Книга известной исследовательницы культуры народов Приамурья, Сахалина и Севера, писательницы Алины Яковлевны Чадаевой.
А.Я. Чадаева. Copyright 2019-2020. Все права защищены!
22 октября 2022 года в Москве на 92-м году ушла из жизни Алина Яковлевна Чадаева (1931-2022). Светлая память!
https://radonezh.ru/radio/2022/12/29/19-21
https://ruskline.ru/news_rl/2022/11/01/zamechatelnyi_orator_talantlivyi_pisatel
http://www.rusvera.mrezha.ru/571/4.htm
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА САЙТА
Алина Яковлевна Чадаева, долгое время жившая в Хабаровском крае, пребывая в среде нанайцев, сохранявших традиционное мироощущение, как никто другой, проникла в метафизику этого мироощущения. В книге "Вселенная нанайских сказителей" она делится своими уникальными знаниями, являющимися ключом к пониманию традиционной культуры нанайцев и других коренных народов Дальнего Востока и Севера, в частности, творчества её подруги Анны Денисовны Онинка (Оненко) - известной нанайской художницы и сказительницы-мистика.
На эту тему смотрите также материал: "Преемственность в культуре и мировоззрении нанайцев (творчество А.Д. Оненко - С.З. Ходжер)"
В основе книги - архив Алины Яковлевны Чадаевой: собственные записи сказок и преданий нанайской сказительницы и шаманки с Верхнего Амура Дачи Удинкан (село Улика-Национальная посмотреть место в Яндекс.Карты), переданные Алине Яковлевне рукописи сказок (записанных по её просьбе) нанайской художницы-мистика, сказительницы со Среднего Амура Анны Денисовны Онинка (Оненко) (село Верхний Нерген посмотреть место в Google Планета Земля), рисунки и аппликации Анны Денисовны Онинка к её собственным сказкам и сказкам Дачи Удинкан, выполненные ею по просьбе Алины Яковлевны. Творческая личность Анны Денисовны Онинка, сформировавшаяся во времена, когда нанайцы в значительной степени сохраняли ещё традиционный быт и ощущение единства с окружающим их ландшафтом, её способность ощущать мир духов, позволили Анне Денисовне в этих рисунках в полной мере отразить традиционное мистическое мироощущение нанайцев, их видение природы, почти ушедшее из жизни и мировоззрения новых поколений (следующих за поколением Дачи Удинкан и Анны Онинка) этого народа.
Эта книга, не являясь научным трудом, написанная в доступной для детей и взрослых форме, отражает самобытное богатство исчезающей культуры. У нас есть слабая надежда, что распространение этой книги среди нанайцев, позволит, в какой-то степени, вернуть интерес новых поколений этого народа к собственной традиционной культуре, поможет нанайской молодёже по-новому смотреть на окружающую их богатейшую экзотическую природу Приамурья, предотвратить её уничтожение, отстоять достояние своих предков.
Дачи Удинкан (село Улика-Национальная; фотографии сделаны известным советским режиссёром-документалистом, автором фильмов о коренных народах Дальнего Востока и Севера Алексеем Васильевичем Герасимовым; фоторгафии из архива А.Я. Чадаевой)
Анна Денисовна Онинка (Оненко) (Фотография из очерка А.Я. Чадаевой об А.Д. Оненко в журнале "Северные просторы" (иллюстрированное приложение к общественно-политическому и научно-популярному журналу "Сельская новь") № 3. май-июнь 1988 г. Москва, Всесоюзное объединение "Агропромиздат", стр. 36-37)
Глава 1. ОРЁЛ И ОБРЕТЕНИЕ ЗЕМЛИ
Передо мной – внушительная стопка – рисунки нанайской женщины Анна Онинка, жившей в селении Верхний Нерген на Амуре (посмотреть место в Google Планета Земля). В 70-е годы прошлого века я предложила ей проиллюстрировать сказки – нингман и предания – тэлунгу, записанные мною в селении Улика-Национальная, что лежит на берегу реки Кур, от сказительницы Дачи Удинкан (посмотреть место в Яндекс.Карты; информация о реке Кур в энциклопедии "Вода России").
Анна Онинка оказалась не только уникальным художником, но и кладезем нанайского фольклора. У меня хранится восемь тетрадей её записей: сказки, былички, воспоминания. Причём, многие на двух языках: нанайском и русском. К текстам – рисунки, иногда – на обороте – с краткими пояснениями. Мы с Анной надеялись их издать с комментариями. Я и название придумала: «Шаманская река», и отдала в издательство «Современник». Там уже готовили книгу в печать, но в роковые 90-е издательство рухнуло, и, к великому моему огорчению, пришлось мне рукопись забрать обратно.
Часть сказок и рисунков мне удалось опубликовать в 1990 году в книге «Древний свет», изданной в Хабаровске. Остальные – бесценным кладом – так и хранятся в моих архивах. Пришла пора – предать их на всеобщее обозрение в интернете. Да вот беда – посмотрят на них люди и ничего не поймут: Ну, картинки и картинки. Вот – тётенька в нанайском халате сидит, трубку курит, над ней орёл летит, она ему рукой какой-то знак подаёт… А что за этим, какой сюжет – неведомо. Тогда как каждый рисунок, да ещё в сопряжении со сказкой, собственноручно записанной Анной Онинка, являют собой космогоническую картину древнего мировоззрения тунгусо-маньчжурских народов. И – не только их.
В конце ХХ века на острове Сахалин свершилось чудо. В 1974 году первый нивхский писатель, к тому времени уже европейски знаменитый Владимир Санги приехал навестить родных в селение Ноглики. Там ему удалось увидеться с эпической исполнительницей древних нивхских сказаний почти столетней Хыткук. Врачи предупредили Владимира, что жизнь её вот-вот оборвётся, что «у неё от лёгкого осталось меньше, чем пол-ладони».
«Мы поели строганины из тайменя. Я включил магнитофон, - пишет Санги. - И сегодня… сквозь надрывный кашель умирающей Хыткук слышу далёкий голос былого величия культуры моего древнего народа».
Так, в ХХ веке был записан ЭПОС нивхского народа. Санги опубликовал его под названием «Песнь о нивхах» в 1989 году. Книга являет собою собрание тылгуров. Тылгур – предание (передавание из рода в род в устном изложении). Хыткук была последней носительницей устной традиции.
Ни одно слово в тылгуре не было праздным. Каждое являло собой «материализацию таинственных сил», по выражению С.С. Аверинцева. Тылгуры – не личное творчество кого-то из одарённых людей, но – зашифрованный код, тысячелетиями отфильтрованный опыт общения человека с космосом.
Раскрепощение внутренней сути предметов, животных, частей тела, соучастие их в делах людей – основа будущих обрядов и запретов. В эпосе отражена и тема – о месте человечества в Природе. Дух древнего эпоса беспокоен, строфы начинены вечными вопросами бытия, которые сегодня звучат острее, чем в любую из предыдущих эпох. Размышляющий о смысле бытия читатель, углубившись в непростой текст, найдёт в нём отклики на его мысли, ибо «речи сказителей не согрешат суесловьем».
Нивхский Эпос, не остывший в течение тысячелетий от первозданных представлений народа о мировосприятии, может служить точкой отсчёта в анализе метафизического наследия сопредельных нивхам народов. У своей колыбели человечество пело одни песни.
Сказки, которые я собирала в Приамурье, Приморье, Охотском регионе, на Чукотке, представляются мне фрагментами эпосов нанайского, эвенского, удэгейского, чукотского и эскимосского народов. В них обязательно сыщется тема О ПРОИСХОЖДЕНИИ МИРА. Правомерно искать её вселенские корни в Ветхом Завете, в частности, в первой главе Книги Бытие из Пятикнижия Моисеева.
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою».
Первая глава «Песни о нивхах» названа: «С чего началась земля».
«Сперва была одна вода.
И не было земли –
Ни берегов, ни островов,
Ни камня над водой.
В те времена лишь утка-лувр
Скользила по волнам».
Но вот пришло время утке – снестись.
«Тут выщипала утка-лувр
Из грудки мягкий пух,
Прибавив перышек пучок,
Свила себе гнездо».
Выросли птенцы и тоже свили гнёзда.
«Так много стало этих гнёзд,
Что все они срослись.
И остров на воде возник –
Так началась земля»…
Теперь послушаем нанайское предание, которое поведала мне и изобразила сюжет на рисунках Анна Онинка. Назвала она его
КАК ОРЁЛ-ГУСИЭ ЗЕМЛЮ ДОБЫЛ
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Когда-то ни земли, ни воды, ни дерева не было. Кругом только один ил – карго. А кто в иле может жить? Шаг ступишь – и утонешь.
Был Боа эндурни – небесный бог – мужчина, но по виду – орёл. А кто знает, сколько лет он летал, никто не считал. Летал, летал над илом, сесть нигде не может. Устал, совсем из сил выбился.
Вот и видит Боа эндурни островок, величиной с голову сохатого. На островке старушка сидит, а возле старушки костёр горит. Только хотел сесть на островок эндурни – орёл, старушка ему не велит:
- Нельзя тебе сюда садиться: я – нижний бог земли – На эндурни, а ты – небесный.
Взмолился Боа эндурни – орёл:
- Сколько миллионов лет летаю, сяду, отдохну возле тебя.
Старушка говорит:
- Сколько сможешь захватить земли с моего острова, столько и захвати.
Где захочешь отдохнуть – брось комочек. Там земля будет.
Так и сделал эндур-орёл. Бросил из когтей комок побольше – там гора получилась. Где поменьше комочек бросил – там холмик.
Так возникла земля, возвысилась над илом, и сразу вода вокруг неё выступила.
Рисунков – два. Всмотримся в детали первого, где изображён диалог старушки и орла. На иле, не на земной тверди, сидит женщина. Островок под ней – болотного цвета. Пространство вокруг – типичный нанайский орнамент, повторяющий тот же цвет. Завитки – доминирующий мотив в творчестве нанайских мастериц – в вышивке на одежде, в тиснениях на берестяной утвари. Предполагаю, что в нём многократно повторяется тема Древа душ – Омиа мони. Стилизованное до завитка, оно служит оберегом. Небесное происхождение оберега подтверждается в рисунке и двумя облачками. Это тоже завитки, но светлые и парящие в синеве неба над героями сюжета.
Рисунок 1. Как орёл-гусиэ землю добыл
Второй рисунок - появление островков земли, выступающих из синих вод и тоже повторяющих мотив завитка. Рисунок написан в плоскостной манере, поэтому нижний, «подземный» мир расположен рядом с надводной сушей.
Его графика иная. В полукружьях обитают хтонические существа подземного мира: ящерицы - исэлэн, лягушки – хэрэ, змейки - муйки… Все они считаются участниками камлания шамана и часто изображаются на его ритуальной одежде.
В верху второго рисунка художница изобразила небольшую бабочку. Она неподвижна и как бы приклеена к голубому небу. В предании бабочка не упоминается. Откуда же она и что означает? Анна Онинка пояснила мне, что это – меонги, помощница духа-целителя мео. А рисуют её для того, чтобы защитить зрителя от воздействия злых сил, изображённых на рисунке. В данном случае – от хтонических существ подземного мира.
Рисунок 2. Появление осторвков земли
Главный персонаж предания – орёл. Птицу эту издревле почитают многие народы планеты. В античной мифологии сам Зевс, разгневавшись на Прометея, подарившего огонь людям, принял облик орла и ежедневно терзал прикованного к скале Прометея, расклёвывая его печень. Ведь именно в печени обретается душа человека. Распятый на скале по сути был распят в повторяющемся цикле между жизнью и смертью.
В селении Арка Охотского района Г. Афанасьев рассказал мне очень близкое к нанайскому предание «Орла эвены не убивают».
ОРЛА ЭВЕНЫ НЕ УБИВАЮТ
(сказитель Григорий Афанасьев, село Арка, Охотский район, Хабаровский край (посмотреть место в Google Планета Земля)
Создатель землю создал. В это время земля была не такая, как сейчас: одни камни горелые, и песка не было даже. Где его взять? Надо за песком в самый край света добираться.
Бог вызывает гусэте – орла:
- Ну-ка, слетай за песком. На чём ты его притащишь – не моё дело. Чтоб был песок – и всё тут!
Орёл улетел на край земли. Увидал там песок. Перья над копчиком поднял, песок туда, как в коробочку, насыпал. Обратно прилетел, принёс песок. Взял его Бог и рассыпал по земле. Где были камни – образовались холмы, и на них лес вырос. Тайга.
Вот почему эвены не убивают орла. Грех это.
Теперь, правда, если орёл нападает на оленёнка, пастухи в него стреляют. Потом вырезают у него из-под крыла кусок мяса, кладут ему в клюв – в знак того, что сам виноват в своей гибели.
Гнездо орла нельзя разорять – орёл этого не простит.
Если орёл убитого оленя расклевал, но оставил перо из своего хвоста (сам бросил перо в благодарность за то, что насытился мясом), то человек, нашедший это перо, всю жизнь будет богатым.
Нанайцы тоже убеждены в том, что «орла нельзя убивать, потому что он дал дыхание, жизнь». Он сотворил земную твердь. Он – главный помощник шамана. И на карте ночного неба нанайцы высмотрели в расположении трёх звёзд очертания фигуры орла. Так и назвали «Илан Хосикта» - «Три звезды» - «Созвездие Орла».
Неисчислимы легенды, предания народов мира, возвеличивающие образ орла. Какие качества рассмотрел в величественной птице глаз первобытного орнитолога?
Никто из пернатых не летает выше его: семьсот метров над землёй – нижняя планка полёта. В этих высотах орёл не летит, а как бы парит, «плывёт» в воздушном пространстве, не двигая крыльями. Взмахивает ими только при взлёте и ускорении во время охоты.
У орла феноменальное зрение. Он может различить маленького зверька с непостижимой высоты. При этом может следить за двумя предметами одновременно одним глазом. Скорость, с которой птица пикирует на добычу, – запредельна: 320 км в час.
Если можно, применительно к животному миру, говорить о нравственности, то у орлов она поучительна и для мира людей. Самец и самка не меняют партнёров, выбирают друг друга на всю жизнь. Гнездо строят вместе, обычно – на головокружительной высоте. Одновременно это наблюдательный пункт и «взлётная полоса». Его чистят, расширяют, обустраивают.
Семейная пара внимательна друг к другу. Когда приходит пора высиживать птенцов, на яйцах орёл и орлица сидят по очереди. За добычей летает орёл, чтобы кормить наседку. Когда появляются малыши, родители укрывают гнездо ветками, чтобы защитить орлят от солнца.
Мощная птица убивает ровно столько добычи, сколько может съесть сама и накормить свою семью.
Орлы – долгожители, но после сорока лет им предстоит нелёгкий выбор: жить или умереть. Дело в том, что к этому возрасту клюв у орла так сильно загибается, что птица не может есть. Перья выпадают, на груди появляются залысины. И могущественное создание превращается в беспомощного младенца. В этот период сильная духом птица должна пройти болезненную процедуру в течение 150 дней. На вершине горы, где расположено гнездо, орёл бьёт клювом о камни, чтобы расколоть его. Через некоторое время у него появляется новый клюв. Им он избавляется от ненужных наростов на когтях, затем клювом и когтями вырывает старые перья. В течение пяти месяцев длится эта тяжёлая «хирургия». Но птица, благодаря ей, обновляется и получает новый импульс к жизни, которая может быть долгой.
Орнитологические характеристики орла заставляют предположить несложную причину выбора людьми разных континентов и эпох именно этой птицы, варьируя её значение в мифологической реальности. Поведенческие качества орла – идеальны и для человеческой шкалы нравственности, но, как всё идеальное, - почти недостижимы.
Глава 2. «ВСЕЛЕННАЯ – ТОЛЬКО ФОРМА, КОТОРУЮ ПРИНЯЛ ВЕЛИЧАВЫЙ ОБРАЗ БОГА КУРН…»
Так суммировал представления коренных народов Севера и Востока России о мироздании этнограф Л.Я. Штернберг, автор книги «Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны», изданной в Хабаровске в 1933 году.
Национальное название гиляков – НИВХИ от ниб(а)х – человек, люди.
В эпосе «Песнь о нивхах», в главе «Вечер первый», говорится о правременах земли Ыхмифа (в будущем Сахалина), «когда эти легенды слагались».
Главная позиция их: всё в созданном мире – имеет «душу живую», каждое из созданий – родственно другим – камень ли это, или дерево, растения или животные.
«Были в ту пору живыми утёсы Ыхмифа.
Каждый имел очертанья могучего тела,
Руки и ноги имел, а лицо отражало
Мысли хозяина-духа, живущего в камне».
Людям, что жили там, родственны были деревья,
Звери и птицы, морские растенья и рыбы.
То ли душа у людей и природы едина,
То ли и вправду людские роды зачинались
Чей – от медведя, а чей – от орла, а иные –
В браке охотников смелых и лиственниц нежных –
А если кто из людей погибал в океане, -
Рыбою он воскресал иль подводным растеньем».
Мысль, основополагающая древнее мировоззрение человечества: «ДУША У ЛЮДЕЙ И ПРИРОДЫ ЕДИНА».
Но откуда же взялись антиподные коллизии в мифологиях народов мира?
Толкователи Библейских сказаний считают, что зло – это последствия греха. Грех же возник до появления нашей планеты и первых людей. И исходит оно от Люцифера, до своего падения «Светоносного» ангела.
Пророк Исайя так трактует грех Люцифера: «А говорил в сердце своём: взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера. Взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». ( 14:12:14)
Зло никто не творил, - продолжают эту мысль толкователи. – Люцифер ничего злого не создаёт, но он коверкает Истину, Заповеди Божии.
Нивхский эпос, рисуя начало времён, сразу вводит в повествование появление злых духов:
«Злобные милки напали на небо простое:
Уньршки-мужчины в горах поселились на суше,
Женщины-вегрши обсели морские утёсы…»
Именно они пытаются разрушить основу гармонии между Землёй и Небом. Их помыслы покушаются на первозамысел Мирозданья. Их метод – извращение сущности Природы.
«На очаге человечину жарят они,
Душу огня измытарив обычаем злым». («Об айне Буктакане»).
… «А под клеткой костёр разложен,
Но ни петь, ни плясать не может.
Всё шипит, всё исходит чадом,
Словно жизни своей не рад он». («Рождённый Ыхмифом»).
Злые духи вознамерились «владычествовать над миром». А для этого «вынуть хотят доброту» из человека.
В нивхском эпосе упоминается «медный змей». Он помогает «человеку Ыхмифа» в поисках его брата, украденного злобными милками.
«Подружился со змеем медным.
И помощник его могучий,
Седока приняв на хребтину,
Воспарил, продырявил тучу
И запел в высоте орлиной:
-Кто моя мать? Кто мой отец?
Молния-самка и гром – самец.
Кто мой попутчик? – Солнечный свет.
Кто мой обидчик? – Милк-людоед…»
Глава 3. СОЛНЕЧНЫЙ ЗМЕЙ - МУДУР
Тема «змея» интерпретируется и в нанайских сказаниях. В селении Улика-Национальная, что лежит на берегу реки Кур (посмотреть место в Яндекс.Карты), нанайская сказительница Дачи Удинкан поведала мне легенду «О ТРЁХ СОЛНЦАХ» (иллюстратор Анна Онинка)
«Только недавно появились люди, звери. Все молодые были. Трава зелёная, свежая. И солнце было. Все радовались. Вдруг появились ещё два солнца. Расплавилось всё: камни, как тесто, стали, вода в реке кипит. Рыба наверху сварилась, а какая – в ил зарывалась. Вот поэтому рыба до сих пор в глубине реки или моря живёт. Птицы тёмное место искали. Люди, кто успел, в пещере укрылись. Других беспощадно солнца спалили.
Тогда был Хадо, всего сотворитель. Видит он – дело плохо. Ночью солнца за море спать уходили. Взял Хадо лук, спрятался за сопку, ждёт, когда утром солнца появятся. Появилось первое – стрельнул Хадо, попал. И во второе попал. Последнее солнце так оставил – «пусть светит!»
Повела меня Дачи на высокий слоистый берег реки. И собачку с собой взяла. Ближе к нижнему слой был чёрным. Собака обнюхала и принялась выгрызать из него землю.
- Вот видишь, - сказала Дачи. – Это земля горела, когда три солнца было. Собаки её жуют, лечатся.
По другой версии легенды, Мудур Кайласу послал своих сыновей-близнецов (Адо-сэвэни) убить два солнца и вернуть Землю для обитания живой твари. Мудур Кайласу и до недавних пор почитался нанайцами. У селения Кондон сопка так и называется «Кайласу». Люди видели в её очертаниях олицетворённое тело Дракона: голову, туловище, хвост. Прежде так почитали её, что называли «Дай Сэвэ» - «Великое ТО». Приносили жертвы, исполняли ритуалы. Говорили о неотвратимости наказания для непочтительных. Приводили пример: в последнее время стали нанайцы брать с этой сопки камни для постройки домов, вот и стало в Кондоне много случаев самоубийств, чего раньше никогда не было.
Мощный, сильный, справедливый Мудур этот воспринимался ипостасью Солнца-Сиун.
О знаках почитания Солнца рассказал мне Тиха Ахтанка из селения Улика-Национальная.
«Молиться Солнцу надо на чистой поляне. Ждать, когда оно пошлёт первый луч на землю. Тогда оно касается земли и всё видит: кто молодой, кто старый, кто больной, а кто здоровый. И всё слышит, потому что ухо у самой земли держит. Тогда и проси у Солнца чего тебе надо. Кланяйся ему, молись. В сторону Солнца или в лужу, где солнечные зайчики играют, нельзя плюнуть. Нельзя помои вылить – грех это, соромбори».
В числе петроглифов Сикачи-Аляна, высеченных на базальтах и датируемых учёными IV тыс. до н/э до середины II тыс. до н/э, образ Мудура представляет собой широкий зигзаг, заполненный внутри тончайшей сеткой.
Формообразующей многих изображений петроглифов служит так называемая «амурская спираль», которая ассоциируется с образом змеи.
Феноменом нанайской культуры является символизация свадебного костюма невесты, которая тоже сводится к образу Дракона. Форма свадебной шапочки напоминает голову Дракона. На ней обязательны красные ленты, кисточка из красного шнура и алая подкладка. Воротник халата невесты кроился в форме многослойной розетки, изображающей языки пламени или гриву. Эти детали выражают огненную сущность мифического Змея. Идея свадебного костюма нанайской девушки – её космический оберег.
На тему легенды «О ТРЁХ СОЛНЦАХ» Анна Онинка сделала три рисунка. На первом – все три, с повторяющимся орнаментом, солнца. Между ними – бабочка – меонги, помощница духа-целителя Мео. По древнейшим представлениям, линия любой конфигурации, начертанная на скале, бересте, ткани, бумаге, имела мистическое назначение – влиять созданным образом и на то, что изображено, предполагая его живую сущность, и на смотрящего человека. Образ китайского махаона – меонги как бы защищал вас от пагубного воздействия «трёх солнц».
Рисунок 1. Три солнца
На втором рисунке – Солнце – одно – во весь экран листа бумаги. На ярко-жёлтом фоне в центре – геометрически правильный крест красного цвета с орнаментированными стрелками – указателями на все четыре стороны света. Его «средостение» - розетка, в круг которой вписан синий четырёхлепестковый цветок. Каёмочка лепестков – зелёная. Видится в этом – «говорящая» деталь: животворная сила Солнца. По окружности солнечного диска – геометрически упорядоченные огненные сполохи.
На солнечном диске – горячие красный и жёлтый цвета чередуются с ярко-синим, холодным.
Чрезвычайно важно, что на этом рисунке образ Солнца, уже один доминирует в космосе и рядом с ним изображён Солнечный Змей – Мудур. У него зелёное чешуйчатое тело; четыре лапы снабжены четырёхпалыми когтями. Не страшными, разноцветными и более похожими на экзотический цветок. Таким же «цветком» снабжено и окончание хвоста. Синие «плавники» на верхней стороне извивающегося тела Мудура, вероятно, говорят и о его родственности с водной стихией. На голове Дракона – коричневая грива, сквозь которую проступают два рога – жёлтого, светоносного цвета. Из приоткрытой пасти – торчит раздвоенный тонкий язык. «Взгляд» Солнечного Змея остранён и неопасен. Но на всякий случай – в углу рисунка – художница помещает меонги.
Рисунок 2. Солнце и добрый змей - Мудур
Маленькая летящая птичка помещена в левый нижний отсек рисунка. Важно, что направление её движения – от Солнца …как бы к третьему рисунку.
На нём – диск Солнца. Я бы сказала – спокойного, умиротворённого. Уже нет синих всплесков. Мягкая, приглушенная, охристая палитра. Даже «протуберанцы» по окружности диска притушены жёлтым. А с правой стороны рисунка – высится символически орнаментированное Древо Жизни или Древо душ – Омиа-мони. По представлениям нанайцев, оно проходит через все три сферы мироздания: нижний, средний и верхний. На завитках ветвей симметрично расположились два птенца – чока. Недаром же вспорхнула птичка на втором рисунке. И не её ли птенцы - души ещё не рождённых детей - приветлились на мифическом Древе. Кстати, термин ОМИА – ДУША производное от слова ОМОКТО – ЯЙЦО.
Рисунок 3. Солнце и Мировое древо
Недавно, перебирая письма от Анны Онинка, перечитала датированное 14 августа 1985 года. В нём она посвящает меня в свою творческую «лабораторию». «Вы спрашиваете о моих снах. Вот я иду по тайге, а дорожка передо мной расступается, и вижу под одним большим дубом стоит железная бочка, а в ней полным полно трафаретов всяких узоров, и кто-то говорит мне: «Вот узоры, найди себе по нраву, свой. Ищу, и нашла «свой».
Вот ещё один сон помнится. Зашла будто бы в один дом, по середине пола стоит большой стол. Подхожу к этому столу, нагнулась и опираюсь на него локтем. И тут же под рукой оказалась чистая бумага, а бумага порядочно большая: наверное, 70 см длиной и 40 см шириной. И мне захотелось её ладонью разгладить. И вот левой рукой разглаживаю эту бумагу, а следом остаётся узор»…
Рисунок 4 . Узор Солнца, надиктованный во сне
Возможно, следствием подобного мистического «сеанса» явились наяву и узоры в серии иллюстраций к легенде «О трёх солнцах».
Не могу не вспомнить и хранителей этой легенды Дачи Удинкан и Тиха Ахтанка, жителей селения Улика-Национальная, которые мне её и поведали.
Понимая значение легенды в космогоническом мировоззрении своего народа, с гордостью прибавили: «Старинная быль «О трёх солнцах» недаром говорит, что Улика – счастливое место. Мудур – добрый Дракон однажды упал сюда с неба. Голова лежала, где сейчас Улика стоит. А хвост – на реку Урми попал».
Как сообщил мне Тиха Ахтанка, легенду «О трёх солнцах» пел шаман, и только на каса – ритуале при отправлении души умершего человека в загробный мир. Значит, имела она сакральный смысл.
Среди набора детских игрушек, которые делались в основном из кусочков дерева, рыбьей кожи и рыбьих косточек, нельзя встретить игрушку, изображающую Мудура. Как пояснила мне Дачи Удинкан, «игрушку Мудура нельзя делать, он – священный».
Глава 4. ЧЁРНЫЙ ДРАКОН – САХАРИН ДЯБДЯН
Регион, в котором жили Дачи Удинкан и её брат Тиха Ахтанка, считается Кур – Урмийским. Лексика и фонетика кур-урмийских нанайцев во многом отличается от терминологии и произношения от жителей среднего Амура.
Так, звук «п» ими заменяется на «ф»: «мафа» - вместо «мапа» («старик», «медведь»), «фудин» вместо «пудин» («девушка») и т.д.
От Дачи я записала сказку, которую она назвала «Чагдян чалбан» - в переводе «Белая берёза». Чалбан – берёза. Но у нанайцев среднего и нижнего Амура «берёза» имеет наименование «пиагдан».
Ещё одна предваряющая текст сказки, ремарка. Территория, по которой протекает река Урми и впадающая в неё река Кур, изобилует озёрами. В бассейне реки Урми их насчитывается около тысячи сорока. Флора их – особенная. У меня записан рассказ, как Дачи впервые увидела озеро лотосов недалеко от её родного селения.
«Издалека-а заметила: озеро, а посредине как будто вода горит, алым полыхает. А это цветы – оказалось. Лотосы. Лотос у нас называется «симундюфукчини» - еда крокодилов. Симун – не знаю, как сказать по-русски, - то ли змей, то ли крокодил. Он, как рыба, длинный, на сома похож, пасть большая, зубы здоровые и частые, как пила. На голове – шишка красная. Только если по ней ударишь – убьёшь. Четыре лапы есть у него. И озеро, где он живёт – непростое, под землёй с двумя другими сообщается.
Муж с братьями ездили туда, на берегу ночевали. Ночью слышат: шум, плеск в воде. Утром смотрят – между озёрами – след не след, а будто кто оморочку по траве тащил. Наверно, это симун хвост свой тащил, по траве полз. Говорят, где лотосы растут, там обязательно симун живёт».
Читаю в нанайско-русском словаре:
«симун. миф. змея (крупная, пятнистая, с большой головой)».
«симур. рел. фигура змеи ( на которой изображены мухи, кружочки, полоски; по мнению старых нанайцев, помогает от болей в спине)».
Последнее замечание – о «целебном» изображении симуна – очень важно и вписывается в идею осмысления образа змея, несущего в себе смерть и исцеление одновременно. У древних греков бог врачевания Асклепий изображался с жезлом, обвитым змеёю. Асклепий «обладал силою молодить старых и воскрешать мёртвых. Такому искусству научили его змеи». Яд змеи, как известно, и смертоносен, и целебен.
В культовой атрибутике народов Амура изображение змея, пожалуй, главенствует над другими. В ульчском селе Булава мне показали посохи «таёжной женщины», то есть матери близнецов, наиболее близкой родственницы хозяина тайги – медведя, а значит, особенно почитаемой. На Медвежьем празднике (где возбранялось присутствие шамана) она опиралась на два посоха, вставленных нижним концом в фигуру жабы – куттуэ. Каждый из посохов обвивала вырезанная на их коре змеиная спираль. Не она ли давала возможность «таёжной женщине», единственной из всех присутствующих, провидеть дорогу, по которой душа медведя после его заклания и ритуального поедания, будет возвращаться вспять, наращивая по пути на кости мясо, шкуру, шерсть.
Раздвоение «личности змеи» прослеживается в нанайском мировоззрении противопоставлением «солнечного змея Мудура» чёрному Дракону Сахарин Дябдя. Вероятно, мифологический найский Пуймур – Дракон – синоним Чёрного Змея. Он живёт в озёрах с чёрной водой. Покрыт чешуёй, на спине – плавники, сверкающий хвост. Наступит ночь – пасть его огнём светится. Пуймур умеет плавать, бегать, летать. По земле пройдёт – за ним река останется. В воде разыграется – поднимаются огромные волны.
Теперь послушаем кур-урмийскую сказку.
ЧАГДЯН ЧАЛБАН. БЕЛАЯ БЕРЁЗА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Ра-аньше, раньше, давно когда-то, у одного человека было семеро детей: шесть сыновей, одна дочка. Дочка красивая, шустрая, волосы на ветру, как берёзовые ветви, играют, переливаются. Все девочкой любовались.
И жил в то время где-то далеко злой дух Сахарин Дябдян – Чёрный Змей. На голове – рога, по бокам туловища – крылья. Не мог он перенести, если у людей что-то хорошее появлялось.
Вот однажды слышит он: где-то кто-то поёт, так сладко, так звонко. Льётся песня, как речка журчит. Вместе с песней и птицы начинают петь, и травы колыхаться – шелестеть. Встал Сахарин Дябдян и полетел туда, откуда ненавистные ему красивые звуки доносятся. Ближе, ближе звуки. Видит: девочка-фудикэн поёт-танцует. Ручками, как крылышками, машет. И братья возле девочки сидят, любуются.
Взял кнут Чёрный Змей, замахнулся на братьев и сестру – сразу все семеро в камни превратились.
- Не бывать им всем вместе, - сказал, - пусть в разных местах стоят. – Дальше полетел: хорошее разрушать, злое делать.
Чёрный дракон. Рисунок Анны Денисовны Оненко. Оригинал рисунка на сегодняшний день утерян. Приводится по книге Алины Яковлевны Чадаевой "Древний свет"; Сказки, легенды, предания народов Хабаровского края; Очерки о фольклоре, запись и литературная обработка сказок Алины Чадаевой; Хабаровское книжное издательство 1990 г.
Был у Сахарин Дябдян враг – добрый дух Хадо. Видит Хадо: самая любимая поющая девочка в камень превращена.
«Долго я не был здесь, - думает Хадо, - не могу человеческий облик братьям и сестре вернуть. Могу только девочку в белую берёзу превратить, чтобы она всегда была гибкая и поющая: старших братьев – в дубы превращу, младших – в чёрные берёзы. Пусть зеленеют и под ветром шумят».
И так и сделал. Стоит девочка – белая берёза, под ветром качается, и ветви её на ветру играют – переливаются, словно волосы длинные…
Вот если весной у белой берёзы ствол надрезать, закапает на землю сок. Так и знайте – это та самая поющая девочка плачет.
Рассмотрим два рисунка, которые Анна Онинка посвятила этой сказке.
На первом – Чёрный Змей Сахарин Дябдя.
В цветовой огласовке мощное – упругим завитком – тело окрашено глухим тёмно-коричневым, словно это смесь земли и болота. По хребту – орнамент: как бы крупная чешуя. Переднюю часть тела окружают серповидные, угрожающе направленные то ли плавники, то ли крылья. На голове – разветвлённые надвое рога. Пластика их агрессивна. Из пасти вырывается пламя. Глаза налиты кровью. Зловеще-зелёные лапы заканчиваются грозными когтями. В правой – та самая «палочка», которой Змей вершит злое. От «палочки» - что-то исходит, какая-то «струя» красного цвета. То ли кровь, то ли – яд.
Любопытны детали: птицы, похожие на ворон, нарисованные на плоскости рисунка по диагонали. Одна улетает, вторая – приближается. Художница домысливает сказку, вписывая в лист этих персонажей. Почему именно ворон? Отвечу нанайской сказкой.
КАРИНДИ, ГАКИДИ. ЛЕЩ И ВОРОНА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жили лещ и ворона. Двое в одном доме. Лещ всегда возле печки грелся, а ворона день-деньской на окошке сидела. Чего упадёт ей на нос – муха или паук – сбросит да клюнет. Лещ ничего не ест. Сидит да лежит. Вот так они зимовали.
Тепло стало, снег подтаивает. Вороне есть хочется, в животе бурлит. А на улице снег ещё, есть там нечего. Лещ спит и спит себе за печкой. Ворона всё поглядывает на леща, всё поглядывает.
Весна наступила. Ворона говорит лещу:
- Братец лещ, давай выйдем на улицу, поиграем!
- Чего мне выходить! Ещё река не открылась. У тебя крылья есть, ты и выходи, полетай.
Вылетела из дому ворона, летала – летала: река ещё льдом покрыта, нигде ни рыбки, ни косточки рыбьей нет. Вернулась. Опять леща зовёт:
- Смотри, как на улице весело. Выходи, будем в прятки играть!
- Время не пришло мне из дому выходить, - отнекивается лещ.
- Да ты хоть в окошко выгляни, пришло или не пришло.
Лещ выглянул в окошко, ворона – раз! – и выклевала у леща один глаз.
- Ой! Ой! – кричит лещ. – Что ты делаешь?
- Это я нечаянно, - хитрит ворона.
- Вот какой ты коварный, однако, брат.
Совсем потеплело на улице, вот-вот лёд на реке тронется. Ворона вышла, кличет леща:
- Смотри, какая погода хорошая! Солнышко ярко светит, песок высох. Выходи, не бойся, я не буду тебя клевать. Ну, раз мне не веришь, так сам в окошко выгляни.
Выглянул лещ в окошко. – Раз! Второй глаз ему ворона выклевала.
- Ах ты, хитрая ворона! – рассердился лещ. - Я знаю, ты сейчас и косточек моих не оставишь. Но и тебе плохо будет. В одном селе баян-мафа – богатый старик живёт. У старика сын растёт, будущий охотник. От его руки ты, проклятая, сдохнешь.
Ворона вытащила леща через окошко, склевала его, и с косточками вместе. Вскоре опять проголодалась. А там, где баян-мафа живёт, - богатый старик, рыба, икра сушёная висят на вешалах. Боится лететь туда ворона, помнит, что ей лещ перед смертью сказал. Однако не вытерпела, полетела. Издалека видит: О-о, сколько там еды всякой, и рыбы, и икры. И страх забыла ворона. Села на вешала, начала сушёную рыбу клевать.
Скрипнула дверь в доме, вышел мальчик – мэргэкэн: это ещё что! – ворона их рыбу клюёт. А ворона и про осторожность не помнит, не слышала, как и мальчик вышел. Мэргэкэн тетиву натянул – вах! – убил ворону.
Вот так лещ вороне отомстил.
Не любят нанайцы ворону-гаки. Дачи о ней так говорила: «Ворона-гаки – плохая птица, несчастье приносит. Гаки сама не может пищи добыть, за охотником летит, мяса ждёт. Убьёт охотник добычу, ворона над ней кружит, каркает. Волки услышат, придут, могут у охотника добычу отобрать. Съедят добычу, а остатки вороне достанутся.
Если в нанайской семье мальчик родится, ворона семь дней радуется: будущий охотник появился. Если девочка – семь дней её проклинает: мол, станет девочка женщиной, начнёт ворону гонять и мужу на неё сплетничать, чтобы тоже гнал ворону от дома подальше.
Ни походке, ни крику вороньему подражать нельзя, особенно детям».
Ещё одна важная деталь сказки: ворона выклёвывает лещу глаза. А именно в глазах, по представлениям народа нани, находится душа живого существа.
Не из-за этих ли вороньих качеств и поместила Анна Онинка птицу ворону в кампанию со зловещим Чёрным Змеем? Но нам с вами нечего бояться, зритель. Энергию злого Дракона погасит уже привычный нам персонаж: маленькая бабочка меонги.
Рассмотрим второй рисунок Анны Онинка к сказке «Белая берёза». Точнее – к её финалу.
В центре – добрый дух Хадо в традиционном облике нанайца. Волосы заплетены в косу. Одет Хадо в мужской халат – тэтуэ: рукава, воротник, подол орнаментированы узорами-оберегами. На ногах – расшитые наголенники- гарон. В сюжете запечатлён момент, когда Хадо прикасается чудодейственной «палочкой» - медиатором к тонкому, юному стволу гибкой берёзки, окрашенной в нежно зелёные тона. Справа и слева на рисунке – стволы деревьев, в которые обратились старшие и младшие братья поющей фудикэн. На них – мощные кроны, состоящие из разноцветных листьев и цветов радостной окраски.
Интересен фон рисунка. Неземной – тёмно синий вверху и контрастный ему – зеленоватый – внизу. И вот что ещё важно: все три дерева как бы опираются на три парные изображения подземного мира. В их арки вписываются графичные его символы – ящерицы – иселан. Деталь говорит, вероятно, о Хадо как «большом шамане». Ящерицы – существа подземного мира – считались духами-помощниками шамана. Их фигурки обычно оснащали его ритуальный костюм.
Можно предположить, что персонажи сказки проницают сквозь пространства трёх миров – верхнего, среднего и нижнего. Не случайно, в одном из регионов обитания нанайцы называли Полярную звезду – Хадо.
Мажорная огласовка второго рисунка, на мой взгляд, знаменует победу животворного начала в сказке над злыми происками Чёрного Змея, цель которого – «хорошее разрушать».
Глава 5. ЕЩЁ СКАЗКА О ВОРОНЕ
ВОРОНА И ВЫДРА. ГАКИДИ, МУЭДУ
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Ворона и выдра жили. Не вместе. По отдельности. Ворона зимой всегда голодная, всегда холодная. Ветер, вьюга гуляет на улице – ворона в доме сидит, а дома есть нечего. Зато у выдры всегда есть, что пожевать.
Вот летом зовёт выдра ворону в гости:
- Приходи ко мне, экэни-подружка, посидим, трубку покурим.
- Га-ак, га-ак, чего не прийти – приду.
Выдра пол подмела, печку-голдён затопила, сидит, ждёт.
Явилась ворона.
- Садись, экэни, сар-сар-сар, покури.
- Га-ак, га-ак, сяду, покурю.
Выдра ей говорит:
- Я в котёл прыгну, когда в нём вода закипит. Ты котёл крышкой закрой и не трогай.
- Ты же сваришься, - удивляется ворона.
- Да ничего, не беспокойся.
Прыгнула выдра в котёл, гаки его крышкой закрыла. Дров подбросила, чтобы вода в котле кипеть не перестала. Сидит, ждёт. А выдры всё нет, не вылезает из котла. «Наверно, сварилась подружка», - думает ворона. Открыла крышку, а в котле рыба варится: амур, толстолоб – хорошая всё рыба. «Как это так получилось?» - ещё пуще ворона удивляется. Открыла окно, а по дороге – видит – выдра идёт, свежую рыбу в когтях тащит.
- Как это ты у реки-то оказалась, ты же в котёл прыгнула?
А выдра знай уху наливает, экэни кормит. Наелась ворона. Выдра ей трубку подала. Выкурила трубку. Тогда говорит выдре:
- Ну, завтра ты ко мне в гости приходи.
- Отчего же, приду, посидим.
Приготовила ворона еду, очаг затопила, в котёл свежей воды налила. Пришла выдра.
- Ну, садись, экэни, - хорошо приняла гостью. Закипела вода в котле, ворона и говорит:
- Экэни, я прыгну в котёл, ты печку топи, меня жди.
Выдра лапами на неё замахала:
- Ты что! Ты что! Я всю жизнь так делаю, я же в воде живу, а ты-то в воздухе.
- Нет, как ты меня угощала, так и я тебя угощу. – Прыгнула в котёл. Выдра крышку закрыла, сидит, ждёт. Много трубок выкурила, а вороны всё нет и нет. Дверь открыла, посмотреть, не идёт ли ворона по дороге, нет, не идёт. «Может, она сварилась?» - думает выдра. Открыла на котле крышку: так и есть – совсем сварилась ворона. Выдра – муэду волосы на себе рвёт, по полу катается, плачет. Вытащила ворону из котла, похоронила.
И до сих пор выдра к вороне никогда не подходит, живёт себе в воде, а ворона по небу летает.
Опростоволосилась в этой сказке ворона. «Дурака сваляла» по своей глупости.
Однако, не так-то прост и однозначен образ ВОРОНЫ в нанайском мироздании.
Дачи Удинкан пересказала мне легенду «ОТКУДА ВОРОНЫ – ГАКИСАЛ ПОЯВИЛИСЬ».
Была когда-то война. А в одном селении жила молодая пара, только что поженились. Так они любили друг друга – не могли наглядеться. Молодого мужа на войну забрали. Три года воевали. Кончилась, наконец, война. Все ровесники мужа домой вернулись, а к молодой жене муж не возвращается. Она всех спрашивает:
- Не видали ли моего мужа?
- Нет, не видали.
Она плачет и в дом не заходит, на улице караулит, чтобы у тех, кто возвратился, про мужа спросить. Раз видит: сосед приехал. Она – к нему:
- Вы вместе на войну ушли, где же мой муж остался? Или убили его?
- Убили, - отвечает. – Вот-вот мы должны были победу одержать, да враги налетели внезапно, почти всех погубили, и его тоже.
Молодая жена думает: «Пойду на место битвы, хоть кости моего мужа найду». Сказала об этом соседу.
- Как ты их в общей куче найдёшь? – отвечает.
Не послушала его женщина, поехала. Приехала на место сражения. Просит начальника могилу разрыть. Он сомневается:
- Как ты своего мужа узнаешь, там же все кости перемешались?
Всё-таки открыли яму. Фудин отрезала себе мизинец, стала кровью на кости капать: она по крови узнает, её или не её муж. На какую кость капнет – только почернеет кость ещё больше – и всё. Последняя капля у фудин осталась – и последняя кость в яме лежит. Упала капля, и сразу впитала её кость. Значит, осталась эта кость от её родного мужа.
Взяла фудин эту кость, положила в подол, в море её стряхнула и сама туда прыгнула.
Через какое-то время выпрыгнули из моря две вороны.
Люди говорят, раз фудин такая любящая была, вода её не приняла к себе, другую жизнь ей дала – в образе вороны.
Как же распорядилась Анна Онинка сюжетом легенды? Рассмотрим её рисунок.
Нет на нём ни моря, ни фудин, ни кости её убитого мужа. А на ровном месте, на земле, - стоит небольшой дом. На КЭРЭН похож. По нанайскому обычаю, в такие домики – погребальную камеру - приносили мёртвых. Затворяли вход на засов, а иногда обносили оградой.
На рисунке то ли обыкновенный ДЁ – жилой дом стоит, то ли кэрэн.. Но у кэрэна не полагались окна. Здесь же окна прорезаны, рыбьей кожей затянуты, украшены резьбой. Над входом – ЧОНКО – круглое отверстие, чтобы духи могли через него выходить – входить. И тоже – эта деталь полагалась в жилом доме. На матице двускатной крыши – деревянный Мудур извивается, от злых духов дом сторожит. Во дворе вешала для просушивания сетей стоят, дерево растёт, да не простое, а Дерево душ это – Омиа мони, и на нём – пара птенцов-чока.
Рисунок 1. Преобразившиеся в ворон души убитого воина и утонувшей его жены
Дверь в доме отворена, и – вылетают через неё две вороны, одна побольше, одна – поменьше.
Что же произошло? А произошло преображение душ погибших героев легенды: убитого воина и утонувшей фудин. Душам свойственно было перевоплощаться, в данном сюжете – в пару ворон. Нет, недаром всё-таки будто бы обычный дом так напоминает кэрэн. Именно там, по поверьям, происходило перевоплощение душ мёртвых, облекавшихся в другую плоть.
А кружат вороны как раз над Древом душ ещё не рождённых детей, которых изображали в виде птенцов - чока. И сидят на его ветвях-завитках два птенчика, поджидают будущих родителей. Вот уж и дом для будущих ребятишек готов. Ведь ДЁ – дом у нанайцев ассоциировался с утробой матери, был символом ограждения от угроз внешнего мира. Да и не подступиться к нему: магия солнечного Мудура – охранителя не подпустит.
Есть и ещё одна версия о том, откуда произошли вороны. Её записала Анна Онинка в одной из своих тетрадей на нанайском и на русском языках.
Назвала: «ПРЕОБРАЗОВАНИЕ В ВОРОНЫ».
В одном доме мэргэн со своей сестрой жили. Не было у них соседей, и не знали они, есть, кроме них, какие-нибудь люди или нет.
Брат ходил на охоту и на рыбалку. Вот однажды ушёл он на охоту, а сестра в тайгу отправилась и возле его тропы сделала себе домик. А чтобы свои следы замести, стала копать под землёй проход к их старому дому.
Вечером по подземному ходу пришла к новому жилищу, стала поджидать брата, когда он с охоты на свою тропу вернётся.
И вот – возвращается он и видит: дом стоит, из трубы дым валит. Думает мэргэн: «Почему я раньше этого дома не видел? Дай-ка я загляну в него». И заходит. А там одна женщина живёт, приветливая да ласковая и точь-в-точь на его сестру похожа: и походка, и голос, и одежда – всё одинаковое, только один глаз у пудин повязкой закрыт. Мэргэн спрашивает женщину: «Ты, пудин, откуда взялась? Сколько я хожу по этой тропе и ни разу не видал, что здесь дом стоит». Она отвечает: «Да я тут всю жизнь живу, а ты просто не замечал, всё мимо да мимо ходишь».
Поженились они, стали вместе жить, и у них родился сын. Очень быстро рос мальчик, стал уже играть луком да стрелами. Однажды приходит домой и плачет. «Что ты плачешь?» - спрашивает мать. Мальчик отвечает: «Я сегодня хотел синичку убить, а она меня дразнит и дразнит:
«Сын родной сестры - шустрый,
Сын родного брата удачлив.
Как увидит нас, так берётся за лук.
Узнает нас – так убить думает.
Сын родной сестры – шустрый.
Сын родного брата удачлив».
Мать говорит сыну: «Да, ладно. Ты только отцу не говори о том, что тебе синичка открыла, что отец твой – мой родной брат. Грех это – соромбори».
Вечером отец вернулся с охоты. Сын подошёл к нему и что-то говорить стал, а мать не даёт, отвлекает его, и он никак досказать не может. Мэргэн говорит жене: «Что ты мешаешь ему, рассказать не даёшь, пусть дальше говорит». Сын и рассказал отцу, что ему синичка пела – дразнила. В это время мать вышла на улицу и возле такто-амбара повесилась. Рассердился мэргэн, дрожь его бьёт, всё тело сотрясается. Дрожал, дрожал и стал покрываться чёрными перьями. Вот уж и не может слова сказать. Выросли у него крылья, нос в клюв превратился… Смотрит сын на отца и тоже чёрной птицей становится. Оба через открытую дверь на волю вылетели. Оба кричали: «Гак! Гак! Гак! Гак!»
Так и стали отец с сыном воронами. По-нанайски, ворона «гаки» называется, потому что кричит: «Гак! Гак!»
Как видим, по другой версии, происхождение ворон сопряжено с большим грехом: соитием родных брата и сестры. Разночтение версий, вероятно, отражает разное, многоплановое, отношение нанайцев к птице-вороне. С одной стороны, это существо воспринимается как сакральное, в котором сочетаются черты как добра, так и зла. С другой стороны, - профанное – обыденное, лишённое мистических черт. И то, и другое вызвано наблюдением над поведением вороны, всегда обитавшей поблизости от человеческого жилья.
Вороны не только моногамны, но остаются преданными избраннику или избраннице, даже если она или он погибают. Воронья семья – примерные родители. Я неоднократно наблюдала в своём ветлужском саду, как неустанно кормят они выводок прожорливых птенцов, даже когда те достигают размеров своих родителей. Правда, подросшие воронята иногда злоупотребляют их терпением, и тогда я видела, как взрослые птицы спасаются от них бегством.
Правда, в шутливой сказке-быличке, которую записала Анна Онинка, сюжет заканчивается иначе.
ГАКИКАН ЭНИЭНИ. МАТЬ ВОРОНЁНКА
(сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
Жил с матерью-эниэ воронёнок гакикан. Вот он вырос и стал взрослым большим гаки – вороной. А у них ничего не было: ни поесть, ни одеться. Очень бедно жили. Возле их дома росло большое дерево. Мать-ворониха состарилась и не могла уже пищу добывать. Выросший воронёнок ничего не хочет делать. Только рот раскрывает да у матери есть просит, хоть и знает, что ничего у неё нет. Думает мать – ворониха, как быть, чем ей накормить сына.
Вот вышел сын на улицу, расправил крылья и взлетел на большое дерево, что рядом росло, и опять стал кричать, корма просить. Что ей, бедной, делать? Сняла она со своих лап гарон – наколенники, которые были из рыбьей кожи сделаны, на огне пожарила, отнесла сыночку. Слетел гакикан на землю, склевал еду, насытился, улетел куда-то – себе жену искать.
С женой вернулся, напару. Теперь вдвоём стали у матери еду просить.
Что ей, бедной, делать? Отаи ачоговори – разулась, значит. Обувь – ота сняла, пожарила на огне и подаёт им. Сама голодная осталась и разутая.
А семья-то всё прибывает. Четыре птенца у сына с женой появились. Теперь шестерых кормить надо. И осталась мать-ворониха в одних штанишках. Да и их пожарить пришлось. Совсем голой осталась. Так и померла, от голода и холода.
Снабдила Анна Онинка эту притчу рисунком. Бытовой пейзаж на нём. Типично нанайский ДЁ – дом стоит, только ветхий очень. Крыша прогнулась. Из трубы, правда, жиденький дымок вьётся – жарить-то надо на чём-то. А трубу раньше нанайцы из пустотелого бревна делали, подальше от дома стоймя ставили. К нему из дома трубу под землёй прокладывали, идущую от печки-голдён, чтобы дым по ней в трубу шёл. На ветках большой берёзы, обычной, покрытой характерной для берёзы корой, нахлебники сидят: гакикан с женой.
В центре мать – ворониха в миске им «жаркое» подаёт. Сама - ещё в халате пока. Что-то дальше будет…
Рисунок 2. Как ворона сына кормила
К притче Анна назидательное предисловие предпослала: «Это критика чересчур любящих матерей». «Сказка – ложь, да в ней намёк…»
ГАКИДИ, АРГАНКУ ЧЭНЭЙДИ. ВОРОНА И ХИТРЫЙ РАК
(сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
Гаки – ворона голодной была. Много дней голодала, в рот нечего положить было. Кружилась, кружилась над берегом Мангбо-реки, нет ничего съедобного. Вот, наконец, увидела: по берегу рак ползёт. Ворона его – цап! и на дерево взлетела. Думает: «Вот сейчас-то я его съем! Да только откуда начать – с глаз или с подмышки?» Только хотела на землю спуститься, тут рак и заговорил.
- Гаки, гаки, ты меня за что хочешь убивать? Ведь мои предки и твои предки друзьями были, всё вместе, сообща делали. Твой дед с моим дедом вместе и на охоту ходили, и на рыбалку.
Хочется вороне что-нибудь ответить, да рот занят, только и может «ин-ин» да «ин-ин»…
Опять рак заговорил:
- Ведь с твоим отцом мой отец дружил, вот и мы должны дружить.
- Гэ аягоани!!! Ладно! Ведь же…!– на всю реку ворона крикнула. Обрадовалась словам рака и забыла, что у неё рот занят. А хитрый рак упал в воду и ушёл на глубину.
На обороте рисунка Анна Онинка написала: «Это рассказ о дружбе предков». Нехитрый, почти по Крылову, текст: «Ворона каркнула во всё воронье горло. Сыр выпал, с ним была плутовка такова».
В нанайской сказке, вместо сыра, в клюве незадачливой вороны – рак.
Казалось бы, совсем непритязательный, «бродячий» сюжет. Но и надпись сказительницы, и её рисунок говорят о значительности смыслового подтекста.
Мировое Древо Жизни выходит из подземного мира. Там – его корни. Мощный ствол сакрального Дерева Онинка всегда рисует без коры, как бы обнажая камбий и движение внутренних токов, - в сегменте, существующем в среднем мире. На ветке сидит ворона – гаки с раскрытым клювом. В реку - Мангбо падает рак. Но – ветвь над вороной – неудачницей столь грандиозна, что уходит за рамку рисунка, за горизонт.
Если предположить, что на рисунке срез Трёх Миров, то становится понятной главная тема сюжета: когда-то, в доисторической древности, все сотворённые существа жили мирно друг с другом, даже такие разнородные, как вороны и раки.
Рисунок 3. Рак и ворона
Чем же так притягателен для нанайцев образ Вороны, то обаятельной, то незадачливой, то греховной?
Учёные – орнитологи считают ворон обладающих высоким интеллектом, смекалкой, изобретательностью, весёлым нравом. Они любят играть, катаются с крыши на принесённых ими жестянках, крышках, целлофановых пакетах. Умеют подражать собачьему лаю. Я сама однажды слышала, как с большого дерева в Ветлуге раздавался собачий лай. Помню, обескураженная, остановилась, пока не поняла, что так вороны дразнят собак.
Вороны не бросают сородичей, если те попали в беду. Опекают их.
По-своему горюют над мёртвыми собратьями. Собираются возле них, молчат.
При добывании пищи умеют пользоваться орудиями и даже сами их изготавливают.
Но вороны и хищники: в своём меню не брезгуют мелкой живностью, а то и зайчатами. Расклёвывают ягодные и овощные угодья людей.
Крики ворон над домом люди воспринимают как некое предвестье беды.
Все эти и множество других удивительных качеств серой и чёрной ворон наблюдательный, зоркий глаз природных людей переплавил в своих сказках, притчах, быличках.
Глава 6. ТИГР – АМБАН. (ПУРЭН АМБАНИ)
Книга Владимира Клавдиевича Арсеньева «В дебрях Уссурийского края», основанная на его экспедиционных записях начала ХХ столетия, являет собой и энциклопедию традиционного мировоззрения нанайцев. Имя его проводника Дерсу Узала (в нанайской транскрипции Дёрчу Одзял) на слуху у многих поколений людей, живших и живущих в России. И не только в России. Вероятно, ещё памятен фильм «Дерсу Узала», созданный по мотивам книг В.К. Арсеньева японским кинорежиссёром Акира Куросава в 1975 году. Кинопроизведение это имело грандиозный успех на разных континентах, снискало несколько значительных премий. В приморском городе Арсеньев был воздвигнут памятник с надписью «Великому кинорежиссёру Акира Куросава в память о создании фильма «Дерсу Узала».
Для меня нанаец Дерсу Узала - образ идеального, природного человека, особенно значимый в наше время безоглядного уничтожения Земли. А происходит оно ещё и потому, что традиционное мировоззрение аборигенных народов мира списано в утиль, забыто, считается анахронизмом.
В этой своей работе я постараюсь проследить хотя бы одну из главных тем, раскрывающих облик Дерсу Узала в документальных записках В.К. Арсеньева, посвящённых его проводнику.
Дерсу Узала и его отношения с тигром, которого нанайцы называют Амбан или Пурэн Амбани. (Пурэн – в переводе «тайга»).
Почитание тигра на российском и азиатском Востоке было чрезвычайно распространено. К слову сказать, в Китае до сих пор за убийство тигра полагается смертная казнь. Об одной из причин почитания этого животного рассказывает эпизод в книге Арсеньева.
«Шагах в пятидесяти от фанзы стояла маленькая кумирня со следующей надписью: «Чжень шань лин ванн си жи Хань чао чжи го сян Цзинь цзо жень цзян фу лу мэнь», т.е. – «Находящемуся в лесах и горах князю (тигру). В древнее время при ханьской династии, спасавший государство. В настоящие дни – дух, дающий счастье людям».
У меня хранятся записи Людмилы Уламовны Пассар, нанайской мастерицы, работающей в традиционном жанре вырезания узоров на бумаге и бересте. Много лет она собирала и воплощала в технике вырезания легенды о происхождении нанайских родов. Описанию легенд Людмила Пассар предпослала краткое предисловие.
«Нанайцы издавна почитают хозяина тайги Пурэн Амбани - тигра. Они полагали, что звёзды – это глаза тигра, которые светятся в темноте ночи. Встречая в тайге след тигра, нанайцы целуют его.
Много легенд о происхождении родов Бельды и Актанко от тигра можно встретить на Амуре».
Я – встретила и в своё время поместила в книгу «Древний свет», изданную в Хабаровске в 1990 году. Каждое произведение в книге обрамляют графические орнаменты Людмилы Пассар, «говорящие миниатюры», которые содержательно соотносятся с опубликованными легендами и сказками.
РОД АКТАНКО - ТИГРИНЫЙ РОД
(сказительница Дачи Удинкан)
Когда-то, в далёкие времена, жили брат и сестра. Брат ходит на охоту, сестра остаётся одна в доме. Однажды девушка-фудин слышит: шуршит что-то. А это из-за двери лапа тигра просунулась, и в лапе – заноза. Фудин не испугалась, взяла нож, вытащила занозу, ранку шёлком зашила. Ушёл тигр.
Вечером вернулся брат, видит - следы тигра у дома. Ничего не сказал. Каждый день стал тигр приходить. Ляжет прямо у порога и лежит. Фудин его не боится, за водой ходит, за дровами мимо него. Принесёт, голдён-печку растопит, пищу сварит.
Однажды брат вернулся с охоты – сестры дома нет. Ушла. И так и не вернулась. Несколько лет он её искал, летом и зимой ищет, ходит. Как-то лёг на накан, видит сон. Во сне сестра говорит ему:
- Не там ты меня, брат, искал. Я тебе скажу, где моё логово – из камня оно.
Рассказала брату дорогу. Пошёл он. Видит: каменный дом, как человеческий, окошко и дверь есть, и дым из трубы идёт. Вошёл брат в дом. Там люлька висит, в ней два младенца – мальчик и девочка. Рядом на накан тигрица сидит.
- Как мы долго не виделись, брат. Жалко, что мы навсегда расстаёмся. Забери моих детей и уходи из дома – мы вместе жить не сможем. А я останусь. Посади их в лодку и увези.
Взял брат детей, посадил в лодку, поехал вниз по течению реки до места АХТАР, разбил там жилище, стал детей растить.
От этих брата и сестры и пошёл род Актанко – тигриный род.
И вторую легенду на ту же тему рассказала мне Дачи Удинкан.
ЖЕНА ТИГРА ИЗ РОДА АКТАНКО
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Давно-давно жила одна семья. В этой семье было три дочери, старик и старуха. Две девушки легкомысленные, хохотушки, а третья – умная, серьёзная.
Всегда сёстры в тайгу ходили – за хворостом и на берег – за камышом.
Сёстры вдвоём всегда меньше третьей сестры собирали. Вот одна другой говорит:
- Давай, сестра, будем следить за старшей.
Сели в кусты, притаились. Видят: вылез из камышей пожилой красивый мужчина, накинута на нём полосатая шкура. Радостно встретила его старшая сестра. Вместе с ним стала работать.
- А-а, - догадались сёстры, - вот почему она такие большие вязанки хвороста или камыша приносит, надо отцу – матери сказать.
Стали из кустов вылезать, зашуршали. Мужчина шум услыхал, обратился в тигра и ушёл.
Сёстры старшую спрашивают:
- Кто это такой, твой знакомый?
Она отвечает:
- Отцу – матери не говорите, я с ним уйду.
Отошла от сестёр, превратилась в тигрицу, в камышах скрылась.
Через несколько лет сёстры вышли замуж. Вдруг явилась их старшая сестра, в облике человека вернулась, стала с ними жить. Немного пожила, умерла. Сделали родственники фаня (паня), где душа старшей сестры поселилась. Потом поминки по сестре справили – каса, душу в буни, к верхним людям, проводили.
Пришёл тигр, лёг на пороге возле фаня, печально голову на лапы положил, тоже поминки справлял по своей жене.
Тигр этот был женат на девушке из рода Актанко.
* * *
Фаня (паня, панё) – деревянная фигурка, служит временным пристанищем души умершего. Ставится на небольшом матрасе с подушкой.
Каса – поминки, устраиваемые при отправлении души умершего в загробный мир – буни с помощью шамана.
Рисунок «панё» Анны Денисовны Оненко. На обратной стороне рисунка комментарий Анны Денисовны: «Так деревянное панё выглядело раньше, до отправления в «буни», т.е. на тот свет. Когда отправляли [панё в буни] его сжигали и на его место делали [фигуру] высотой 1 метр под названием «мугдэ». Его [мугдэ] отправляли на тот свет, после чего и его [мугдэ] сжигали, снимая одежду. И одежду тоже сжигали».
Вероятно, на «мугдэ» надевали одежду умершего (примечание автора сайта)
* * *
Следующую легенду для меня записала Анна Онинка на нанайском и русском языках и снабдила её двумя рисунками. Текст публикуется впервые.
ИЛАН АХОНДО И КУТИЭКЭН. ТРОЕ БРАТЬЕВ И ТИГРЯТА
(сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
В одном селении жили три брата. Каждый имел свою жену, и у них было много детей. Братья всё делали вместе. На охоту ходили вместе и на рыбалку – вместе. Сколько бы добычи ни поймали, всё у них не хватало на пропитание. Всю жизнь жили не в достатке.
Однажды осенью собрались все три брата на охоту в тайгу. Шли, шли и дошли до того места, где всегда охотились на зверей. Сделали там чоро – шалаш и стали охотиться. Ходят и ходят, и всё впустую, очень мало ловится, хотя зверей в тайге полным-полно. Стали тревожиться братья: чем семью кормить будут, с голоду умрут, мол, наши дети – так стали говорить между собой.
Однажды ночью старший брат видит сон: будто одна женщина пришла к их чоро. Была эта женщина нарядная и красивая. Встала она перед входом в чоро и говорит:
- Добрые братья, я к вам по очень важному делу пришла. Меня вызывает на борьбу самый лютый и грозный враг. Он всех моих сородичей поубивал, я одна осталась. В этой местности все погибли, ни один не вернулся. Я тоже сейчас иду на бой. Наверное, по их пути пойду, не вернусь. Вот и пришла просить вас: приглядите за моими детьми, я их около вашей проруби оставила. Если вернусь живой, то вас не забуду.
Сказала так и исчезла.
Рисунок 1. Мать-тигрица у охотничьего шалаша
Утром встали братья. Старший стал им свой сон рассказывать. Решили братья к проруби идти. Пришли, видят – следы тигра к ней ведут, а возле самой проруби – двое маленьких, совсем беспомощных тигрёнка – кутиэкэн.
Старший брат их на руки взял, за пазуху затолкал.
Рисунок 2. Охотник спасает тигрят
Вернулись братья к шалашу-чоро. Старший говорит:
- Сварите боду (это когда крупу варят, маслом заправляют).
Стали тигрят бодой кормить.
Старший опять говорит:
- Утром рано встанем, по следу тигрицы пойдём. Может, увидим, с кем она воюет и кто это её сородичей поубивал.
И так и сделали. На следующее утро в первую очередь тигрят покормили и сами поели. Пошли по следу тигрицы. Шли, шли и видят: в одном месте снег аж до земли растоптан и стоит враг, грозный, могучий, как стена, клыки свои точит – кояс – кояс, кояс – кояс… и по сторонам поглядывает, тигрицу ждёт. А был это секач – эхе. Из всех секачей – самый крупный. Тигрицы ещё не было, тогда все трое охотников стали с секачом бороться. И хоть был он свирепый и мощный, но человека не смог победить.
Сам замертво упал, израненный копьями охотников.
Как он упал, на том месте охотники его и оставили. По закону тайги у нас так полагается: если ты убил зверя, который до тебя кто-то преследовал, не трогай его тушу. Кто на него раньше охотился, сам придёт и сам знает, что с ним делать дальше.
Даже тигру такого секача трудно победить. Потому что есть у секача одна хитрость: он свою шерсть как бы бронирует. Сначала в луже валяется, валяется, потом по земле, по песку кататься начнёт. И так несколько раз проделывает, пока вся шерсть мокрой грязью не пропитается. Потом на морозе стоит, пока шерсть не замёрзнет, в лёд-броню превратится, даже тигр, когда на такого секача нападает да пытается клыки ему в загривок вонзить, и то не может. Клыки – то не берут, аж со звоном отскакивают – таес-таес. Даже острые когти тигриные - таес – таес – со звоном отскакивают. Поэтому в схватке с секачом и погибают.
Вот вечером вернулись братья в чоро. Сразу стали тигрят кормить. Потом спать легли. Старший брат ночью опять сон видит: та же женщина пришла к их чоро и говорит:
- Идите, заберите свою долю. Я вижу, что мои дети у вас неплохо живут. Сейчас не могу их забрать, пусть ещё у вас поживут, пока вы в тайге находитесь. А когда домой соберётесь, отнесите их к проруби.
Исчезла женщина. Утром старший брат свой сон рассказал. И решили охотники идти туда, где они оставили секача. Шли, шли, видят: секач вдоль туши разделан. Одна половина оставлена. Взяли они эту половину, в чоро пошли.
И с тех пор стали они добычливыми охотниками. Звери как будто сами к ним в добычу идут. А то и сама тигрица какого зверя убьёт, возле их следа положит. Мэргэны уж знают, что это им тигрица принесла, и забирают.
Много теперь у них и мяса, и шкурок стало. А дело к весне шло, охотникам пора домой возвращаться. Сложили мясо и шкуры на три нарты – полным-полно. «Надо теперь с тигрятами распрощаться», - думают. Младшие братья стали готовить прощальный обед, как им старший велел. Сварили кашу-лала, боду, лепёшки, юколу выложили. Даже постельку для тигрят из шкуры сделали, всё к проруби отнесли. Постель для тигрят постелили, положили на неё тигрят, еду в берестяных чашках-чумашках возле них расставили. Потом поклонились тигрятам и ушли.
С тех пор все нани стали считать тигров священными.
Эту легенду Анна Онинка оснастила двумя рисунками (выше).
На первом – мистический смысл рисунка подтверждает изображение трёх деревьев на фоне дремучей тайги. Признаки их необычности – срез стволов, как бы обнажающий сокровенную жизнь дерева. Кроны переданы в образах цветных завитков, близких к традиционному орнаменту – оберегу.
В центре рисунка – шалаш-чоро в форме конусообразного шатра. Концы жердей выходят в его отверстие, откуда попыхивает лёгкий дымок от небольшого костерка внутри шалаша. Обычно чороны покрывали берестой или соломой, здесь же – другие – символические реалии. Ластовицы покрытия испещрены орнаментом в форме рыбьей чешуи, которая всегда считалась оберегом. Над входом в чоро – в рулон скатанная камышовая циновка, по краям которой – узоры. На ночь циновку обычно раскручивали, и она закрывала вход.
Непростой этот чоро, как непроста и стоящая перед ним посетительница: нанайская женщина в традиционном национальном костюме. Мы видим её профиль, отмечаем деталь: три серьги – хойпон в мочке уха. Для нанайских женщин это характерно. Чем больше отверстий прокалывалось в мочке ушной раковины – тем больше, значит, выходов-входов для души, которая, по поверьям, ночью покидает тело человека, а утром через эти «дырки» возвращается.
По легенде, это тигрица, превратившаяся в женщину. Ярко-оранжевый цвет халата – знак её второй – тигриной - сущности.
Древнейшая мудрость, уходящая корнями в добиблейские правремена, ещё сохранилась у некоторых племён: человек и животное происходят «из одного корня». Поэтому они свободно «меняются местами»; превращаются друг в друга. Снял тигр (медведь, лось…) шкуру – обнажил свою человеческую сущность. Надел человек звериную шкуру – приобрёл облик зверя. Недаром в легенде «Жена тигра» тигр появляется перед девушкой в образе «пожилого красивого мужчины», на котором «накинута полосатая шкура». Но зашуршали камышами подглядевшие эту сцену сёстры, «мужчина шум услышал, обратился в тигра, ушёл». Да и девушка следом – тоже обратившись в тигрицу.
Женщина-тигрица просит охотников (а старший брат видит это во сне) присмотреть за её тигрятами.
Второй рисунок Анна Онинка посвящён финалу легенды: охотник приносит малышей-тигрят к проруби, где уже поставлены для них чумашки с едой и рядом воткнуто в снег копьё как напоминание о сюжете: этим копьём был сражён грозный секач.
Но есть в рисунке ещё пара говорящих деталей. На заснеженном пригорке Анна рисует синим цветом завитки орнамента. В нём читается образ Древа жизни – ЯЛОАН, видимо, как знак будущей счастливой судьбы потомков тигрицы.
И, словно продолжение этой легенды, возникает сказка
КАК ТИГРЯТА МЭРГЭНА СПАСЛИ
(сказительница Дачи Удинкан)
Жили семеро братьев. Самый младший – добрый и умный, а шестеро – упрямые, глуповатые. Младший всегда угадывал, что им судьба готовит, и братьям разумные советы давал.
Раз старшие братья на охоту ушли, младший домовничать остался. Ужин приготовил, сидит, ждёт. Вернулись братья и девчонку маленькую в люльке – эмуэ с собой принесли.
- Где вы её взяли? – спрашивает младший брат.
- Небесный старик-эндури нам её дал, - отвечают, - он видел, что у нас сестрёнки нет.
- Не к добру вы её притащили, - огорчается младший брат.
Старшие с ним спорят:
- Эх, глупый! Всегда ты нам перечишь. Мы девочку в дупле нашли, значит, нам её эндури дал.
- Вот увидите, не миновать нам несчастья.
Больше работы стало в доме: надо девочку нянчить, пищу ей готовить. А кто на охоту ходить будет? Стали младшего брата просить за девочкой-фудикэн приглядеть. Он отказывается:
- Не останусь я с ней! Не хочу эту ведьму-бусяку нянчить.
- Какая «ведьма – бусяку»?! В ней счастье наше, - спорят братья.
Пришлось всем вместе на охоту в тайгу ходить. Утром уходят – в доме еда остаётся от завтрака. Думают: «Придём, подогреем». Вернутся – и что видят? Суп на полу разлит, лепёшки разбросаны…
- Вот, убедились теперь, что ваша девчонка делает? – говорит младший. Избили его братья, ушёл он от них. Идёт, идёт, видит: в лесу одинокий домик стоит. Снега немного возле дома, будто кто солью чуть-чуть присыпал, никаких следов нет. Зашёл мэргэн, и в доме никого, только на накан какая-то фудин спит. Халат на ней распахнулся, голый живот наружу. Подошёл мэргэн, стукнул её по животу. Фудин проснулась, испугалась, говорит мэргэну:
- Это со страху уснула я, даже дверь не заперла, ночь и день сидела – сидела, боялась выйти. Там, на горизонте, то светлеет, то темнеет что-то. Дня три так. Думала, может пожар. Поешь, на улицу со мной выйдешь, посмотришь.
Пока еду варила, пока ели – стемнело на улице. Вышли, посмотрели за сопку, и правда: синее-синее там небо, потом на нём что-то мерцать начинает. Мэргэн удивляется: «Что такое?» Крепко свой лук натянул, с жужжанием полетела стрела – и вскоре мерцание прекратилось, потемнело за сопкой.
На другой день мэргэн пошёл туда, куда свою стрелу пустил. На горе дом увидел. В нём старик со старухой сидят. У старика на шею кусочек невода привязан. А на полу два тигрёнка возятся. Старик увидел мэргэна и говорит:
- Ага-а, вот мой спаситель пришёл! Я три дня умирал, думал – конец мне, а ты меня спас.
- Как это я тебя спас? – удивляется мэргэн. – Я тебя в жизни никогда не видел.
- А так, - рассказывает старик. – Две девочки ходили на рыбалку, много рыбы принесли. Я с жадностью ел, не разбирался, вот рыбья кость и застряла в горле. Не могу никак выплюнуть, душит меня эта кость. А твоя стрела выбила её из моего горла. Так ты и спас меня. Спасибо тебе, сынок. В благодарность я тебе этих двух тигрят подарю. Куда пойдёшь – к крепкому дереву их не привязывай – к соломинке привяжи. – Проводил на крыльцо мэргэна, опять ему про тигрят напоминает: «Ты всё понял?»
- Понял, понял.
К фудин решил вернуться мэргэн. Тигрят на верёвке ведёт. Пришёл, стали они вместе жить. А ему дума покоя не даёт: как там братья старшие? Надо домой сходить, посмотреть, что там творится. А тигрята к нему привыкли, он их жалеет, из своей чашки кормит. Собрался братьев проведать – наказывает фудин:
- Смотри, не привязывай тигрят к крепкому дереву, к соломинке привяжи.
Добрался до своего дома, видит: дверь настежь отворена. Мэргэн в окошко ткнул острой стрелой, смотрит: от шестерых братьев одни косточки остались, на полу белеют. Девчонка эта кости подбирает, грызёт, выросла, страшная стала: рот чуть не до ушей, сама словно железная. Черепа грызёт, считает:
- Один, два, три… Черепа младшего брата нету, куда он девался?
Опять погрызёт, опять считать принимается. Мэргэн чуть не упал с испугу, схватился за пузырь в окне – и ведьма сразу к нему повернулась.
- А-а, вот ты где прячешься! Я тебя ищу-ищу. А ты сам пришёл! – С хохотом к мэргэну подошла. Он ей говорит:
- Я по тебе соскучился, сестрёнка. Уж не раз пожалел, что из дома ушёл. Давай вместе жить. Вот только улы у меня совсем износились. Иди в лес за лыком, я хочу себе улы сшить, нитки сделаю.
- А ты меня не обманываешь? – сомневается ведьма-бусяку.
- Что ты, что ты, сестрёнка, иди быстрей!
С хохотом, с гиканьем она в лес убежала, а мэргэн быстрее из дома прочь. Увидала бусяку – за ним догонять пустилась.
-А-а, самый младший – самый хитрый! Да я и тебя в живых не оставлю, всё равно мне на зуб попадёшься!
Мэргэн бежит, бусяку за ним, вот-вот схватит, сама голая и босая по снегу бежит, ей холод нипочём. Мэргэн слышит: где-то вдалеке шум раздаётся. Не поймёт никак, что за шум, откуда. Всего три стрелы у мэргэна есть. Последние силы стал терять, бросил одну стрелу со словами:
- Стрела, стрела моя! Тобой не дед-прадед мой владел. Тобой дед МОЕЙ МАТЕРИ владел – ты меня и спаси! Стань железным деревом!
И превратилась стрела в дерево, гладкое и твёрдое, как иголка. Ни сучьев, ни листьев нет. Взобрался на него мэргэн. Бусяку увидела – мэргэн на самой вершине железного дерева сидит.
- Ого-о, высоко забрался. Ты, наверное, белка – не человек. Всё равно тебя достану! – Стала дерево грызть. Вокруг ствола идёт да грызёт, идёт да грызёт, смотрит на мэргэна да хохочет. Мэргэн видит: на один день его жизни осталось. Бросил вторую стрелу – выросло второе железное дерево. Он мигом на верхушку забрался. А бусяку перегрызла первое дерево, верхушку проглотила, живот надулся.
- О-о, это я не младшего брата съела, а сучки проглотила какие-то. Выплюнуть надо. Ха-птхи! – выплюнула и к другому дереву подошла, грызть стала. Всё глубже, глубже вгрызается.
Мэргэн видит: его жизни на один день осталось, бросил третью стрелу. А шум всё ближе, вой, грохот, дрожит земля. Кто-то приближается. Кто – мэргэн не знает. А бусяку тем временем третье дерево догрызает. Упал мэргэн с дерева. «Ну, - думает, - погибаю!» Бросилась на него бусяку.
И тут из леса два тигрёнка выскочили. Схватили бусяку зубами: один – за голову, другой – за ногу. Трудно им с бусяку бороться – оба к огромной коряге цепями привязаны. Шум и грохот был, когда они эту корягу за собой тащили. Мэргэн, как увидел цепь, выхватил нож, отрезал её. Тигрята бусяку на клочья рвут, а она их, как собака, кусает. Уволокли её в тайгу тигрята. Мэргэн успокоился, трубку-даи покурил, домой пошёл. По дороге целую охапку прутьев наломал, с собой взял.
Пришёл домой. Фудин, как ни в чём не бывало сидит, узоры ножом на бересте рисует. Мэргэн рассердился, стал её за волосы таскать.
- Зачем ты тигрят к огромной коряге цепями привязала? Я же тебе велел к соломинке их привязывать!
- А чего они а меня косятся… - плачет фудин.
Мэргэн её прутьями хлещет, все прутья сломались. Вечером мэргэн и фудин порознь легли. Он – возле гусиэ-тора, она – возле очага на накан.И дверь фудин запирать не стала. Наутро проснулись, видят, две красавицы возле мэргэна спят. Он удивляется. Девушки ему улыбаются.
- Чего смотришь, удивляешься! Ты же нас спас, а мы – тебя. Мы твоего бусяку – злого духа убили. Старые люди говорили: бусяку трудно убить. Вроде бы убьёшь, а он оживает. Однако мы всё-таки прикончили его. Узнаёшь нас? Когда мы тигрятами были, ты жалел нас, из своей посуды кормил.
Мэргэн радуется красавицам больше, чем фудин, они ему нравятся. Фудин злится, косится на них. Решил мэргэн ьуда ехать, где раньше с братьями жил. Красавицы ему говорят:
- Не надо свою жену бросать.
Мэргэн тогда и фудин с собой взял. Доехали до старого места, наладили свой прежний дом. Одна красавица и говорит другой:
- Сестра, давай попробуем братьев нашего мужа оживить.
- Ладно, попробуем.
Собрали черепа их в одно место. Красавица один череп берёт, через дом перекидывает, приговаривает:
- Если не вовремя умер – оживёшь! Если вовремя умер – не оживёшь!
Ожили все шесть братьев, спрашивают:
- Кто нас оживил? Мы ведь уже в буни, на том свете, были, бабушку-дедушку там видели.
- Пожалел я вас, - говорит младший брат, - разрешил красавицам вас оживить, хоть вы и не слушались меня, и били, и из дома выгнали.
Им стыдно стало, стоят, головы опустили:
- Прости нас.
Раньше говорили: сто глупых не стоят одного умного. Простил их младший брат. Мирно стали жить.
Глава 7. ОТНОШЕНИЯ ДЕРСУ УЗАЛА С ТИГРОМ
От легендарных отношений дальневосточных народов с тигром обратимся к их реальной основе, то есть к книге экспедиционных записей Владимира Клавдиевича Арсеньева «В дебрях Уссурийского края». Я уже писала о том, что таёжный человек Дерсу Узала для меня во многом идеален, прежде всего, в его отношении к Природе. Для него в тварном мире ВСЁ – ЖИВОЕ, даже те предметы и явления, которые цивилизация считает неодушевлёнными.
Главный объект его поклонения – Солнце – Сиун.
Эпизод: утро на маршруте. Восходит солнце. «Как это красиво!» - воскликнул я», - пишет В.К. Арсеньев.
- Его самый главный люди, - ответил мне Дерсу, указывая на солнце. – Его пропади – кругом всё пропади. –
Он подождал с минуту и затем опять стал говорить:
- Земля тоже люди. Голова его там (он указал на северо-восток), а ноги туда (он указал на юго-запад). Огонь и вода – тоже сильные люди. Огонь и вода пропади – тогда всё сразу кончай.
В словах гольда (будем называть его так, как это было принято до революции) Арсеньев услышал «много анимистического, но было много и мысли». Позволю себе предположить, что Владимир Клавдиевич, воспитанный совсем в другой культурной среде, материалист по взглядам, по мере общения с Дерсу Узала, невольно, будучи тонким человеком, склонялся к оправданию «простого» мироощущения «первобытного» охотника. Если проанализировать описания пейзажей Арсеньевым, можно убедиться, что стиль его насыщен метафорами, уже заключающими в себе пресловутый «анимизм» - одушевление как бы неодушевлённого.
Один из бесчисленных примеров – в выше означенном эпизоде.
«В это время стало всходить солнце. СЛОВНО ЖИВОЕ, оно выглянуло из воды одним краешком, затем отделилось от горизонта и СТАЛО ВЗБИРАТЬСЯ вверх по небу».
Дерсу чувствует, как неоднородно душевное состояние земли. Оно может быть добрым, благосклонным, иным местом как бы владеют нечистые духи, и лучше человеку от него уходить подальше.
Участники экспедиции выбирают место для очередного бивака. «Стрелки принялись ставить палатки, а Дерсу взял котелок и пошёл за водой. Через минуту он возвратился, крайне недовольный.
- Что случилось? – спросил я гольда.
- Моя думай, это место худое, - отвечал он на мой вопрос. – Моя река ходи, хочу вода бери, рыба ругается.
- Как ругается? – изумились стрелки покатились со смеху.
- Чего ваша смеётся, - сердился Дерсу, - плакать скоро будете.
Наконец, я узнал, в чём дело. В тот момент, когда он хотел зачерпнуть котелком воды, из реки выставилась голова рыбы. Она смотрела на Дерсу и то открывала, то закрывала рот.
- Рыба тоже люди, - закончил Дерсу свой рассказ. – Его тоже могу говори, только тихо. Наша его понимай нету.
Только что чайник повесили над огнём, как вдруг один камень накалился и лопнул с такой силой, что разбросал угли во все стороны. Точно ружейный выстрел. Один уголь попал к Дерсу на колени.
- Тьфу, - сказал он всердцах. – Моя хорошо понимай, это место худое».
Стрелки по-прежнему подняли Дерсу на смех. Однако прогулка Владимира Клавдиевича вблизи бивака подтвердила слова гольда. «В это время я увидел в тумане что-то громоздкое и большое. Оно двигалось по реке мне навстречу, медленно и совершенно бесшумно. Но я ещё больше изумился, когда увидел, что тёмный предмет остановился, потом начал подаваться назад и через несколько минут так же таинственно исчез, как и появился.
…Мне стало страшно. Я встал и поспешно пошёл назад». Вернувшись к костру, спросил у члена отряда Захарова, «не проплывало ли мимо Что-нибудь по реке. Он ответил отрицательно. Тогда я рассказал им о видении и пробовал объяснить это явление игрою тумана.
- Гм, какое худое место, - услышал я голос Дерсу. Он сидел у огня и качал головой.
- Надо его гоняй, - сказал он и вслед за тем взялся за топор.
- Кого? – спросил я.
- Чорта, - отвечал гольд самым серьёзным образом.
Затем он пошёл в лес и принялся рубить сырую ель, осину, сирень и т.п., то есть такие породы, какие трещат в огне. Когда дров набралось много, он сложил их в большой костёр и поджёг. Когда дрова достаточно обуглились, Дерсу с криками стал разбрасывать их во все стороны…»
Утром все поднялись по тревоге. «Ходи есть, - тихо сказал Дерсу. Действительно, кто-то тихонько шёл по гальке. Через минуту мы услышали, как зверь опять встряхнулся». Животные на биваке вели себя крайне насторожённо. «Мулы … жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство». Арсеньев спрашивал Дерсу, кто бы это мог быть: изюбрь? Медведь? Он отвечал отрицательно. «Если это был не лось, не изюбрь и не медведь, - пишет Арсеньев, - то, вероятно, тигр». «Но у Дерсу на этот счёт были свои соображения.
- Рыба говори, камень стреляй, тебе, капитан, в тумане худо посмотри, ночью какой-то худой «люди» ходи… Моя думай, в этом месте чорт живи. Другой раз тут моя спи не хочу!»
Эпизод этот очень важен, и вот почему: думаю, что и Арсеньев, и Дерсу, определяя, какой же «худой люди» угрожал ночью спокойствию бивака, имели в виду одно и то же существо – тигра. Но для Дерсу этот тигр был в другой, не священной ипостаси, в его облике был нечистый дух. Дело в том, что одним и тем же именем «Амбан» нанайцы называли и почитаемого, «священного» тигра, но и его противоположность «чорта», возникавшего в облике тигра.
Не так давно я пыталась выяснить причину столь парадоксальной диалектики у одного из немногих знатоков нанайского мировоззрения писателя Константина Мактовича Бельды. Ответил, что «не знает». Но, вероятнее всего, не хотел касаться этой сакральной темы. Я показала ему уникальную вышивку Анны Онинка. На ней – тесно стоящие два Дерева: Древо жизни, цветущее, с зелёным стволом, проникающее через все три мира – нижний, средний и высший, и Древо смерти – симбирамони. За тёмно-коричневым стволом его прячется злобный карлик. Трёхпалые кисти вцепились когтями в ствол; из пасти рогатой головы торчат четыре клыка.
А за Древом жизни стоят двое: женщина обнимает животворящий ствол, мужчина натягивает лук, целясь в хищное существо.
Сначала разработку этого сюжета я увидела на столе Анны Денисовны, когда приехала к ней в Верхний Нерген. Он был нарисован на бумажной выкройке полы женского нанайского халата. Анна Онинка собиралась повторить этот сюжет в вышивке. Он был явно не традиционен. Анна Денисовна пояснила мне, что жена её молодого родственника никак не может произвести на свет ребёнка, так как каждая её беременность заканчивалась выкидышем. Виновником этого считался амбан – чорт. Так он появился на рисунке, а позднее – и в вышивке. В него-то и целится из лука мужчина. И мастерица, и молодая чета были уверены, что магическая сила изображения пригвоздит амбана и лишит его злой энергии. В надежде на благополучный исход, Анна изобразила на ветвях Древа душ ещё не рождённых детей двух птенцов-чока, которые и олицетворяли собой души будущих детей.
- Помогла ли Ваша вышивка? – спросила я позже, в следующее посещение мастерицы.
- Помогла, - ответила она. – Теперь у них один ребёнок есть.
В книге В.К. Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» есть эпизод, когда Дерсу Узала считал себя вправе убить тигра. Преамбула такая: отряд Арсеньева разбил бивак на ночёвку. Ночью в лагере началась паника: когда все спали, на бивак напал тигр.
«- Амба! Амба! – испуганно закричал он (Дерсу). – Амба совсем наша бивак ходи. Один собака таскай.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. (В лагере их было две. А.Ч.) Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул её и в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую (вторую) собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понёс её в лес».
Арсеньев решил преследовать тигра «и пойти по тигровому следу». «Я думал, что он (Дерсу) откажется, - пишет автор, - и был удивлён его согласием.
Гольд стал говорить о том, что тигру дано в тайге много корма. Этот тигр следил кабанов, но по пути увидел людей, напал на бивак их и украл собаку.
-Такой амба можно стреляй – грех нету».
Когда Арсеньев и Дерсу с полпути решили вернуться на бивак, «Дерсу повернулся в ту сторону, куда ушёл тигр, и закричал:
- Амба! Твоя лицо нету. Ты вор, хуже собаки. Моя тебя не боится. Другой раз тебя посмотри – стреляй!»
Дерсу не просто укорял зверя в нечестной, воровской охоте. Он видел в нём оборотня: чорта в шкуре тигра. В главе «Конец путешествию» автор приводит беседу с Дерсу Узала в одной из последних ночёвок экспедиционного отряда.
«Захаров всё домогался, какой чорт у гольдов. Дерсу сказал, что чорт
не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку»…
Однако, в любой «рубашке» нани называют его «амбан». Рисунок – вышивка Анны Онинка – тому подтверждение.
Это только одна сторона мистической диалектики.
Дерсу Узала с величайшим почтением относится к «правильному», священному тигру, соблюдает предложенные зверем правила обитания в тайге. На одной из днёвок отряда, добывая для людей пропитание, Дерсу охотился на изюбря (оленя). Меткий стрелок, он уложил животное только с шестого выстрела. Когда охотник начал свежевать оленя, то вдруг «совсем рядом с собой увидел тигра. …Тут он вдруг почуял запах человека. Шерсть у него на спине поднялась дыбом, он сильно заревел и стал бить себя хвостом по телу». Дерсу спасся от разъярённого зверя бегством. А потом понял причину его ярости. «Он понял, что убитый им олень принадлежал не ему, а тигру. Вот почему он и не мог его убить, несмотря на то, что стрелял шесть раз. С той поры он не ходил больше в эти овраги. Место это стало для него раз навсегда запретным. Он получил предупреждение».
Читаю зоологические характеристики тигра. Тигр – единоличный хозяин территории, площадью от 20-ти до 100 кв. км. Самцы не позволяют никому даже ходить по их владениям. Постоянно охраняют их, по периметру владений метят мочой, обдирают кору с деревьев, рыхлят почву.
Словно иллюстрацией к этим сведениям выглядит ещё один эпизод в книге Арсеньева.
«Вдруг грозное ворчание, похожее на отдалённый гром, пронеслось в воздухе:
- Рррррр!..
Дерсу схватил меня за руку:
- Амба, капитан! – сказал он испуганным голосом. - … Худо! Наша напрасно сюда ходи. Амба сердится. Это его место, - говорил Дерсу, и я не знаю, говорил ли он сам с собою или обращался ко мне…
- Рррррр!.. – снова раздалось в тихом ночном воздухе. Вдруг Дерсу быстро поднялся с места. Я думал, он хочет стрелять. Но велико было моё удивление, когда я увидел, что в руках у него не было винтовки, и когда я услышал речь, с которой он обратился к тигру.
- Хорошо, хорошо, Амба! Не надо сердиться, не надо!.. Это твоё место. Наша это не знал. Наша сейчас другое место ходи. В тайге место много. Сердиться не надо!..
Гольд стоял, протянув руки к зверю. Вдруг он опустился на колени, дважды поклонился в землю и вполголоса стал что-то говорить на своём наречии…
Наконец, Дерсу медленно поднялся, подошёл к пню и взял свою берданку.
- Пойдём, капитан! – сказал он решительно и, не дожидаясь моего ответа, быстро через заросли пошёл на тропинку.
Спокойный вид Дерсу, уверенность, с какой он шёл без опаски и не озираясь, успокоили и меня: я почувствовал, что тигр не пойдёт за нами и не решится сделать нападение».
Состоялся диалог безоружного человека и матёрого хищного зверя, и они поняли друг друга.
Ещё один штрих важен в этой сцене. Владимир Клавдиевич посетовал, что так и не увидел тигра. Дерсу возразил:
«- О, нет! – ответил Дерсу, - Его худо посмотри. Наша так говори: такой люди, который никогда Амба посмотри нету – счастливый; его всегда хорошо живи».
Значило ли это, что посмотреть на священное животное равносильно оскорблению его достоинства… И – безусловное табу – убить Владыку тайги.
«Амба стреляй, моя товарищ нету». Таёжные охотники могли отличить священного Амбана от оборотня в тигриной шкуре.
В мистическом характере отношений нанайского охотника и тигра убеждает как бы закольцованная биография Дерсу Узала. В приведённом выше разговоре Арсеньева с Дерсу последний признаётся, что он «много Амба посмотри. Один раз напрасно его стреляй. Теперь моя шибко боится. Однако моя когда-нибудь худо будет».
На одном из привалов Арсеньеву «удалось выпытать от него, как это случилось». Дерсу пытался договориться с внезапно выпрыгнувшим тигром. «Видя, что страшный зверь не хочет уходить, Дерсу крикнул ему:
- Ну, хорошо, тебе ходи не хочу – моя стреляй, тогда виноват не буду.
Он поднял ружьё и стал целиться, но в это время тигр перестал реветь и шагом пошёл на увал в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу не сделал этого». Через какое-то время он увидел убитого им Амба. «С той поры мысль, что он напрасно убил тигра, не давала ему покоя. Она преследовала его повсюду. Ему казалось, что рано или поздно, а он поплатится за это».
Известна трагическая кончина Дерсу Узала, которого «нашли мёртвым возле костра» недалеко от станции Корфовская. «Судя по обстановке, его убили сонным. Убийцы искали у него денег и унесли винтовку».
Фото Дерсу Узала (Книга Арсеньева «В дебрях Уссурийского края»)
Глава 8. КАК ШАМАНКИ ПОБЕДИЛИ ЖЕЛЕЗНОГО СЕКАЧА БОРЬЯДА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жил мэргэн в одном доме. На все руки был мастер, а на охоте и рыбной ловле – удачлив.
Как-то раз стал он точить стрелы для своего лука. «Сяр-сяр, сяр-сяр» - аж звенят стрелы у него в руках.
В это время вошёл к нему в дом совсем не знакомый мэргэн и говорит:
- Как хорошо, что я тебя дома застал. Защити меня от моего врага, а теперь он и твой враг. Меня зовут Чочатон – беглец.
- От кого же ты бежишь? – спрашивает мэргэн.
- У меня, - отвечает беглец, - тоже всё охотничье снаряжение было, а теперь не осталось ничего, всё Борьяда переломал. Страшной силы этот Борьяда-секач, невозможно его победить. Вот я и прибежал к тебе спасения искать. Может, ты его победишь.
Слушает его мэргэн, а про себя думает: «Как это так? Всё-таки зверь, он и есть зверь. Ещё не было случая, чтобы мои стрелы кабана не свалили».
Остался у мэргэна ночевать Чочатон. Не спится ему. В полночь встал, засобирался куда-то.
- Я, - говорит, - сейчас дальше пойду. А ты к встрече готовься. Сегодня в полдень явится к тебе Борьяда. Знай, что он будто из железа сделан, ничем его не пробьёшь.- Сказал так Чочатон и в ночи скрылся, ушёл.
А мэргэн опять на его слова внимания не обратил, но стрелы и лук всё-таки утром приготовил. Вдруг, и правда, придёт враг.
И вот в полдень видит: из-за поворота мчится во всю прыть что-то чёрное.
«Ну, и что, - думает мэргэн, - кабан как кабан, чего в нём уж такого страшного! Пусть-ка поближе к дому подойдёт».
Ближе, ближе бежит Борьяда. Вышел мэргэн, направил на него стрелу с железным наконечником – дябдон… Стрельнул, да пополам сломался дябдон. Тогда схватил мэргэн свой хогдон (охотничью пальму – оружие), метнул в Борьяду. Но и хогдон сломался. Копьё - гида метнул, и от копья только осколки полетели.
«Да, - думает мэргэн, - правду говорил Чочатон: железный этот Борьяда. Но ведь есть у меня, - вспомнил, - копьё, которое от предков осталось. Когда им трудно приходилось, этим копьём они много свирепых зверей уложили». Взял мэргэн копьё своих предков, метнул – нет, ничто Борьяду не берёт. Что делать? Схватил свои лыжи, убегать стал. Вслед ему Борьяда человеческой речью кричит:
- Беги, беги! Всё равно между моих клыков окажешься! Догоню и сожру тебя!
А мэргэн изо всех сил мчится, вот и Чочатона догнал. Говорит ему:
- Ты по правой дороге беги, а я – по левой. Вместе нельзя нам бежать. Если Борьяда догонит, обоих нас и убьёт.
Так и сделали: Чочатон на правую сторону завернул, а мэргэн – на левую.
Шёл, шёл мэргэн, видит: большое селение стоит, и на другой стороне - тоже иргэн – селение. Подошёл он к крайнему домику, возле которого три дерева стоят, да такие стройные, высокие, прямые, как свечи. «Ну, тут, наверное, большой шаман живёт, - догадался мэргэн. Зашёл в дом. А там, оказывается, красавица пудин живёт. Но, видно, не одна: на накан ещё какая-то женщина лежит, спит.
Сел мэргэн возле девушки. А она такая ласковая, работящая, толстая коса – до полу. Накормила гостя пудин, напоила. Взял её в жёны мэргэн. А спящая, как спала на накан, так и спит. Мэргэн у жены спрашивает:
- Что это за пудин такая? – Всё спит да спит?
- Да это сестра моя, - отвечает жена. – Она уж в другой раз спит – три ночи и три дня.
Прошёл этот срок, проснулась сестра и говорит мэргэну:
- Сегодня в полночь твой враг подойдёт. Мы с сестрой ему навстречу пойдём, а ты тут оставайся и делай то, что я тебе скажу.
- Топи печки-голдён сильно- сильно. Да сделай два индю – (берестяные сосуды для клея из кожи кеты) и жди, когда дрова в обеих печках выгорят. Потом выгреби угли на середину пола и опять обе печки топи. А рядом с ними два индю поставь. Тот, что у моей печки голдён поставишь, - это наша с сестрой индю, а возле её печки- голдён поставишь – это сосуд-индю твоего врага будет. Поставишь – и наблюдай. Вот мы уйдём с твоим врагом бороться, а в нашем с сестрой индю кровь появится, тогда ты этот сосуд возьми осторожно и подальше от огня поставь. А если кровь в сосуде-индю твоего врага появится, брось его в огонь, подальше затолкай.
Мэргэн с женой печки натопили. На середину земляного пола все угли горящие в кучу выгребли. Вдруг обе сестры прямо в эти горящие угли прыгнули, стали на них валяться, кататься…
-Что вы делаете?! – испугался, кричит мэргэн. – Обожжётесь! – схватил жену за ноги, наполовину вытащил. Встала она – и оказалась: полборьяда -полчеловка . Там, где огонь успел её опалить – с голову до пояса – Борьяда. А с пояса до ног, где огонь не мог её захватить – женщиной осталась. А старшая сестра вся целиком в Борьяду превратилась, грозная, будто из железа вся.
Рисунок 1. Сёстры превратились в кабанов
Выбежали сёстры из дома. Мэргэн голдён ту и другую затопил, стал наблюдать. Индю возле печек поставил.
Вот задрожала земля, рык, рёв послышался. Смотрит мэргэн, а из вражеского индю чёрная кровь хлещет. В самый огонь толкнул его мэргэн да сверху ещё дров накидал. Посмотрел на индю сестёр – и оттуда чёрная кровь хлещет. Осторожно подальше от огня этот индю поставил.
Через какое-то время утихло всё. Земля не дрожит, рёва не слышно. Видно, кончилась борьба. Посмотрел в окно мэргэн, видит: старшая сестра в облике Борьяда вовсю к дому мчится, в зубах безжизненную младшую сестру держит.
Рисунок 2. Старшая сестра в облике кабана возвращается домой с сестрой в зубах
Мэргэн испугался, за третий столб спрятался. Вбежала в дом сестра-Борьяда, бросила сестру на накан, заметила мэргэна, хотела напасть на него, да столб, за которым он прятался, помешал. Тогда кинулась она на столб, клыками пополам его переломила. Проглотила одну половину. На второй столб нацелилась и вдруг на миг, как вкопанная, встала. Потом давай по полу кругами бегать. Бегала, бегала, на девятом круге остановилась. Как остановилась, так сестра её младшая с накан спрыгнула, в человеческий образ вернулась, как ни в чём не бывало. А старшая – выпрыгнула из дома, исчезла.
Живут мэргэн со своей женой, а старшей сестры всё нет и нет. Мэргэн спрашивает у жены:
- Почему сестра-то твоя не возвращается?
Пудин говорит: - Она на земле шаманила, а теперь она на небесах шаманит. Потом во второй мир войдёт и будет шаманить, чтобы в человека преобразиться. Но для этого надо особенную еду найти, да никто не может
- А что же это за еда такая? – спрашивает мэргэн. – И где её найти?
- Где ты его найдешь? – кручинится пудин. – Никто ещё не мог его достать. Заяц это, по прозванию Торма-Чурма. Огромный он и живёт за девятью горами на левой стороне.
Выслушал жену мэргэн, надел лыжи, взял кожаный аркан на сорок махов, вихрем помчался. Перевалил он через девять гор, видит – сопочка, гладкая – гладкая, очень высокая. А на вершине её сидит заяц – гормахон, огромный, больше человека даже. На спине – большой колокол, на щеках – сорок колокольчиков и на боку – двадцать. Чуть шелохнётся гормахон – каждый колокольчик на свой лад звучит.
Рисунок 3. Заяц - гормахон и мэргэн
Увидел гормахон мэргэна, человеческим голосом говорит:
- Ну и ну! Никогда такого не было, чтобы человек в мои владения приходил. Мне ведь даже намерения человека известны. Только дверь своего дома отворит, чтобы в мои владенья идти, а я уж про это знаю. Некоторых с полпути замечаю, а вот тебя не заметил. Ну, раз так – прояви свою сноровку, попробуй меня поймать. Я сейчас девять раз буду бегать вокруг этой сопки. Если на девятый раз не возьмёшь меня, то больше меня и не увидишь.
Сказал так и пустился бегать вокруг сопки. Заяц бегает, колокольчики звенят так оглушительно, что чуть не оглох мэргэн. Очнулся – никакого зайца нет, колокольчики тоже не звенят. Вдруг услышал – что-то звякнуло над головой. Посмотрел вверх, а гормахон уж в небесах летит. Мэргэн взмахнул своим сорокасаженным арканом – как петля, зацепил аркан зайца за шею, и с грохотом гормахон к ногам мэргэна упал.
Рисунок 4. Мэргэн заарканил зайца
Принес он зайца домой. Стали с пудин-женой всякие из него кушанья готовить, на бэсэрэ – лавку высокую их раскладывать… И тут внезапно среди пола возникла старшая сестра пудин – большая шаманка. Стала кругами по дому ходить, в бубен бить, петь:
«Угощения просила –
Угощение получила
Дар просила –
Дар поднесли
Счастья просила –
Счастье нашла
Пару себе просила –
Пару обрела
О равном себе мечтала –
Равного нашла…
Закончилась песня – старшая сестра говорит мэргэну:
- Знаешь, друг-мэргэн, когда проглотила я половину первого столба,
нехорошо мне стало. Когда подошла ко второму столбу – опамятовалась: неужели я тебя проглотила! Соромбори – грех совершила. Прости меня!
И стала старшая сестра – первой женой мэргэна, а пудикэн – младшая – второй его женой.
Стал мэргэн на праздник людей собирать по всему иргэну – селению. Всех
В свой дом привёз. Как подъехали к дому, пнул его мэргэн, да так сильно, что
Стал его дом большой-пребольшой – на десять сажен в длину. Но не только о себе позаботился мэргэн с жёнами. Побежал он с младшей женой налево, а старшая – направо. А за ними следом стали один за другим – дома появляться. Но и Чочатона не забыл мэргэн – против-напротив для него селение выстроил. Так и стали все жить дружно.
И никто ни с кем уже не враждовал. Весело, в согласии, счастливо стали жить.
Четыре рисунка посвятила этой сказке Анна Онинка. Попытка расшифровать их оказалась делом нелёгким, и всё-таки я попыталась заглянуть в «этнографических лабиринтах».
На двух первых фон означил место происходящего в сказке действия.
Две сестры, превратившиеся в кабанов, мчатся на бой с железным Борьяда.
Пространство фона сразу вводит нас в границы трёх ярусов мироздания, изображённых традиционно. Нижний мир – волнообразные полудуги тёмно-коричневой огласовки. Их населяют муйки – змеи, исэлэн – ящерицы: помощники шамана. Верхний мир тоже означен полудугами. На их зеленоватом фоне – завитки веток Древа жизни. Само Древо с обнажённой сердцевиной ствола заполнено цветными линиями. Возможно, так художница показывает непреходящесть живой жизни мифического «шампура», объединяющего всё сущее.
Между «землёй и небом» скачут два кабана – эхэ. Они трактованы по-разному. Кабан, в которого превратилась старшая сестра, - зоологически достоверен: разверстая пасть, грозные клыки, кровавый глаз, на хребте – чёрная шерсть дыбом. Однако, это не просто разъярённое животное. Вместо короткого хвоста – спираль чёрной змеи с алым языком. Змеиный четырёхголовый облик на боку секача обрели завитки «амурской спирали». Агрессивность усилена их алой боевой раскраской. Ясно, что в личине зверя выступает сильный, «большой» шаман во всеоружии своих подземных духов.
Другой персонаж – младшая сестра: полукабан, полупудин: из-под кабаньей шерсти – развевается женский халат-тэтуэ и торчат бегущие ноги в женской обуви – ота. И уж совсем беспомощную, полумёртвую мы видим младшую сестру на втором рисунке, когда победившая Борьяду шаманка – кабан несёт её в своей пасти, стремительным бегом возвращаясь в свой земной дом.
Вот уже миновали и Древо жизни, но, словно напоминание о его животворной сути, по воле художницы возникает перед бегущей то же Древо, но в миниатюре.
Древен образ Кабана в мировой мифологии. В гомеровские и древнегерманские времена голова вепря изображалась на шлеме воина, символизируя его силу, ярость, живучесть.
Но образ этот воплощал в себе и космогоническое начало. По индийским представлениям, бог Вишну воплотился в кабана, который прыгнул в водный поток и поднял на клыки землю, захваченную демонами. В Японии кабан – символ Луны. В Иране – символ Солнца. Но особенно почитаем кабан и производное от него – свинья – в Китае. По китайскому календарю, свинья – одно из 12-ти зодиакальных животных. Её название давали новорожденным в качестве оберега от злых духов. Она же было и символом плодородия. Маленькие изображения свинки из нефрита находят в захоронениях эпохи династии Хань. (206 г. до н/э - 220 г. н/э.)
Да и мы с вами, читатель, считали символом 2019 года - образ Жёлтой Свиньи, пришедший к нам из древнего Китая.
В нанайском фольклоре сказочный КАБАН – животное, которое приносят в жертву. Так, в сказке «Младший сын Фиоха (Священного дерева)» бездетные старик и старуха приходят к Священному дереву просить сына. «Давай, старик, кабана в жертву Фиоха принесём, - говорит старуха. Старик – мафа согласился. По обряду нанайцев, заклание кабана должно было происходить у Священного дерева. Сказка в точности следует обычаю. Фиоха ставит условие: «Кабана половину здесь, старик, не вари, домой неси… Сам дома не ешь, старуху только корми». Съела дома старуха полкабана, чувствует: забеременела она». И со временем родила «чудесного мальчика-мэргэкэна». Окорок Кабана у литовцев - знак поверженного врага, и нужно было съесть его, чтобы себя, поле, дубовые деревья обезопасить от стад диких кабанов, вытаптывавших поля, посевы, подрывавших корни дубов.
Если говорить на языке диалектики, то здесь, видимо, работает принцип «отрицание отрицания». Вариантов отношения к кабану у народов мира – бесчисленное количество. Сказка «Борьяда» - один из них. Злой дух, преследуя двух юношей, принял образ секача. Чтобы нейтрализовать его, две сестры тоже обратились в кабанов. Старшая, вероятно, была сильной шаманкой, младшая – воплотившаяся в грозное животное наполовину, не обладала такой силой, поэтому чуть не погибла в схватке с Борьяда. Но обеим сёстрам, чтобы обернуться кабанами, вероятно, тоже потребовалось обращение к злому духу. Что же получается: злой дух злого духа побеждает?
Но как вернуть сёстрам человеческий облик? Младшей, у которой половина тела осталась человеческой – было проще. Старшая же сначала «на земле шаманила», вернувшись с битвы, как говорит младшая, «на небесах шаманит, а потом войдёт во второй мир и будет шаманить». Да вот беда: никак не может она вернуться в образ человека. Для этого ей надо вкусить необычное «угощение». Герой сказки мэргэн готов помочь ей, но как, если пудикэн – младшая сестра говорит, что «до сих пор никто не смог это угощенье достать. Заяц это огромный, и зовут его Торма-Чурма». Вот и «адрес»: «Живёт он за девятью горами, на левой стороне».
Заяц «прописан» во многих мифологиях мира. Образ его не однозначен. В Китае даосы утверждали, что пятна на Луне возникли оттого, что «заяц топчет в ступе снадобье для приготовления напитка бессмертия». Сюжет о «лунном зайце» и до сих пор популярен в Китае. Раньше на халатах высших сановников и богдыханов – китайских императоров шёлком вышивали сюжет: месяц и сидящий под Деревом – заяц. Дерево считалось Древом жизни, символом долголетия и бессмертия. Сцена приготовления напитка богов «лунным зайцем» изображается и на особых хлебцах – «лунниках», которые выпекают во время ежегодных «лунных праздников» в Китае.
А теперь вспомним русскую детскую «считалочку»:
«Заяц белый, куда бегал?
В лес зелёный…
Что там делал?
Лыко драл…» и т.д.
Так вот, изначально первая строчка «считалочки» начиналась иначе:
«Заяц – Месяц, куда бегал…»
Непрост был наш «русский заяц». Не он ли перебежал дорогу саням Александра Сергеевича Пушкина, когда 13 декабря 1825 года поэт выехал в Петербург, чтобы принять участие в восстании на Сенатской площади. Благодаря «дурной примете»: если заяц перебежит дорогу – быть беде», поэт избежал участи декабристов.
Этому-то Зайцу, спустя 175 лет, 24 декабря 2000 года, в селе Михайловском поставили памятник в виде верстового столба, на котором он, Заяц, и изображён.
Каков же сказочный «нанайский Заяц»? Сказка говорит: «даже больше человека», и сидит этот Заяц на вершине высокой сопки, «гладкой, гладкой, как будто отшлифованной». Как же он на неё забрался? И почему герой наш весь увешан колокольчиками? «На спине большой колокол, на щеке сорок колокольчиков, на боку двадцать колокольчиков. Шелохнётся Заяц – все колокольчики по-разному звенят. И говорит этот Заяц человеческим голосом». Вот и на рисунке Анны Онинка он такой. Правда, все колокольчики на нём не уместились. Но по колокольчикам сразу узнать можно: ШАМАН этот сказочный Заяц. И янгпан – шаманский пояс на нём. А надевали его шаманы на камлание, когда повторяли свои особенные поясничные движения, вызывающие звучание множества прикреплённых к поясу колокольчиков, бубенчиков, металлических конусообразных подвесок… Зачем? – «Поднимать дух шамана» и, что очень важно, «РАЗГОНЯТЬ ЧЕРТЕЙ».
Сказочный Заяц знает, что именно этот мэргэн поймает его, но предлагает ему условие: «Но только я сперва буду бегать вокруг этой сопки. Если на девятый раз меня не возьмёшь, то и никогда и не поймаешь, и не увидишь». Оказалось, что Заяц уже в небесах «круги нарезает».
На втором рисунке изображён этот кульминационный момент. О его напряжении говорит и укрупнённое, как бы взволнованное, Древо жизни, и мечется птица в небесах, и прижаты уши к голове прыгающего над землей Зайца, а из-за гладкой сопки видно корявое, безжизненное дерево – знаком Судьбы. А вверху рисунка появляется бабочка- меонги, как бы защищая мэргэна и нас, зрителей - от опасности схватки…
Финал сцены понятен. Заарканил необыкновенный юноша Зайца-шамана.
А далее, в тексте сказки – жаркое из фатальной добычи, которым потчуют мэргэн и его жена старшую сестру, и вернулся ей человеческий облик.
И вот тут слышится эхо древнейшего индийского сказания. Его суть: чтобы накормить Индру, первобога и владыку индийского пантеона, пришедшего к Зайцу, последний приготовил ИЗ СЕБЯ жаркое высокому гостю, за что Индра поместил Зайца на Луне. Кстати, одно из названий Луны на санскрите – «шашанка» - то есть «имеющая знак Зайца».
Есть и ещё деталь в старинной сказке, над которой стоит подумать. Помните, шаманка – старшая сестра, будучи ещё в яростном обличье кабана, набрасывается в доме на мэргэна, но, вместо него, ломает и проглатывает половину столба – подпорки, на котором держится крыша. А перед вторым столбом вдруг остолбенела, как вкопанная. По традиционным убеждениям нанайцев, в доме ставились по центру два столба – гуси-тора (гусиэ, напомню, «орёл»). Срединные столбы помогали «стоять» крыше – микромодели небосвода. Этот ритуальный центр дома считался осью мира. В столбах было соотнесение главных опор дома с Мировым древом, которое соединяет будущее и прошлое с настоящим, небо и нижний мир – с Землёй, потомков и предков с живущими в доме людьми.
У этнографа Л.Я. Штернберга записано обращение главы семьи к столбам.
«О, столбы, держите крепко этот дом, сделайте так, чтобы мы жили хорошо, чтобы голоду не было, чтобы мы больны не были, чтобы амба (тигр) не забрался».
Теперь понятно, почему яростный кабан – шаманка остановился возле центрального столба, чья магическая сила не позволила разрушить «ось мира». Так же понятно, почему съеденный Заяц, кому дано было изгонять нечистую силу, изгнал её из шаманки-кабана и вернул ей человеческий облик.
Таковы «этнографические лабиринты» сказки, которые я попыталась хотя бы частично понять.
Глава 9. КАК ЭПЭН – ЛЕПЁШКА СПАСЛА ДЕВОЧКУ – ФУДИКЭН ОТ ЗЛЫХ ДУХОВ
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Живёт девочка-фудикэн одна в доме. Целыми днями поит, кормит своих кукол, разговаривает с ними. Не знает, когда наступает зима-лето, из дома никуда не выходит.
Выросла фудикэн. Вдруг из гусиэ-тора (центрального столба в доме) – тухх! - выскочила эпэн-лепёшка, прямо на девочку катится. Испугалась фудин: никогда не видела такую огромную лепёшку. Скачет по накан эпэн, девочка – от неё, на ходу шапку, рукавицы, олочи надевает. Выскочила прямо на берег… Мангбо – реку впервые увидела, пошла по берегу. Лепёшка за ней следом катится. Фудин по льду, по реке побежала, обогнула прорубь. На другом берегу дорожка в тайгу ведёт. В тайге домишко стоит, дымок из трубы вьётся, поленница дров во дворе. Открыла фудин дверь – в доме одна старуха сидит. Увидела фудин:
-А-А, дочка моя пришла. У меня сил не было за тобой пойти, болела я. Эпэн – безобразница, тебя прогнала. Сколько лет я тебя и от злых, и от добрых духов скрывала-оберегала. Теперь не знаю, как будет.
Оказалось, что это была мать фудин.
- Поживи у меня, - говорит дочке. – Я больная, старая.
Стали жить. Сидит однажды фудин возле окошка – оно рыбьей кожей затянуто – шьёт. Вдруг слышит шум. Проткнула иголкой рыбью кожу в окне, видит: мэргэн идёт, не очень молодой и не старый. Красивый.
Вошёл он. Мать говорит:
- Никогда молодых людей не видала. Входи.
Сварила старуха ужин. Мэргэн араки – водку принёс в аяне – глиняном сосуде, в хо – медный сосуд перелил, говорит:
- Мне помощница нужна. Не отдашь ли за меня дочку?
Мать отвечает:
- Взрослая дочь в доме, как соринка в глазу. Возьми, только мне свою сестру отдай – в помощницы.
На следующий день собрала мать укульчи – мешочек; материю, нитки, иголку в него положила и говорит на прощанье:
- На северную сторону не ходите, хоть там и короче дорога. По южной дороге идите, пусть она и длиннее. И в пути не ночуйте.
- Ладно, ладно, - ворчит мэргэн. - Не в первый раз хожу.
Только они вышли, появился перед ними лисий след, на север ведёт. Охотник мэргэн, как ему лисий след пропустить?
- Фудин, ты оставайся, костёр разожги. Я лису добуду – тебе на рукавицы, тогда вернусь.
Ушёл он. След далеко его ведёт. Вечер настал, а следу и конца нет. Фудин у костра сидит, ждёт мужа. Вдруг чудовище появляется: птица – не птица, зверь – не зверь. Говорит:
- Пока от твоего мужа бегала, устала. Ты мне всё расскажи: как первую ночь с мужем провела, как ты его кормишь, как унты сушишь?
Фудин неладное заподозрила, отвечает:
- А как? Первую ночь спиной к нему спала. Как кормлю? - Он придёт, я его повалю, на грудь ему сяду и горячим из котла потчую. Олочи близко к огню поставлю, так и сушу.
Чудовище содрало с груди и головы фудин кожу, на себя напялило, похоже на женщину стало. Никто не знает, что это не фудин.
Вернулся мэргэн. Лису не поймал, с пустыми руками пришёл. Стало его чудовище раздевать, разувать, унты в огонь сунуло – сушить, потом повалило мэргэна, на грудь ему село, из горячего ковшика варево ему в рот льёт.
- Ты что, с ума сошла?! – удивился мэргэн. Никогда такого не было.
Легли они спать. Чудовище спиной к мэргэну повернулось, а тело колючее – невозможно прикоснуться.
Утром привёл «жену» к сестре:
- Смотри, на какой красавице я женился. Ты иди к её матери, помогать ей будешь, я обещал.
Остались они вдвоём. «Фудин» огонь разожгла в печке-голдён, а ничего не варит, только воду греет. С мэргэном спать не ложится. Дымит голдён, а в доме холодно.
- Вари что-нибудь, - просит «жену».
Она сидит, ничего не делает.
«Что же это за женщина, - думает мэргэн. – Скоро я умру от холода, да от голода, да от дыма».
Старуха, мать настоящей фудин, уже на другой день знала, что с её дочкой случилось. Нашла её в стороне от костра, совсем окоченевшую почти, без кожи, домой к себе притащила. Вылечила, выправила дочь старуха, ещё краше фудин стала. Посылает старуха свою помощницу – сестру мэргэна – к нему сходить.
- Иди, - говорит, - к брату, проведай, как он там со своей красавицей – женой живёт.
Дала ей посох. На посохе дракон вырезан.
- Иди, - говорит, - на север. С той стороны выйдет навстречу тебе парень лысый, ты обопрись подбородком о верх посоха и кричи: «Великая мать! Ко мне лысый парень направляется, помоги мне!»
Отправилась в путь сестра мэргэна. Где гора кончается, лысый парень показался. Кричит, радуется:
- А-а, какой маленький козлёнок идёт, сейчас поем!
Фудин подбородок о драконовый посох оперла, просит:
- Помоги мне, Великая мать!
Ко второму холму подходит, оттуда опять лысый парень показался, хочет ею полакомиться. Она опять подбородок на посох положила. Из-за третьего холма лысый парень появился, кричит. Сестра на посох подбородком оперлась, будто не слышит парня, мимо идёт. Отстал он от неё. К дому своему подошла, видит: из дверей, из трубы дым валит. В доме, в углу возле голдён, чудовище с лицом фудин лежит.
- Кого ты, брат, в дом привёл? – заплакала сестра.
- Сама видишь – кого: очаг растопить не умеет, еду не варит, скоро с голоду подохну.
Вернулась к матери фудин сестра мэргэна, рассказала ей о чудовище. На другой день мать сама к мэргэну пошла. Он её увидал, взмолился:
- Забери свою дочку, она меня голодом уморит.
Мать говорит:
- Дай мне моток пряжи льна да берестяной тазик с кетовой икрой.
Поставила перед чудовищем тазик, пряжу положила.
- Полный котёл воды налей, - велит мэргэну. – Всю ночь голдён топи, чтобы вода всё время кипела.
Кипит вода, пар вовсю идёт, а чудовище село на скамейку по другую сторону голдён, лён прядёт, при этом то жёлуди жуёт, то рот икрой обмажет.
Светать стало, солнце всходить стало. На чудовище шерсть – от пара мокрую - видно стало.
- Посмотри на свою красавицу, - говорит мать.
Мэргэн пнул чудовище, от него одна кожа да шкура осталась. А в углу целая связка пушнины лежит.
- Подойди сюда, - подвела мэргэна к куче пушнины мать фудин. – Вот, говорила я тебе, иди по южной дороге, а ты по северной пошёл. Там же вся эта нечисть живёт. Я их связала, в костёр надо бросить, разжигай во дворе.
Только тут мэргэн понял, что это не жена была, заплакал.
- Где моя фудин?
- А вот, от неё кожа осталась, - смеётся старуха.
Сестра брата утешает:
- Не плачь. Привела мать твою жену, вылечила её. Ещё краше стала твоя фудин.
Мэргэн на колени встал, у матери фудин прощенья просит. Мать себя в одежды завернула, легла на пол (так раньше обиду свою высказывали). Фудин-жена заступилась за мужа:
- Это не он виноват. Его чудовище обмануло.
Вторая сказка на близкую тему называется «Волшебная лепёшка». Я записала её в 1974 году, впервые приехав в селение Улика-Национальная, что стоит на реке Кур (посмотреть место в Яндекс.Карты). Пригласила меня в свой дом Дачи Удинкан, великая нанайская сказительница. Много вечеров мы провели с ней: она рассказывала «полное собрание» нанайских сказок, хранившихся в её необъятной памяти, я – записывала их в «общих тетрадях», не покладая рук – обыкновенной авторучкой.
ВОЛШЕБНАЯ ЛЕПЁШКА – ЭПЭН
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жила маленькая девочка – фудикэн. Одна. Не боится ничего. Даже не знает, как надо бояться. Кукол полным-полно у неё: и мэргэнсал – юноши, и фудинсал – девушки, и мафа – старик, и мамана – старухи, и ама – отец, и эниэ – мать, и ольчисал – слуги… Одевает их девочка, кормит, спать укладывает, как будто люди это. Только этим и занимается.
Рисунок 1. Девочка-фудикэн и акоан – куклы
Выросла девочка – фудикэн. Незаметно в девушку – фудин превратилась, лет так четырнадцати. Красивая такая стала. Не знает, где у неё в доме улы, унты (обувь), где шапка – апон… Она ведь из дома никуда не выходила, всё дома играла.
Утром однажды завтраком накормила кукол, вдруг из гусиэ-тора (центральный столб в жилище) со звоном будто бы камень упал. Видит: эпэн – лепёшка оттуда выкатилась. Огромная, как крышка с китайского котла. Толстая и тяжёлая. Стала вокруг комнаты крутиться. Девять раз крутилась, того гляди, на фудин наедет. Вот-вот догонит. Убегает от неё фудин. Вот и рукавицы – качама нашла, шапку – апон на ходу надела, на ноги – унты, халат – тэтуэ поясом – омол подпоясала… А эпэн никак не отстаёт, вот-вот догонит, стукнет…
Рисунок 2. Эпэн – лепёшка выгоняет девочку из дома
Выбежала фудин вон из дверей – отстала лепёшка.
Идёт фудин прочь от своего дома. Куда идёт – не знает. Темно стало. Страшно ей стало. Только видит: во-он там маленький огонёк виднеется, как будто кто-то огнём играется. Подошла ближе – а там домик стоит. Окошко рыбьей кожей затянуто, но щёлочка есть. Заглянула девушка в щёлочку – в доме мэргэн сидит. Один. Села фудин возле дома, плачет.
Услыхал юноша-мэргэн, из дома вышел:
Рисунок 3. Встреча мэргэна с фудикэн
- Что ты, сестрёнка плачешь? Отчего ты бледная, как снег? Кто тебя догоняет? От кого спасаешься?
Рассказала ему фудин об огромной лепёшке.
Пожалел её юноша:
- Ладно, - говорит, - оставайся у меня. Я один живу.
Осталась она. Стали вдвоём жить. Женился он на ней.
Мэргэн каждый день на охоту ходит. Однажды вернулся радостный.
- Знаешь, фудин, - говорит, - я возле твоего дома был. Там у тебя людей полно, полный дом там: и отец с матерью, и кэкэчэн – служанка, и ольчи – слуги, и ага – старший брат, и нэку – младший, и эйкэ – сестра… Завтра пойдём к ним. Там я к тебе посватаюсь.
Утром положили на нарту мясо, сало – пошли.
Вот и дом – дё показался. Слуги – ольчи, кэкэчэн выскочили из дверей:
- А-а! Это наша маленькая хозяйка идёт – она нас нянчила, когда мы куклами были.
Отец – мать тоже вышли, кричат:
- А-а! Дочка наша, спасительница идёт!
И братья, и невестки встречают.
Рисунок 4. Возвращение фудин в родной дом
Сели, угощенье поели. Мать и говорит:
- Какой-то злой дух превратил нас в куклы. И так сказал: «Если будет девчонка всё время в доме, никогда вам людьми не бывать. Если кто выгонит её из дома – снова к вам человеческий облик вернётся, оживёте». Мы всё понимали, что ты нас кормишь, заботишься, а мы никак людьми стать не можем, пока какой-то добрый дух эпэн – лепёшку не послал, чтобы тебя из дому выгнать.
После этого отдали они дочку в жёны мэргэну: так и так он на ней женился.
Вернулись домой мэргэн и фудин. Какое-то время спустя – родился у них мальчик.
Все счастливо и сейчас живут.
Зачинщик сюжетов в обеих сказках – обыкновенная лепёшка – эпэн. Да только вот в сказках ничего «обыкновенного» не бывает. Так же, как и в жизни.
На рисунке Анны Онинка ко второй сказке огромная лепёшка выкатывается из дома и гонится за бегущей от неё девочкой. Но почему художница нарисовала узоры на диске лепёшки: в центре – круг, по окружности четыре дуги над сегментами, какие-то точки да чёрточки. «Азбука Морзе».
Рядом с рисунками на моём столе две фотографии. На них – сказительница Дачи Удинкан. Сидит на корточках. Перед ней на гладко струганных досках – лепёшки. Правда, из черёмуховых ягод. Одна сверху покрыта тонким слоем теста, на другой - Дачи с помощью тонкой палочки выводит узоры. Если приглядеться, узоры эти напоминают завитки, высеченные на базальтах Сикачи – Аляна. Дачи сказала мне, что черёмуховые лепёшки называются ФЮЛЛЕНДОУДЕНИ. К сожалению, я не уверена в правильности моего написания этого названия.
Дачи Удинкан делает черёмуховые лепёшки (село Улика-Национальная посмотреть место в Яндекс.Карты). Фотографии Алексея Васильевича Герасимова
Вот что поведал мне о происхождении узоров на черёмуховых лепёшках охотник из селения Сикачи-Алян (посмотреть место в Google Планета Земля) Василий Донкан в 1974 году. А начал он свой рассказ с легенды «О трёх солнцах». Приведу фрагменты из его варианта.
«Когда три солнца было, - невозможно жить. Люди в ущелья забивались, прятались в горах. Камни кипели. Люди на них ПАЛЬЦЕМ РИСОВАЛИ. На память.
Один вроде чорта нарисовал. А другой – такой узор сделал, как и сейчас,когда нанайцы черёмуху собирают, лепёшку делают. На ней четыре дырки и рисунок. Сушат на солнце. Греют на доске, сушат на камышовых матах, пока не перестанет идти сок от черёмухи. День держат, два, потом в рыбный жир опускают. Это заготовление на зиму.
На камнях, которые в Сикачи-Аляне стоят, точь-в-точь изображение на черёмуховую лепёшку похоже».
Анна Бельды, родившаяся в селении Дада, сообщила мне, что и на лепёшки, сделанные из муки, женщины всегда наносили узоры. Уверена, что есть в них смысл оберега, сакральный, пришедший из глубокой древности.
Вот и в нашей сказке эпэн играет роль оберега. Не выскочи она да не выгони фудин из дома, так бы и остались куклами её родные и близкие.
Обратим внимание, что в обеих сказках лепёшка выскакивает из гусиэ-тора – центрального столба внутри дома.
Я уже писала о мистическом назначении этих столбов. Но вот что добавил к этой информации Василий Донкан: «Возле гусиэ-тора ставили сэвэна джуллин, покровителя рода, живущего в этом доме. Если собирались на охоту, кормили джуллин кашей-лала, чокторили (обрызгивали) водкой-араки, дымом зажженного багульника – сэнкури окуривали. Просили удачной охоты».
На рисунке Онинка к сказке «Волшебная лепёшка – эпэн» изображена комната, где сидящая девочка что-то вышивает для своих кукол. Возле лежанки- накан стоит деревянный сэвэн джуллин, традиционно изображённый без рук, с тремя фигурками других сэвэнов (аями?) на голове. Перед ним – маленький сосуд, в нём – веточка, возможно, багульника. Очень важная, «говорящая» деталь. Как бы ни складывались события в доме, джуллин терпеливо охраняет его и как бы предвещает счастливый конец сказки.
Композиция рисунка посвящает зрителя в начало сюжета сказки. Сидит на полу фанзы девочка, вышивает узоры на куске материи. Полукружьем расположились куклы: два мэргэна, две пудин. Перед каждой парой на низеньком китайском столике – крошечные сосуды с едой. Кукольных «мужчин» и «женщин» можно отличить по покрою халата и позе сидящих.
В октябре 1975 года в селении Джари (посмотреть место в Google Планета Земля) на Амуре Анна Ходжер вместе с её матерью – шаманкой Канзой Бельды показывали мне, как надо изготавливать нанайские игрушки для девочек – из рыбьей кожи или материи. Выкраивалась миниатюрная спинка женского халата. На неё наклеивались рыбьим клеем вырезанные заранее орнаменты повседневных халатов, и свадебных – самых разных. Головка прямоугольной формы кроилась отдельно. На неё продёргивались чёрные нитки, заплетались в две длинные косы. Головку с косами не прикрепляли к игрушечной «спинке халата», а просто прикладывали и особенным образом передвигали, подражая походке нанайской женщины.
Фигурка мэргэна – юноши или мапа - старика кроилась, как мужской халат, с рукавами, задней и передней полами. Прямоугольная головка с длинными косами втыкалась в горловину плоского халата. Мужскую фигурку можно было сажать. Властная поза её выдавала хозяина дома. Но никогда и, подчеркну, у многих народов мира, в том числе, и славянских, кукле не прорисовывали лицо. Считалось, что через глаза в неё может проникнуть «злой дух» и через куклу причинить вред играющему в неё ребёнку.
В центр своего рисунка Анна Онинка поместила крупное изображение куклы-акоан, в том масштабе, в каком её делали для девочек, хоть сейчас вырезай.
У народа, чьё существование во многом зависело от рыбных промыслов, выделанная специальной кожемялкой одежда из рыбьих шкур, считалась оберегом. Поэтому верхний свадебный халат - амири для невесты раньше полагалось изготовлять из рыбьей кожи. Поэтому же и игрушки акоан для девочек предпочтительно делали из рыбьей кожи.
Любой, и не свадебный халат – тэтуэ у женщин и мужчин обязательно оснащали магическим орнаментом – вышивкой на вороте, рукавах, подоле, то есть те места, сквозь которые могла проникнуть «вредоносная сила».
Непременно переносили эти узоры и на куклы – чтобы через них не проникли к ребёнку «злые духи».
В книге «Национальная игрушка», изданной в Хабаровске в 1986 году, я подробно проанализировала «древних предков детской игрушки народностей Чукотки и Приамурья». Постараюсь перенести её в интернет, чтобы нанайские дети и их молодые родители не забыли о прекрасном «детском мире» их предков.
ГЛАВА 10. СКАЗКИ И ЛЕГЕНДЫ О СОБАКАХ И КОШКАХ
ВЭЧЭКЭН - СОБАЧКА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Вэчэ(кэн) - соба(чка) женского рода
Давным – давно в далёком селении – бируэ жила семья, и были в ней два маленьких сына. У их матери – пудин ещё от её родителей осталась собачка -вэчэкэн. Никто не знал, что пудин и вэчэкэн разговаривают друг с другом и что собачка человеческий язык понимает и сама на нём разговаривать умеет.
Однажды поздно ночью возвратился отец с охоты, но никакой добычи не принёс. Так было и на вторую, и на третью ночь. Тогда пудин просит собачку:
- Проследи, куда мой муж ходит и что делает.
На следующее утро отправилась вэчэкэн за хозяином. По его следам бежит, за деревьями прячется, чтобы он её не увидал. Вот в тайге дом показался, из трубы дым валит, значит, кто-то в этом доме живёт. Мэргэн прямо к нему направился, вошёл. А вэчэкэн притаилась под окном, тихонько в окно заглядывает. Видит: женщина какая-то угощает мэргэна, ухаживает за ним.
Вернулась собачка домой, рассказала пудин всё, что видела. Пудин молчит, ничего не отвечает.
На другой день опять побежала вэчэкэн за хозяином. Он в дом вошёл, собачка у окна притаилась. Видит: женщина его как мужа принимает, и угощает, и ухаживает. Прибежала собачка домой, рассказывает пудин:
- Твоего мужа злой дух заколдовал, хочет его в чорта- амба превратить.
А пудин всё молчит, ничего не отвечает.
На третий день снова отправилась вслед за мэргэном собачка. Он в дом вошёл, вэчэкэн у окна притаилась. Женщина угощает мэргэна и говорит ему:
- Как только ты сегодня домой вернёшься, сразу жену и детей проглоти. Если ты не сделаешь этого, то никакой ты не мужчина. А если поступишь так, как я говорю, самым храбрым, сильным богатырём-муханом сделаешься.
Мэргэн соглашается:
- Ладно, я их съем, проглочу.
Услышала эти слова вэчэкэн, сразу домой припустила бежать. Рассказала пудин всё, что слышала, торопит её:
- Скорей собирайся! Надо бежать куда-нибудь подальше. Сейчас вернётся мэргэн, всех вас съест.
Пудин наскоро набрала еды в котелок, детей закутала, вэчэкэн в нарту запрягла, только собралась в путь двинуться, как на зло, развязалась у неё на наколеннике завязка. Стала пудин её завязывать, в этот момент муж вернулся, схватил жену и проглотил. Только и увидела вэчэкэн, как у него во рту мелькнули ноги пудин.
Рисунок 1. Собака увозит детей от злого духа
Быстрей поднялась собачка в воздух, вместе с нартой, на которой два мальчика сидели. Летит, летит в небесах, увозит детей от беды.
Летала, летала, наконец, приземлилась в одном тихом местечке, вырыла нору в земле, большую, точно чоро-шалаш, занесла туда еду и мальчиков перетащила. Стали они там жить. А вэчэкэн каждый день уходит куда-то, возвращается, чтобы только за ребятишками присмотреть и их покормить.
Мальчики быстро растут, стали уже играть, бегать, но из жилища им вэчэкэн не велит выходить. Когда уходит, дверь снаружи подопрёт и замаскирует, чтобы и дети не вышли и чтобы никто их жилище не заметил.
Жили они так, жили, кончилась пища у детей. Вэчэкэн опять позаботиться о пище нужно. Побежала она на поиски чего-нибудь съестного. Увидела двух охотников. Впереди молодой идёт, тащит нарту с мясом. Позади старый идёт, тоже нарту, полную мяса, тащит. Трудно ему, тяжёлая нарта, то и дело останавливается, отдыхает. Подошла к нему вэчэкэн, стала возле него крутиться, то на правую сторону забежит, то на левую. Запряг старик вэчэкэн в свою нарту. Она легко, ходко побежала. Старик думает: «Вот какая сильная эта собака. Не сесть ли и мне на свою нарту?» Сел поверх мяса, а собачка тащит нарту, как ни в чём не бывало. Догнали младшего охотника, старик ему говорит:
- Смотри, какую я собачку себе нашёл! Такую умную, сильную. Давай и твою нарту к моей привяжем, пусть обе тащит, а мы рядом пойдём.
Так и сделали. Идут, разговаривают, а собачка тащит да тащит обе нарты. Охотники поотстали немножко, а собачка уж за поворот перевалила. Увидела, что охотники отстали, поднялась в воздух, полетела и нарты с собой понесла. Покричали, покричали охотники, да так с пустыми руками и остались.
Рисунок 2. Собака увозит добычу охотников на двух нартах
Вэчэкэн до дома долетела, стала мясо варить, кормить детей, из шкур одежду и обувь мальчикам шить. Сытно и тепло живут дети, а вэчэкэн по-прежнему ходит куда-то и днём, и ночью.
Однажды увидела она два селения - иргэн на правом и на левом берегу мангбо-реки, друг против друга стоят. Туда пошла. На льду дети играют, на нартах катаются, в нартах по одной собаке запряжено. А у одной девочки – пудикэн собака неопытная была, то ли не умеет нарту тащить, то ли ленится. Подошла вэчэкэн к пудикэн, стала ластиться, руки её облизала. Выпрягла девочка свою непослушную собаку, вэчэкэн запрягла. Стала вэчэкэн катать девочку, да так легко, быстро… Девочка думает: «Что, если я свою подружку позову, вдвоём веселей кататься!» Так и сделала: направили вэчэкэн на другой берег мангбо, зашла в один дом, вскоре вместе с подружкой вышла.
Понравились девочки собачке – вэчэкэн: обе красивые и мальчикам её ровесницы. Катались, катались девочки, вот уже и вечер наступил, другие дети по домам расходиться стали, лёд опустел. Тогда поднялась в воздух вэчэкэ, полетела вместе с нартой и девочками на ней. Плачут, кричат подружки, а голоса их не слышно. Хотят спрыгнуть с нарты, а тело как будто прилипло к ней. Так и привезла вэчэкэн подружек своим мальчикам, которые уже юношами стали. Женились они на девушках.
Стали жить впятером. Собачка по-прежнему каждый день пропадает где-то, а куда ходит – никто не знает. Однажды вернулась и говорит сыновьям своим приёмным:
- Я оживила вашу мать и отца вашего исцелила. Они вас очень ждут и плачут. Теперь можно к ним ехать. Запрягайте меня в нарту, садитесь все и поедем.
Собрали они подарки, на нарту сложили, запрягли в неё вэчэкэн, сами на нарту сели и поехали. Возле родного дома опустились. Там мать и отец уже стоят, ждут со слезами своих детей и невесток встречают.
Стали все вместе жить. Однажды отец говорит своим детям:
- Теперь вы настоящие мэргэны стали. Надо бы вам в своих селениях, отдельно от нас жить. Вот и у жён ваших где-то родные селения остались, вы бы съездили туда, да их привезли.
Собрались сыновья, поехали с жёнами на лодках. Из селения-бируэ, где их жёны девочками жили, взяли и других людей. Все на лодках за мэргэнами поехали. Лодок так много было, что всю реку собой загородили, и воды не видно. Старший сын причалил к берегу, где его родительский дом стоял, а младший – к противоположному. Мужья вверх по течению реки побежали, а жёны – вниз. Шаг сделают – и за каждым шагом дома появляются. На всех приезжих хватило места. Все дружно стали жить.
А вэчэкэн по-прежнему своим хозяевам служит.
Вот пудин-мать замечать стала, что изменилась, погрустнела вэчэкэн. Ест плохо, всё больше спит, даже на улицу почти не выходит. Пудин тревожится, то и дело её спрашивает:
- Почему ты не ешь? Может, заболела?
Собачка ничего не отвечает, только смотрит печально на свою хозяйку. Как-то принесла ей пудин еду, поставила. И так ей жалко стало свою любимую вэчэкэн, что села она рядом с ней, за шею её обняла, заплакала:
- Вэчэкэ моя, вэчэкэ!
Отчего на душе твоей тень?
Ненаглядная ты, вэчэкэ,
И любимая ты, вэчэкэ.
Воскресила меня, вэчэкэ
Сохранила детей, вэчэкэ…
Хоть словечко скажи, вэчэкэ…
Что сердечко грустит, вэчэкэ?
Или в доме плохая еда?
Иль болезнь приключилась, беда?
Не обидел ли кто, вэчэкэ?
Чем помочь тебе, вэчэкэ?
И дети пришли, спрашивают.
Слушала, слушала их собачка и запела:
- Не плачьте обо мне, нэкуэнэ,
И не печальтесь, дети.
Я плачу, я жалею вас, нэкуэнэ,
Вы мне дороже всех на свете.
Но больше с вами мне не жить, нэкуэнэ,
Нельзя, родные дети.
Должна я вашим предкам послужить, нэкуэнэ.
Шаманами они когда-то были, дети.
Я ухожу к ним в небеса, нэкуэнэ,
Прощайте, дети!
Всё в мире чудеса, нэкуэнэ!
Поверьте!
И поднялась в небо вэчэкэн, а люди с земли смотрели ей вслед. Вот, долетев до третьего облака, превратилась собачка – вэчэкэн в юную красавицу пудин и смотрела на людей, сидя на облаке.
Рисунок 3. Собачка на небе превратилась в красавицу - фудин
КАК СОБАКА - ИНДА СТАЛА ДРУГОМ ЧЕЛОВЕКА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Инда - собака мужского рода
Раньше собаки все дикие были. Раз задумала одна собака-инда друга себе искать, такого, чтобы с ним не жалко было последний кусок делить. Лису решила выбрать. Встретила её и говорит:
- Лиса –солаки, лиса-солаки, будь мне сестрицей.
- Ладно, - согласилась солаки. – Иди ко мне в нору жить.
Зашла собака в лисью нору. Спать легли. Среди ночи залаяла собака-инда. Солаки давай её бранить:
- Чего ты лаешь? Волк услышит – нас растерзает.
- А я то думала, что ты из всех зверей самая смелая… - Ушла инда от солаки. Волка – енгур на дороге встретила. «Вот кто, наверное, самый сильный, самый ловкий», - думает.
- Давай подружимся, - предлагает волку.
Тот согласился, в логово своё собаку инда привёл. Легли они спать. Среди ночи собака опять лаять вздумала.
- Чего ты лаешь? – испугался волк-энгур. – Смотри, медведь услышит, задавит нас.
Бросила собака волка, ушла. Навстречу ей медведь – пурэн мапани попадается. «Уж сильнее его никакого зверя нет», - думает инда.
Рисунок 1. Собака - инда встречает медведя
Медведь её спрашивает:
- Куда идёшь?
- Друга себе ищу, - отвечает.
- Вот и давай жить вместе, - обрадовался пурэн мапани. Привёл он собаку к себе в берлогу. Спать улеглись. Опять среди ночи инда лай подняла.
- Чего лаешь? – сердится медведь. – Охотниу услышит, придёт, убьёт нас.
«Не надо мне такого трусливого друга», - решила инда. Ушла от медведя. Пошла человека искать. Встретила его в тайге, подошла.
- Давай, - говорит, - подружимся с тобой, человек-най.
- Ну, что ж, - отвечает най, - пойдём ко мне в дом.
- Я лучше возле дома, на улице буду жить.
Постелил её солому возле своего дома най, на привязь посадил. Сам в дом спать ушёл. Среди ночи лает-заливается инда, а най спит себе, храпит, хоть бы что ему. Ещё громче залаяла инда, прямо надрывается совсем. Человек думает: «Видно, эта собака голодная». Встал, накормил. Удивилась инда: «Смотри, какой смелый, никого не боится, вот это и есть мой настоящий друг».
Рисунок 2. Человек кормит собаку - инда
Другие звери тоже все в тайге жили, дикие были. Холодно им стало.
- Давай пойдём к людям греться.
Люди их увидали, зовут:
- Садитесь, грейтесь!
Стало зверям тепло, спокойно. Так свиньи, коровы, овцы остались у людей. Так и живут. А раньше человеческий язык все звери понимали.
СОБАКА – ВАЧИАН И СЕМЕРО ЩЕНЯТ
(сказительница Дачи Удинкан)
Вач(иан) - соба(ка) женского рода
Жила вачиан-сучка. У неё домик свой маленький, анго. Когда щенится – всякий раз семерых щенят – кэйчэкэн принесёт. А кто крадёт их, кто съедает – не знает она, хоть и следит за ними. Пропадают куда-то щенки, и всё тут.
Однажды слышит: поблизости звери воют – разговаривают:
- Близко – близко живёт вачиан. Такие вкусные, такие сладкие у неё дети!
- Караулит, караулит щенков собака, да в полночь сон её сморит, засыпает крепким сном. Тогда мы щенков её украдём. Проснётся вачиан и не помнит: спала или детей своих караулила.
Так смеются звери над вачиан.
Над собачьим домиком – анго жила одна птица. Всегда она наблюдала, как звери щенят крадут у вачиан. Жалко ей мать-собаку. Птица эта была сакси – сорока. Говорит она своим подружкам:
- Надо собаке память вернуть. Я могу, если захочу.
Другие птицы не верят:
- Как это сделать можно?
Птицы пускай спорят, а люди про сороку-сакси говорят: «Сакси знает, где живая, где мёртвая вода».
Вот полетела сакси, набрала в клюв живой воды. Подлетела к спящей собаке, капнула ей живой воды на нос. Ведь когда вачиан спит, она, как мёртвая, бывает.
Как капнула сакси живой воды на нос вачиан, с тех пор собака ночью спать разучилась, стала и ночью своих детей караулить. А звери всё ждут, когда собака снова ощенится, чтобы щенков у неё украсть. По всей тайге об этом разговоры идут, даже до болота-дэту донеслось. Лягушки – хэрэ услыхали и думают: «Как бы и нам сладкого щенка отведать».
Собрались все вместе, кусок коры в воду толкнули, сели в него, как в лодку-огда, плывут лягушки по течению реки, песенки поют:
- Га-га-га, го-го-го!
Мы едем у вачиан детей убивать!
По дороге встретили они ленивого мэргэна. Всё время он на берегу лежит, на осиновые листики смотрит. Осиновые листья и без ветра трепещут, а мэргэн думает: «Ветер, наверно, сильный, что-то не могу подняться». Лежит, лежит, слышит: много людей едет по реке, песни поют:
- Га-га-га! Го-го-го!
Мы едем у вачиан детей убивать!
Мэргэн просит лягушек:
- И я поеду с вами,
И я влезу в вашу лодку.
Лягушки ему отвечают:
- Лодка тебя не поднимет,
перевернётся, утонет.
Ладно, мэргэн пешком пошёл. А лягушки к домику вачиан приехали, ждут, когда ночь настанет – щенков-кэйчэкэн у вачиан воровать. А вачиан не спит, всё слышит, всё знает, зачем гости пожаловали.
Глазами лоп-лоп,
Ушками хлоп-хлоп,
Ножками топ-топ…
Подошла к лягушкам – «кафурр – кафурр» - всех лягушек съела. Всех щенков сберегла. Ленивый мэргэн тоже к вачиан пришёл. Понравилась ему собака и щенки её понравились.
- Давайте будем жить вместе, - предложил вачиан. Согласилась она, подружилась с человеком, а мэргэн и лениться перестал. Вместе с вачиан и её щенками, как подросли, на охоту ходит, а когда рыбы наловит - собаку и её выводок кормит.
СОБАКА И ВЕЛИКАН-СТАРИК. ВАЧИАН И ДУПСУЛ-МАФА
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жили маленькие брат с сестрой. У них сучка- вачиан на улице жила. Еду детям добывает, кормит их. Откуда вачиан еду достаёт - дети не знают.
Выросли брат с сестрой, лет по десять им стало. Как-то вачиан много добыла еды, легла в доме возле печки-голдён, лежит, спит, во сне лает.
Неделю, наверно, лежит так, головы не поднимает. Да только уши настороже держит. Дети удивляются: что это с эниэ – матерью (они собаку «эниэ» называли) случилось? А она вдруг дверь отворила, поперёк входа нарту поставила и говорит:
- Быстро-быстро соберите своих кукол и сами одевайтесь: вот-вот Дупсул-мафа сюда придёт Я всё это время ваши следы ветром заметала, да он учуял, не могу вас спрятать.
Оделись дети, кукол взяли. Дупсул-мафа уже тут как тут. На голове у него костёр горит, на костре – котёл кипит.
- Садитесь быстрей, за нарту крепче держитесь! – крикнула вачиан детям. Сама впряглась в лямку, дёрнула. Дупсул-мафа даже упал от неожиданности.
Рисунок 1. Крылатая собака увозит детей от Дупсул-мафа
Бежит вачиан, дети будто прилипли к нарте, а у нарты как будто крылья выросли. Летит вачиан девять дней, девять ночей, потом на землю опустилась. Из нарты даже не выпряглась, легла, спит-устала. Дети чувствуют: отклеились они от нарты. Травки сухой набрали, вачиан на неё положили, обхватили собаку за шею, уснули с ней вместе.
Потом встала вачиан, ход под землёй прорыла, землянку вырыла. Выросла травка возле входа – не видать следов. Есть хочется, надо детей кормить. Впряглась в нарту вачиан, к реке – мангбо пошла. Там несколько селений - иргэн стоит, на том и на этом берегу. Людей много, шум: «Каса – поминки, что ли», - думает вачиан.
Вот женщина вышла из дома, удивилась – собаку увидела:
Рисунок 2. Добрая женщина и собака у нарты со снедью
- Ой, чья это такая красивая вачиан? Пойдём со мной! – позвала.
Вынесла из дома матаха – лохань из бересты, в ней юкола – рыба вяленая, тахса (?), мясо, фасоль варёная. Ещё один матаха вынесла, полную нарту нагрузила, и одежду положила, и одеяло – полта. «Чего бы ещё дать?» - думает, вернулась в дом – посмотреть. А собака нарты рванула, полетела…
Вышла из дома добрая фудин, а вачиан уж и след простыл.
У землянки приземлилась собака, дверь отворила:
- Дети, дети! Несите добро домой!
Нарту спрятали, оба матаха в землянку занесли. Вачиан говорит:
- Скучно вам одним, надо товарищей поискать, чтобы вы с ними вместе играли.
Опять в нарту впряглась, к другому Иргэну побежала. Там детей много, катаются, играют. Вачиан выбрала двоих, девчонку и мальчишку, подошла поближе, легла на лёд.
- Ой, какая красивая вачиан! – удивляются дети. – Давайте на ней покатаемся, на нарту сядем.
Забрались они на нарту. Собака их возит - катает. Детям нравится, конца игре нет.
- Давайте, - говорят, - заберём свои игрушки и постели, на нарту положим, как будто кочуем - будем играть.
Вынесли из дома свои игрушки и постели, сели на нарту и как будто прилипли к ней. В воздух взвилась вачиан. Дети и кричать не могут - онемели. Куда летят - не знают, только плачут.
Опустилась вачиан на землю, отворила дверь землянки, зовёт своих ребятишек:
- Идите, я вам товарищей привезла!
Приехавшим детям интересно стало, даже плакать перестали, втащили в землянку свою поклажу.
Три дня и три ночи спала вачиан непробудным сном, потом говорит:
- Наберите воды на три дня, дров побольше принесите и посуду приготовьте. Да достаньте мне бересту-тало.
Всё, что велела вачиан, принесли дети. А она взяла уголь из очага-голдён, стала чертить два портрета на бересте-тало: свой и Дупсул-мафа. Вырезала, отдала детям.
- Смотрите на эти портреты, - наказывает детям. – Если на моём кровь выступит, значит, ранена я. Тогда положите мой портрет на пуксу – боковой канн, и кормите его, и раны перевязывайте. Если у Дупсул-мафа кровь выступит, его портрет на золу в очаг положите, держите у огня. Опять Дупсул-мафа учуял наш след, опять к нам идёт. Не буду ждать - навстречу ему пойду.
Заплакали дети, вачиан их лизнула, утешила. Потом наблевала у дверей - там дремучий лес вырос - следов незаметно.
Вот встретились вачиан и Дупсул-мафа… Собака кинулась на него, лодыжки ему кусать стала, а он нагнуться не может – котёл на голове мешает. Упадёт котёл - пропадёт сила у Дупсул-мафа.
В доме дети шепотом между собой говорят, спать не ложатся, на портреты из бересты смотрят, а то сказку рассказывают, то в кости играют. Вдруг видят: у вачиан жиденькая кровь пошла между лопатками. Стали они рану перевязывать, целебную траву прикладывать. Кормят изображение матери-собаки на бересте. Потом и у Дупсул-мафа из-под лопатки да из груди чёрная кровь хлынула, чернее сажи. Поставили дети его портрет ближе к огню, пекут на золе. Огонь иажет его раны, а дети приговаривают:
- Так тебе и надо!
На бересте, где изображение вачиан было, ещё сильнее кровь пошла. Слышат дети: стонет кто-то. Оказывается, уже в землянке раненая вачиан лежит. Бросились к ней: то воду ей дают, то рану лечат. Вдруг кто-то дверь открыл, и свет в землянку хлынул. Вошёл пожилой мэргэн. Дети, которых вачиан привезла со своими ребятишками поиграть, бросились к нему на шею:
- Как ты нас нашёл, ама-отец?! Ты не думай, нас здесь никто не обижает.
Мэргэн сел возле раненной вачиан, говорит:
- Надо что-то делать.
Пошёл он в тайгу, убил трёх кабанов. Третий - чёрный, посреди спины – белая полоса: это - самый нужный - калагдан. Если при смерти человек, только такой может его спасти. Сварил мэргэн чёрного кабана с белой полосой. Пока варил - вачиан, чуть не пополам перегрызенная, встала потихоньку, стала камлать. Еле-еле в бубен бьёт, потом – увереннее, крепче, и начала заживать, затягиваться на ней рана. Вачиан по землянке кружится, и от её силы всё закружилось в землянке, а вачиан превратилась в красавицу длиннокосую, недаром её дети «матерью» называли.
Радуются все. Мэргэн говорит красавице:
- Выходи за меня замуж, а то один я, жена умерла у меня. Твоих и моих детей будем вместе воспитывать.
Согласилась красавица, только одно условие поставила:
- Хочу, - говорит, - на старое место переселиться, где наши предки жили.
Положили они все вещи на нарту, сели вшестером, на старое место полетели.
* * *
В 70-годы прошлого века я с семьёй жила в Хабаровске. Уезжая из Москвы, мы взяли собой наших домашних постояльцев: кота Митю и собаку Марту. Собаку, которая «сама пришла» за сыном в нашу квартиру в весенний день, потому и назвали «Марта». Была она крупная полукровка, внешне – совершенная овчарка. Я в своей жизни не встречала существа более доброго и кроткого, чем наша собака.
В те годы нашей частой гостьей была сказительница Дачи Удинкан, и я невольно наблюдала её отношения с собакой. Квартира наша была маленькая. Мне приходилось то и дело сновать между гостиной и кухней. Но стоило мне занести ногу, чтобы перешагнуть лежащую на полу Марту, как Дачи меня тотчас останавливала.
- Нельзя перешагивать через собаку, - говорила она, - иначе заболеешь женскими болезнями.
И старалась увести Марту подальше от стола, когда мы садились за трапезу:
- Ты ешь, а собака тебе в рот смотрит. Это значит, она вместо тебя ест.
Но когда рано утром я провожала Дачи, собиравшуюся возвращаться в Улику – Национальную, домой, к судну на подводных крыльях «Заря», нанайская женщина всегда просила взять собаку:
- Она нас охранять будет.
«Охрана» понималась ей и от недобрых «бомжей», но и от духов, живущих в Утёсе, мимо которого мы проходили.
В те же дни Дачи рассказала мне много сказок и притчей, связанных с их главным персонажем – собакой. По ходу сказки – комментировала.
- У нанайцев собаки на улице живут. Иногда вдруг среди ночи залают, завоют, как в той сказке о том, «Как собака стала другом человека». Вот выйди тогда на улицу, видишь, собака сидит, голову подняла – воет. Ты сзади неё на корточки присядь и гляди ей между ушей, и увидишь, что это она на бусяку – злого духа – лает, от дома его отгоняет. И чтобы собака была чёрной масти, с жёлтыми бровями. Это у неё «вторая пара глаз» - всевидящая.
В подтверждение её слов прочла я рассказ нанайского охотника Н. Бельды из Найхина о его собаке по кличке «Букет».
«Однажды в тайге она неожиданно ощенилась, стала рычать на лежащее впереди бревно. Посмотрел я сзади, между ушей собаки, на бревно и увидел на нём старика. Смеётся старик и на меня пальцем указывает. Это злой дух был. Выстрелил я в него. Снова посмотрел между ушей собаки, но на бревне никого не было, и собака понемногу успокоилась».
В сказках, представленных мной, героиня-собака всегда женского пола. И охраняет она, прежде всего, детей. Недаром спасённые ребятишки называют её «матерью». У сказочной собаки много чудесных свойств. С людьми она разговаривает на человеческом языке; предвидит коварные замыслы «злых духов»; умеет летать, поднимаясь в небо; бесстрашно вступает в битву с чудовищами; умеет камлать по-шамански; наконец, превращается в красавицу – фудин.
В основе этого образа лежат древние представления нанайцев о том, что собака – это человек в собачьей шкуре, и в этом качестве она служит посредницей между миром людей и миром духов. Есть ещё и этическая составляющая - некий нравственный эталон, предписывающий бережно относиться к собаке, ни в коем случае не бить её. Есть в её образе – и МУДРОСТЬ ЭКОЛОГИЧЕСКОГО СИМБИОЗА С ОКРУЖАЮЩИМ МИРОМ.
Об этом единстве человека и тварного мира Дачи Удинкан сказала так:
- Человеческий язык раньше все звери понимали.
По этому поводу Анна Онинка рассказала мне нравоучительную легенду. Она опубликована в моей книге «Нет ни еллина, ни иудея», опубликованной издательством «Литературная Россия» в 2016 году. (Стр. 216 – 217). Привожу её полностью.
«В одном селении жила семья, и главный в ней был старик-мапа. А у бабки-даня была большая-пребольшая собака жёлтой масти. Не так далеко в тайге была сопка, круглая, как балаган. Вокруг неё камней не видно, только травы расстилались. Семь амбаров – такто принадлежали этой семье. Доверху набиты вещами и запасами еды. А самый большой стоял поодаль, скрытый от глаз людских. Так он и назывался «чочо - такто» - «скрытый амбар».
Лучше и богаче всех считала себя эта семья, остальных же - ничтожными босяками. А кто нечаянно оказывался вблизи их владений, избивали да и убить могли.
И вот старик говорит своим: «Пойдёмте к сопке, порадуем небо и землю нашими богатствами. Пусть завидуют все бедняки». Собрались все гуртом и пошли к сопке. И собака за ними увязалась. Встали все вокруг сопки, за руки взялись, а рук соединить не могут, чтобы круг был: одного человека как раз не хватает. Схватили они тогда жёлтую собаку - вачиан - сучку, поставили на задние ноги, за передние лапы, как будто это руки, взялись и давай кружиться - хороводить вокруг сопки. Перед бедняками выхваляются: «Смотрите, сколько людей в нашем роду – целую гору обхватили! А вы, беспомощные бедняки, что можете…»
И так они кружились и не обращали внимания, как скалила от боли собака зубы и кричала. То в одну сторону тянули собаку, то в другую, наконец, пополам разорвали. Перед смертью успела собака сказать человеческими словами: «Боа-гдал. На-гдал. Талта-гдал», что означало: «Небо, Земля, Вода, уберите их с лица Земли!»
И с тех пор никто из этой жестокой семьи не смог убить ни одного зверя на охоте, ни одной рыбины поймать в реке. А кто на рыбалку шёл - в реке тонул. И жёны их - идут ли за водой - по дороге умрут или головой упадут в воду и утонут. И амбары их стали опустошаться. Один, скрытый, на девяти столбах стоящий, нетронутым оставался. Из всей семьи только один старик выжил. Пошёл к этому амбару съестное взять, видит - качается такто. Стал ближе подходить, - а такто-амбар ввысь взлетел. Умер от испуга старик-мапа».
Несколько слов о роли собаки в других мифологиях мира.
В иранской мифологии Мост Синвай (Чинват - примечание автора сайта) – символ перехода души умершего человека из мира живых в иной мир. Душе необходимо его пересечь, чтобы попасть к Горе Судной, и охраняется он двумя СОБАКАМИ.
Две-три тысячи лет назад египтяне поклонялись богу Анубису, который изображался в образе ДИКОЙ СОБАКИ или головой ШАКАЛА с телом человека. Анубис владел миром мёртвых и считал сердца умерших людей, чтобы взвесить потом на весах Правосудия.
Отважусь и я поместить в этой работе своё стихотворение, посвящённое «ВСЕМ СОБАКАМ НА ЭТОМ И НА ТОМ СВЕТЕ».
Что ни ночь –
приходят ко мне собаки.
Голодные,
а не просят есть.
Скитальцы вечные.
Бедолаги.
Просят их –
пожалеть.
Помню всех -
живыми или убитыми
от рук тех - без имени,
надевших маску людей
на свои бесовские морды.
ПрОклятых их
на земле нашей - орды.
… Откуда-то взявшийся
хлеб
разламываю на части,
размачиваю в воде.
Из ладони кормлю,
как из чаши –
причастием –
печальных ночных
гостей.
Разглаживаю обиды
на детских собачьих
лицах,
отираю от слёз
глазницы.
- Анубис, - древнего бога собак
молю, -
Там, в Царстве ТенЕй,
собратьев своих обогрей!
Говорят, -
В Занебесье
у персов есть Мост.
На Мосту - поводырь: ПЁС.
Душу праведных узнАет, -
встретит радостным лаем,
отведёт к обителям Рая,
если вы на земле
никого не убили,
не обидели, покормили…
О МАГИЧЕСКОЙ ЛИНИИ
В сказке «Вачиан и Дупсул-мапа» нужно обратить внимание на эпизод, в котором собака-вачиан рисует на кусках бересты – тало своё изображение и изображение злого духа Дупсул-мафа. Велит детям наблюдать, не покажется ли кровь на её «портрете», когда она начнёт биться с Дупсул-мафа. Тогда нужно изображение «лечить», прикладывать к нему целебные травы. Если же кровь пойдет из «портрета» злого духа, надо класть его на золу, «ближе к огню».
В этой сцене выразились древнейшие представления нанайцев и других аборигенных народов о мистической сущности линии, начертана ли она на бересте, ткани, бумаге или выбита на скалах и нарисована на земле.
Повсеместно, в разных регионах планеты, встречаются подобные изображения: на берегах Онежского озера в Карелии, на плато Тассили в африканской пустыне Сахара, на чукотских скалах Пегтымеля, на базальтах Сикачи-Аляна… Этнографы называют их пиктограммами, петроглифами, геоглифами. В персонажах этих начертаний есть сходные мотивы: животные, сцены охоты, лодки… Многие учёные склонны видеть в них так называемую «промысловую магию». Реставрируют предполагаемое действо древних людей возле изображений. Так, нанося на стену, например, фигуру кабана или изюбря, пронзают её копьём, считая, что таким образом охотник убивает будущую добычу. Магии начертанной линии сопутствует и колдовской обряд, исполнявшийся возле «рисунка».
Точно так же относится к начертанию углем на бересте и героиня сказки - собака. Но не простая, а, как мы видели, обладающая магией шаманка. Преданное жару от огня в очаге изображение Дупсул-мафа и помогло ей победить его в битве.
ПОЧЕМУ РАНЬШЕ ЛЮДИ КОШЕК НЕ ДЕРЖАЛИ
(сказительница Дачи Удинкан)
Раньше кошка – кэксэ и тигрица сёстрами были. Кэскэ младшей сестрой считалась, тигрица - старшей. Вот родились у тигрицы дети. Стала кошка их своему ремеслу учить: как охотиться на добычу нужно, подкрадываться неслышно, внезапно нападать. Только забыла показать, как на деревья взбираться надо. Тут-то и рассердилась тигрица на кэскэ, пошла между ними вражда.
Вот поэтому и не держали раньше лесные люди кошек. Знали: у кого кошка есть, к тому тигр обязательно придёт, на хозяина кошки нападёт.
ПОЧЕМУ СОБАКА ВРАЖДУЕТ С КОШКОЙ
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жили бедные старик со старухой, старые, больные, как я. Бедные. Концы с концами не сводят. До весны кое-как дожили. Обоим не охота за хворостом в тайгу идти. Старуха мужа понуждает:
- Всё-таки иди, мапа, за хворостом, хоть печку затопим.
Кряхтя, собрался мапа, топор за пояс заткнул, идёт. Видит: во-он коряга там торчит, сучков много. Думает: «Наломаю, принесу сучки домой». Подошёл, а там не коряга – а кто-то лохматый, чёрный, хвостатый шевелится. На медведя похож.
- Зачем явился сюда? – грозно спрашивает.
- Не убивай меня, - взмолился мапа. – Я за сучьями пришёл, печку растопить надо, погреться.
- Ну, ладно. Ты одно дело сделай – богатым будешь.
- А чего мне делать велишь?
- Отруби мне хвост и бери себе. Да только никому не говори об этом, да не показывай, у себя храни.
Рисунок 1. И отрубил старик хвост у лохматого зверя
И боится мапа, а делать нечего. Зажмурил глаза, тюк! – и отрубил хвост у старика. Открыл глаза – хвост - хуйгу около топора лежит, лохматого старика нету. Завернул мапа хвост в тряпку, хвороста набрал, домой вернулся.
С этого дня стали они со старухой богатеть: и еды в доме много стало, и дрова откуда-то появились. Люди поняли, что неспроста это. Дошёл и до мухана-богатыря этот слух. Переоделся он, на бедняка похож стал. Явился к старикам. Они его пожалени, про чудесный хвост рассказали.
Вот все спать легли. А мухан тайком забрал хвост, да и был таков. Собака с кошкой всё это видели. Пропал хвост – опять беднеть стали старик со старухой.
Старуха принесла и показывает пустой рабий пузырь, в котором рыбье масло хранилось, и на колени встала, просит у Всевышнего помощь.
А собака с кошкой шепчутся, советуются: «Жалко стариков, они с нами ведь хорошо обращались. Надо им помочь, забрать хвост у мухана».
Рисунок 2. Анна Денисовна Онинко на обратной стороне своего рисунка написала: "Старик со старухой горюют и плачут возле дома, а старуха принесла и показывает пустой рыбий пузырь, в котором хранила рыбье масло , и тут же встала на колени и, плача, просит у Всевышнего помощь. А кошка с собакой беседуют, как помочь старикам".
Собрались, пошли. Дошли до моря. В море остров виднеется. На острове мухан живёт.
- Как переходить будем? – горюет кошка. – Ты-то плавать умеешь, а я воды боюсь…
- Садись мне на спину, - говорит собака. – Перевезу.
Переплыли, на острове вышли. А там как раз крыса – сингэрэ бежала. Кошка её – цап! и съесть хотела. Взмолилась сингэрэ:
- Не убивай меня! Я тебе, может, пригожусь.
- Прогрызи сундук у мухана, вытащи оттуда хвост, нам принеси.
Так и сделали: прогрызла крыса дырку в сундуке, вытащила хвост, кошке отдала.
Стали кошка с собакой обратно через море переправляться. Собака кошке не доверяет, плывёт, а сама хвост в пасти держит. До берега ещё н доплыли, собака из пасти хвост выронила, утонул хвост. А кошка увидела щуку на мелководье, цап её когтями! Тут щука взмолилась:
- Отпусти меня живой! Я тебе хвост найду на дне.
И – нашла, отдала кошке. Теперь уж кошка в зубах хвост держит. Заскочила в дом, где старики жили, подаёт им хвост. Обрадовались они. А собаке-то ведь нельзя в дом забегать. На улице сидеть осталась. Старики о ней и не вспомнли. Хвост в сундук спрятали.
Собака-инда злится на кошку-кэксэ: вместе хвост добывали, а кошка одна в почёте. Пусть только на улицу выйдет – я её разорву.
Вот почему и враждуют собака с кошкой.
* * *
В ульчском селении Булава на Амуре (посмотреть место в Google Планета Земля, посмотреть место в Яндекс.Карты) Екатерина Аберталина рассказала о почитании КЭСКЭ– кошки:
Для начала – эпизод-сказка. «Старуха жила. У неё крыса что-то съела. Старуха поймала крысу – сама в кошку превратилась».
«Кошку-кэскэ жалели, как человека. Когда умирала, ей трубку в рот вставляли – дышать на том свете, в тряпки завёртывали. Когда хоронить несли – шли сдедом и плакали».
Василий Донкан из ульчского селения Булава (посмотреть место в Google Планета Земля, посмотреть место в Яндекс.Карты) рассказал о ЧЁРНОЙ СОБАКЕ - САХАРИ ИНДА:
«Только ЧЁРНАЯ СОБАКА с БЕЛЫМ ПЯТНОМ НА ЛБУ может увидеть злого духа – АМБАНА. Если она ночью сильно лает, надо выйти, сесть за её спиной на корточки и смотреть между ушами – тогда и амбана увидишь. Собака лает – его от дома отгоняет».
Глава 11. О ЛЯГУШКЕ - ХЭРЭ
ЧАГДЯН ОРОКИ. БЕЛАЯ ЛЯГУШКА
(сказительница Дачи Удинкан)
(«Ороки» в «Словаре нанайско-русских слов» определяется как детёныш животного.)
Одна пудин летом в балагане с ребёнком жила. Вот видит: каждый вечер в углу что-то светится. Боится пудин, одна ведь: муж у неё рыбачить уехал.
Пришла к ней соседка старая. Пудин ей говорит:
- Ой, дада! Светится в углу что-то. Я боюсь, волосы дыбом становятся.
Старуха ей говорит:
- Сегодня ты в моём балагане ночуй, а я в твоём буду. Посмотрю вечером: будет свет - нет.
Ребёнка взяла, ушла пудин к старухе ночевать, а старуха в её балагане осталась. Только стемнело, и правда, появился в углу свет. Старуха не испугалась, однако. Взяла кусок невода, листья в углу разворошила, а там - белая лягушка. Укутала её старуха куском невода, за пазуху положила: себе взяла.
Утром пришла пудин, спрашивает:
- Ну, что? Был белый свет в углу?
- Не-ет, ничего не было.
С тех пор эта старуха богатеть стала. Чужое счастье себе забрала.
СИНГЭРЭ И ОРОКИ (ИЛИ ХЭРЭ). МЫШЬ И ЛЯГУШКА
(сказительница Дачи Удинкан)
Жили когда-то мышь –сингэрэ и лягушка – хэрэ. Как брат с сестрой они были. Хэрэ – брат, сингэрэ – сестра.
А чего найдёт себе лягушка зимой? Вот и спит всё время возле печки. А мышь ходит-ходит. Ч-р-р-р, - хвост свой возит.
- А-а, братик, - говорит мышь, - знаешь, как я хорошо поохотилась. Забралась в амбар-такто богатого старика. Там и чумиза, и рыба. Вот и тебе кусочек дутун - черёмуховой лепёшки принесла да юколы кусочек.
Хэрэ проглотилв всё:
- Ой, вкусно! - хвалит. - Первый раз попробовала. Сестра-сингэрэ, завтра я с тобой пойду в амбар охотиться.
- Как ты пойдёшь? Ты же медленно ходишь. У меня своя тропинка есть.
Всё-таки взяла с собой мышь лягушку. Лягушка прыг да прыг, а где и потеряется в снегу, отстанет. Под вечер только добрались. Амбар-такто высокий стоит, ни жердинки, ни лесенки к нему не приставлено. На столбах, как на ногах, стоит такто. По столбам мышь в амбар забралась.
Лягушка слышит, как она там кыркает – грызёт что-то.
- Дай и мне немножко, - просит.
Мышь кинула ей кусочек масла мёрзлый.
- Дай ещё, сестричка!
Бросила мышь лягушке кусочек дутун – лепёшки, больше ничего не даёт. Вернулась домой хэрэ, спать легла. В полночь мышь пришла,
ч-р-р-р – хвост свой возит по полу, сушит. Потом говорит лягушке:
- А ну, ложись на спину! Да рот раскрой.
Хэрэ думает: мышь её кормить будет. Легла на спину, рот раскрыла, лапки подняла. А мышь доску положила ей на живот и ножкой по доске топнула. Что лягушка съела - всё изо рта выскочило. Мышь подобрала, съела.
Обиделась хэрэ. «Уйду, - думает, - я от сингэрэ». Вышла на улицу. Прыг да прыг - всю ночь прыгала. Светло стало, а она всё плачет да идёт. Устала, не может больше двигаться. Решила отдохнуть под кочкой. Вдруг чьи-то шаги раздались возле лягушки. Кто-то огромный приближается. Смотрит: рядом лось стоит, фыркает.
- Бачигоапу, здравствуй, брат-лягушка! Что ты тут делаешь?
- Да охотился, теперь отдыхаю.
- Ну, какой из тебя охотник! – смеётся лось.
- А давай с тобой соревноваться, кто быстрее пробежит! – предлагает лягушка.
- Эх ты, глупая! Я шаг шагну - тебе меня и видно не будет. А хочешь, так попробуем. С одного места бежать начнём.
Лось сделал шаг, а лягушка прыг ему на лоб, в ямку. Лось её не заметил, побежал. Остановился, кричит:
- Эй, где ты, ползушка?
А хэрэ с его головы спрыгнула и ждёт:
- Я тут, - говорит.
- Ого! Быстрей меня прибежала! Как это ты меня перегнала? А ну-ка, давай ещё раз попробуем.
Только шаг сделал, - хэрэ опять ему на лоб прыгнула. Лось пуще прежнего бежать пустился. Остановился, а лягушка уж тут как тут:
- Не думай, что я такая маленькая да коротконогая!
Третий раз побежали. Лось изо всех сил мчится, пена изо рта идёт, замертво упал. Хэрэ с его лба спрыгнула, в маленького голого мэргэна превратилась. Только пояс на ней, а за поясом – железка. Сделал мэргэн из железки ножик, освежевал лося. Топорик сделал - такто построил. Из лосиной одежды себе одежду сшил. Из иголки крючок сделал - стал рыбу ловить. Полный амбар-такто рыбой набил.
Однажды слышит - летом уже было - ч-р-р-р - мышь идёт.
- Смотри, в какого ты мальчика превратился, - удивилась мышь. - Давай вместе жить, я тебе готовить буду, всё же ты мужчина.
Мэргэ, где норку делать?
- Под порогом, - отвечает мальчик.
- Нет, под порогом холодно. Под печкой буду норку делать.
Только мальчик уснёт, мышь в норку мясо, рыбу таскает из такто, из дома. Всё ворует.
Как-то мэргэкэн мастерить что-то стал. Мышь вышла из норы, спрашивает:
- Что это ты делаешь? У меня почему-то шкурка дрожит.
- Коробку для приданого делаю, надо замуж тебя выдавать. Сшей себе одежду красивую, в коробку положишь, с собой возьмёшь.
- Ну, ладно. - Мышь по ночам опять пищу себе ворует, себе в норку носит. А днём мальчик мышеловку мастерит. Закончил, поставил возле норы. Мышь из норы боится выходить:
- Братик, убери эту коробку.
Наконец, не выдержала, вышла из норки - трах! – попалась!
- Цеп-цеп-цеп! Братик, освободи меня, - просит, - я больше не буду воровать.
- Подожди, я шёлковые штаны надеваю.
- Быстрей, а то я задохнусь!
- Подожди, я шёлковый халат- тэтуэ одеваю.
- Ой, скорей, скорей!
- Вот только ещё шёлковый пояс надену…
А мышиного голоска не слышно уже: задохнулась мышь.
С тех пор стали мышей в ловушки ловить. До этого никто не знал,
как эти ловушки делать.
ХЭРЭ И ПУДИН. ЛЯГУШКА И ДЕВУШКА
(сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
Жили в одном доме старик, старуха и двое их сыновей. Поблизости никого из людей не было больше. Вот отец говорит:
- Дети, вам пора жениться. Запрягите каждый свою упряжку и поезжайте свою судьбу искать, да без невесты не возвращайтесь.
Где-то в одном домике жили девушка-пудин да лягушка-хэрэ. Никаких людей поблизости от них не было. Пудин сама на охоту ходила и на рыбалку, и всего в их доме было в достатке. И себе, и лягушке пудин одежду и обувь шила.
Однажды утром не пошла пудин ни на охоту, ни на рыбалку, осталась дома отдохнуть. А лягушка по хозяйству хлопотала, дрова носила, за водой пошла. Вот пошла за водой и видит: две упряжки едут, в каждой по мужчине сидит. Скорей набрала воды, в дом вернулась, рассказывает подруге, что едут два мэргэна в их сторону. Приотворила лягушка дверь, за приближающимися наблюдает.
- Закрой! Холодно! – кричит пудин лягушке, а сама иголкой ткнула рыбий пузырь в окне, маленькую дырочку проколола, смотрит: действительно, заворачивают к их дому две упряжки, два красивых мэргэна ими правят, но один из них не очень-то ловко справляется с собаками. Тут ударила пудин себя по затылку, обернулась красной веточкой и легла на подоконник.
Вошли в дом гости. Младший мэргэн сел на накан пудин, а старший - на накан хэрэ. Место, где младший сел, было уютно убрано, постель на нём чистая, красиво вышитая. Место, где старший брат сел, грязным, старым одеялом застелено. Вот младший спрашивает лягушку:
- Кто же это там спит?
Она отвечает:
- В этом доме я одна живу. Когда грязной работой занимаюсь, я на том накан сижу, а когда красивое и чистое делаю - на этой стороне сижу, - и показывает на накан, где обычно пудин спит.
Радуется лягушка гостям, угощает их, без умолку болтает. Спать собрались. Она старшего на своём накан положила, младшего - там, где место пудин было. Понравилась лягушка старшему брату, решил он жениться на ней, с собой увезти.
Стали утром в дорогу собираться, а младшему всё как-то не верится, что лягушка одна в этом доме живёт. Увидел он на окне красную веточку, взял её, хотел своим ножом женскую игрушечную трубочку-даи вырезать. Только одну маленькую веточку срезал, - кровь на месте среза выступила. Испугался мэргэн, срезанную веточку к ветке привязал, обратно, на подоконник, положил. Тут же собрался юноша домой ехать. Сел на нарты, и помчались собаки, точно стрела. Без невесты возвращается мэргэн и всё думает о красной веточке и о крови выступившей. Решил он всё-таки разузнать, что же это такое, повернул собак, вернулся к дому лягушки. С нарты тихо спрыгнул, крадучись, к окну подошёл, проколол маленькую дырочку, смотрит. А у очага сидит красивая пудин, окровавленный мизинец перевязывает. Мэргэна не видя, бранит его:
- Вот, ездят по чужим домам, только боль людям причиняют…
Тут мэргэн дверь отворил, вошёл. От неожиданности растерялась пудин, не успела кем-нибудь другим обернуться. Что ж, утром стали в путь собираться: младший мэргэн со своей невестой, а старший с лягушкой уже давно в пути. Встретятся им кусты тальника, спрашивает у них лягушка:
- Тальники, тальники, скажите мне всю правду о моей красоте. Что может сравниться со мной?
Тальники хором отвечают:
- Глаза у тебя выпученные, ноги кривые, ходишь ты вразвалку, бегать и вовсе не умеешь, только прыгаешь: шлеп, шлеп…
- Тф-фу! - плюнула на тальники лягушка. - Я замуж вышла. Вот родиться у меня девочка, будем мы её замуж отдавать, тальники срезать будем, чтобы сто урэктэми - плетёных блюд сплести.
Едут мэргэн с лягушкой дальше. У дороги большое дерево стоит. «Уж от него-то, - думает лягушка, - я толковый ответ услышу». Спрашивает дерево:
- Ты с высоты на землю смотришь, скажи мне всю правду о моей красоте. Кто может сравниться со мной?
Закачалось, заскрипело дерево, отвечая:
- Не с кем мне тебя сравнить, пучеглазая, кривоногая, рот до ушей, на голове бородавки. Оглянись назад - молодая пудин вслед за тобой едет, вся светится от красоты.
- Тф-фу! - плюётся лягушка. - Я замуж вышла, теперь у нас дети будут: первая девочка, второй - сын. Придёт мальчику пора играть луком и стрелами, мы тебя под корень подрубим, сделаем ему лук и стрелы.
Приехали братья со своими невестами в дом отца, стали там все шестеро жить. Однажды старик говорит старшей невестке:
- Принесла бы дров да зажгла очаг - погреть мои старые кости.
Привезла лягушка дров из лесу, затопила голдён-очаг, говорит свёкру:
- Самые лучшие дрова я выбрала, отец! Идите греться.
Старик обрадовался, велит жене самые лучшие погребальные вещи, расшитые узорами, постелить возле очага. (Нанайцы считали, что расшитые узорами вещи, особенно погребальные, излучают тепло, греют человека). Старуха достаёт, лягушка на пол стеллит. Лёг на вои погребальные вещи старик, хотел в тепле и покое полежать, да где там!
Трещат дрова, угли, искры то на постель, то на подушку, то на старика летят. Всю подушку, всю постель до дыр прожгли.
- Туф-уй! Туф-уй! Это не дрова, а лягушачье мясо! - Ушёл от очага, на накан лёг.
Лягушка от обиды всхлипывает, сквозь слёзы бормочет:
- Что ни сделаю, всем недовольны… Такими дровами мои предки очаг топили и топят, и ничего: живут, не умирают.
Прошло какое-то время, старик говорит:
- Вот бы мне свои старые косточки младшей невестки дровами погреть!
Пудин отвечает:
- Отец, где уж мне найти хорошие дрова… - А сама одевается, нарты берёт и в лес. Вышла на заветную полянку, голову верх подняла, крикнула:
- Милые мои братья! Киньте мне дровишек, отец моего мужа просит, погреться хочет.
И тут же стали с неба падать дрова. Собрала она их, погрузила на нарту, домой привезла. Вот затопила пудин очаг, позвала старика. Он с накан спустился, на маленькую скамеечку возле очага сел бочком, греется. А дрова не трещат, искры от них не летят. Понял старик: хорошие дрова припасла для него невестка, тогда велел жене свои погребальные одежды достать и на полу их расстелить. Старуха достаёт. Пудин у очага расстилает. Лёг старик, греется, радуется:
- Вот дрова, так дрова! Хорошая жена досталась младшему сыну!
Стали дальше жить. Пудин уже ребёнка ждёт, а лягушка никак забеременеть не может. Завидует лягушка пудин. За пазуху себе то ложки, то сарби - палочки для еды суёт, чтобы всем беременной показаться. Домашние удивляются: куда ложки, куда сорби подевались?
Наконец, пудин девочку родила. Лягушке обидно. Люди пристают к ней, спрашивают:
- А у тебя-то когда дитя родится?
Она отвечает:
- Нескоро ещё: я через горячий уголь перешагнула. (Считалось, что если беременная женщина перешагнёт через огонь, то она может задержать и продлить срок родов).
Вот однажды старик говорит:
- Хоть бы перед смертью угощенья старшей невестки поесть.
Лягушка тут как тут:
- Найду, отец, у нас много вкусных блюд есть.
Взяла лягушка матаха – чашу берестяную, запрыгала к лесной луже. Там лягушачья икра плавает. Собрала её старшая невестка совком в матаха, принесла домой. Затопила очаг, налила воды в котёл, высыпала в него лягушачью икру, сварила. Потом попросила лягушка у старухи погребальные чашки и ложки, разложила варево, подаёт старикам:
- Ешьте, даи-эниэ и даи-ама, старшая мать и старший отец!
Первую ложку попробовали, тотчас же выплюнули старик со старухой.
- Туф-фей! Туф-фей! Это же лягушачья икра!
Старик рассердился, стол опрокинул, и с чашками вместе. Лягушка плачет, сквозь слёзы бормочет:
- Старалась, еду хорошую варила, а им всё невкусно, всё плохо…
Сколько-то времени прошло, старик опять намекает:
- Неплохо бы еду жены поянго-младшего сына поробовать…
Услышала пудин, говорит:
- Даи эниэ, даи ама - старшая мать и старший отец, без отца и матери я росла, где же мне научиться вкусно готовить…
Пошла пудин в лес, на свою поляночку, где когда-то у небесных братьев дров просила. Подняла верх голову, опять к ним обращается:
- Милые мои братья! Спустите мне с неба немного крупы разной и белой муки: хорошим людям, свёкру со свекровью вкусной еды хочется.
Сказала так, и сразу с неба стали падать мешочки, а в нмх и крупы, и фасоль, и мука белая … Собрала пудин мешочки, принесла домой. Целый день варила, готовила. Вечером всем стала своё угощение разливать. Свёкру и свекрови в первую очередь подала. Они с опаской ложку ко рту подносят: может, такая же, как у лягушки, стряпня. Нет, не такая - вкусная.
- Вот это еда, так еда! - хвалит старик.
Через некоторое время опять своё желание высказал:
- Хорошо бы у родных старшей невестки побывать, посидеть, поговорить…
Лягушка уж тут как тут:
- Даи ама, даи эниэ, старший отец, старшая мать, моей родне и числа нет. Сегодня вечером всех их вам показать приведу.
Ушла куда-то лягушка. Поздно вечером является, говорит старику:
- Даи-ама, старший отец! Застилайте и накан, и полы драгоценными шелками, мои родственники к вам направляются, скоро придут.
Старик со старухой заторопились, застелили и пол, и накан красивой тканью, сидят, ждут. Лягушка дверь настежь отворила. А на улице уж сумерки, плохо видно, да и дома лампа-жирник не очень-то ярко светит. Долго лягушка двери открытыми держала, полный дом комаров напустила. Надоело старику от них отбиваться.
- Когда же, - сердится, - родственники твои придут? Ждём, ждём, а никого нет, только комаров зря напустили. Давай, закрывай дверь!
Лягушка закрыла, отвечает свёкру:
- Старший ама-отец, ведь полный дом гостей у нас. Неужели ты не видишь? - Все мои родственники давно вошли, на накан и на полу на дорогих тканях сидят.
Старик пригляделся попристальнее: и правда! - Полный дом лягушек. На дорогих шёлковых постелях, на подушках, на полу на дорогих тканях сидят, чего-то ждут.
- Туф-фей! Туф-фей! - закричал старик. - Это же лягушки болотные! Это не люди! Убирайтесь отсюда прочь! - скомкал свою постель и с лягушками вместе выкинул на улицу. Заплакала от обиды лягушка.
Дальше стали жить. Старший мэргэн всё ждёт, когда же лягушка ему дитя родит, всё ложки да палочки-сорби делает, прямо не напасёшься, пропадают и пропадают. Наконец, младший мэргэн, заподозрив обман, спрашивает лягушку:
- Почему это ты так долго не рожаешь?
- А я через огонь перешагнула, теперь сорок лет надо ждать!, - отвечает хэрэ.
Не поверил ей младший мэргэн. За плечи её поднял, встряхнул. Лопнул на лягушкином платье пояс, и вывалились из-за пазухи ложки да сарби…
Рисунок 1. Вывалились из-за пазухи лягушкиного платья ложки да палочки – сарби
Через какое-то время старик опять намекает:
- Как хотелось бы с родственниками моей младшей невестки посидеть, поговорить. Если отца-матери нет, то, может, хоть дальние какие-нибудь родственники есть…
- Не знаю, старший ама-отец, есть или нет у меня родные, я одна росла…
А сама собралась и пошла в тайгу пудин. До заветной полянки добралась, подняла голову вверх, сказала:
- Боадиала – небесные мои братья! Спускайтесь на землю, мой свёкор хочет вас видеть.
И только она это промолвила, с неба как будто маленькие тучки стали спускаться. Ближе, ближе к земле - стало видно, что люди это, мэргэны. Телосложения крепкого, все в голубых одеяниях. Пришли они в дом вместе с пудин. Старик обрадовался гостям. Старуха дорогие ткани вынула, пудин их на накан, на пол расстелила. Три дня длился праздник в доме, три ночи.
Дальше живут, ни нужды, ни горя не знают. Как-то лягушка в лес по ягоды собралась и просит пудин:
- Отпусти свою дочку со мной за ягодами, она уж большая выросла, не устанет.
Согласилась пудин. Отправились в лес лягушка и девочка. Долго шли, пока не привела лягушка девочку- пудикэн на берег бурной и глубокой горной речки. Выбрала хэрэ место покруче и столкнула с него девочку в воду. Подхватила её, унесла быстрая река. Но удалось девочке двумя ручонками обхватить ствол большого валежника, торчащего из воды, и тут же превратилась девочка в древесный гриб.
А лягушка вернулась домой, рассказала, что девочка с обрыва в реку сорвалась, закрутило её течением, унесло. Горевали, плакали родители, искать дочку ходили, да разве найдёшь?
Однажды бродила по берегу этой горной речки пудин, увидела: валежина-бревно торчит из воды, а на нём маленький гриб-трутовичок. Отломила она его, домой принесла, положила возле панё дочери, поиграть ей. ( Панё – деревянная фигурка, служит временным пристанищем души умершего). Ночью от чьих-то всхлипываний проснулась пудин. Открыла глаза и верить боится: вместо гриба, дочка возле неё сидит, плачет. С рыданиями обняла девочку мать. Проснулись все. Отец стал у дочери расспрашивать, что же случилось с ней. Рассказала девочка, как лягушка с ней поступила. Рассердились все, закричали на виновницу, стали её бранить. А лягушка встала, оделась, взяла пару ведер, вышла на улицу, надела вёдра на коромысло, пошла к реке. Муж её догоняет, просит:
- Анда пудиэ! Подруга пудин! Не уходи от меня, не уходи!
Не слушает мужа лягушка, будто его и нет совсем, а сама не знает, куда идёт и чего делать будет. Тут вдруг видит: низко-низко большое и красное что-то по воздуху плывёт. Оказывается: биа-луна. Попросила её лягушка:
- Биа, биа – луна! Возьми меня к себе. Нет мне на земле житья, все меня гонят, ненавидят!
Медленно подплыла к ней луна, притянула к себе вместе с вёдрами, медленно в небо поднялась.
Рисунок 2
Нам с земли в ясную ночь хорошо лягушку на луне видно. Обиделась она на нас, поэтому и стоит к нам спиной. Иногда вспомнит обиды, какие ей люди причинили, вздрогнет, прольёт воду из вёдер. Поэтому и говорят у нас о кратком, но сильном ливне: льёт, как из ведра.
ШАМАН И ЛЯГУШКА НА ЛУНЕ (Вариант сказки)
(сказительница Анна Онинка)
В одном селении жил старик с четырьмя сыновьями. Сыновья взрослые, сами давно родителями стали. Старик был большой шаман, по всему Амуру славился. Вот в один год не было дождей осенью, а зимой - снег не выпал. Весна пришла - и таять нечему. Лето настало - от жары земля потрескалась. Трещины такие глубокие, что и дна не видно. Амур пересох - можно было с одного берега до другого в олочах идти - и ног не промочишь. Нигде и капли воды не осталось. Люди стали умирать от жажды и голода. Ведь и звери тайгу покинули, ушли куда-то далеко, и рыбы в море уплыли.
- Дети мои, - говорит шаман, - полечу я к лягушке на луну, попрошу воды хоть немного. А то все, кто на Амуре живут, умрут. Только не знаю, послушает ли она меня: тяжела у неё обида на земных людей. Потому-то она и прилипла животом к луне, а к нам спиной повернулась, чтобы ни нас, ни земли не видеть.
Сказав так, взял шаман бубен, надел шаманское платье, стал по полу кружиться. Девять раз покружился. Умолк, снял все одеяния и говорит:
- Меня не будите, трое суток буду спать.
И заснул мёртвым сном. На четвёртые сутки заворочался еле-еле, стал шаманскую песню петь тихо-тихо, потом поднялся, сел, взял бубен:
- Дети, слушайте! Я полторы суток летел к лягушке и, когда приблизился, стал подкрадываться, чтобы пролить ведро. Одно ведро пролил, толкнув его, до половины оно на землю вылилось. Да от неожиданности лягушка меня своим коромыслом по голове ударила, и я еле до дому долетел. Не надо мне было подкрадываться к лягушке, украдкой воду проливать из ведра, а попросить у неё прощения за обиды, которые причинили ей люди. Трое суток будет снег валить. За это время готовьте своё охотничье снаряжение и крючки-снасти калужьи и осетровые…
С этими словами скончался шаман. Стали его готовить к погребению, посмотрели, а на голове у него, как раз на темени, широкая и длинная рана.
В летний месяц всё это было, но снег шёл три дня и три ночи и выпал по пояс глубиной. И стали звери в тайгу возвращаться, а снег растаял, наполнил водой реку - воротились и рыбы. Кто не умер из людей, тот ожил.
* * *
Разбирая свои архивы, нашла пьесу, написанную мной по мотивам трёх нанайских сказок: «Волшебная лепёшка – эпэн», «Как мэргэн счастье – кэси искал» и «Почему нельзя смотреть на солнце». Решила предложить пьесу для постановки в кукольном или детском исполнении фольклорному коллективу Силэмсэ Гейкер, живущей в селении Ачан. Поэтому в данной главе и помещаю две последних из названных мной сказок.
КАК МЭРГЭН СЧАСТЬЕ - КЭСИ ИСКАЛ
(сказительница Дачи Удинкан)
Жил мэргэн с отцом – матерью. Решил бога – ЭНДУРИ о счастье-кэси себе
просить. Ушёл из родного дома, мать-отца одних оставил.
Идёт – идёт, еда давно кончилась, голодный, а всё равно вперёд идёт. В пустое место пришёл – ни зверя, ни птицы. Одежда совсем на мэргэне износилась – всё равно идёт. Жуками, корнями питается.
Упал. Не может идти дальше. В себя пришёл, чувствует, кто-то его будит, трогает. Три капли откуда-то капнули, он их слизал – легче стало. Ни жажды, ни голода не чувствует. Глаза открыл – перед ним древний старик стоит, борода ниже пояса.
- Куда ты, сынок, идёшь?
- Иду счастья – кэси искать, удачи просить, а то нет у меня удачи. Скажи, где мне эндури найти?
- Иди обратно, мэргэн, - говорит старик. - По дороге встретишь ты старика со старухой. У них пуговицы шиворот-навыворот застёгнуты, олочи задом - наперёд на ногах обуты. Ты жалей этих стариков, корми их, ухаживай. Потом увидишь, что будет.
Пошёл обратно мэргэн. Ни отца, ни матери не нашёл, даже и дома-то родного нету.
Видит: какие-то старик со старухой бредут. Пуговицы на одежде шиворот-навыворот застёгнуты, олочи задом - наперёд обуты. Пригляделся – своих отца и мать узнал. Обрадовался. Поставил им дом. Стал их жалеть, ухаживать за ними. Потом они умерли оба. А мэргэну удача за удачей пошла. Женился он на хорошей пудин, дети завелись…
Тогда и понял мэргэн: не надо за счастьем-кэси далеко ходить. С отцом-матерью надо хорошо обращаться, они и пошлют счастье.
Значит, мать и отец, как эндури.
* * *
Разбирая свои архивы, нашла пьесу, написанную мной по мотивам трёх нанайских сказок: «Волшебная лепёшка – эпэн», «Как мэргэн счастье – кэси искал» и «Почему нельзя смотреть на солнце». Решила предложить пьесу для постановки в кукольном или детском исполнении фольклорному коллективу Силэмсэ Гейкер, живущей в селении Ачан (посмотреть место в Google Планета Земля). Поэтому в данной главе и помещаю две последних из названных мной сказок.
ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ СМОТРЕТЬ НА СОЛНЦЕ
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Отец был Биа – Луна, мать – Сиун – Солнце. Состарились они, не могут свою работу выполнять. Пора детям свою работу передать. А были у них дочь и сын, оба – красивые. Вот сын заспорил с сестрой. Говорит: « Я днём светить буду». Сестра не соглашается: «Нет, я. Ночью всяких зверей полно, я боюсь».
Мать за дочку заступилась: «Пусть женщина днём в небо выйдет». Опять спорит брат: «Очень уж ты красивая, сестра. Каждый на тебя заглядится, ты и про работу свою забудешь».
Тогда мать их спор разрешила: «Я дам, - говорит, - тебе, дочка, иглу. Кто на тебя посмотрит, ткнёшь того в глаз иглой».
И стала дочь Сиун – Солнцем. Кто на неё взглянет, тому она иголкой в глаз ткнёт.
Сыну отец дал толи – медный щит «Всегда, - говорит, - держи этот щит перед собой, чтобы звери не напали».
Поэтому Биа-Луна не светит, а только блестит, как медный щит – толи. (Который у шаманов бывает).
Рисунок А.Д. Онинка "Биа - Луна"
ДАЧИ УДИНКАН
(село Улика-Национальная посмотреть место в Яндекс.Карты)
О ПОЧИТАНИИ РОДИТЕЛЕЙ
Раньше считали: отец – небо, мать – земля.
Ребёнку нельзя было трогать лицо отца или матери.
Младшая сестра матери – дахама – самая главная после матери. И – самый главный после матери её младший брат - гучкэ.
Кроме матери, никому нельзя открывать тайну или горе. Если нет матери, то младшей тётке – дахама или младшему дяде - гучкэ.
Гучкэ может оставить возле костра в тайге сэлфун – шампур(?), воткнуть его в снег или в землю. Если племянник на охоте никого не убил, с пустыми руками возвращается и увидит сэлфун, то молится ему:
- Гучкэ! Я с пустыми руками, с обиженным сердцем домой возвращаюсь, помоги мне!
На следующий день обязательно увидит в тайге: панты показались. Убьёт оленя, значит, это гучкэ помог.
Если дахама оставила охапку дров, племяннице нельзя через эту охапку перешагивать.
НАКАЗ ДОЧЕРИ, КОТОРУЮ МАТЬ ОТДАЁТ ЗАМУЖ
«Как зайдёшь в дом свекрови, станешь в нём жить, раньше всех вставай. При людях скромно садись, коленки сжимай. Если кто в дом войдёт, в глаза тому не смотри. Еду станешь носить, ни на кого не взглядывай. При этом большой палец вверх держи, в посуду не опускай. Смотри, не подслушивай никогда. Когда старшие между собой говорят, молчи, им не поддакивай. Снегом пол посыпай, прежде чем мести, чтобы на земляном полу пыль не поднять. Свекрови в берестяном тазу – алтама(?) умыться приноси тёплой воды, трубку – даи ей набей и раскури. Когда садишься есть – не чавкай».
О ВОЛОСАХ
Если женщина шьёт одежду охотнику, то повязывает волосы платком, чтобы они не попали ему на одежду.
Из волос матери нельзя делать косу дочери: волосы матери дочь задавят.
Если ласточка подберёт волос женщины и вклеит его в гнездо, эта женщина заболеет неизлечимой болезнью.
КАК ИСПОЛЬЗОВАЛИ СТРУЖКИ - САОРИ
Саори – стружки из черёмухи и красной калины подкладывали в люльку-эмуэ под младенца. Испачканные ребёнком стружки вынимали и складывали во дворе у пенька в кучу. Их нельзя было сжигать или затаптывать, они должны были сгнить сами.
Саори использовали и женщины во время месячных очищений. Использованные стружки нельзя было сжигать, а только закапывать в яму, предварительно засыпав землёй. Специально сделанную для этого периода чистую одежду женщина должна была хранить не в доме, а складывать её в шкатулку (?) и прятать в кустах, чтобы не видел мужчина.
ГДЕ ПОСТРОИТЬ ДОМ
Прежде чем построить дом – дё, ставят четыре столба. Между ними посредине сыплют золу. На ночь над золой переворачивают котёл – энюэ.
Утром его открывают, смотрят, есть ли следы какого-нибудь животного или ребёнка. Если увидят следы ребёнка, - значит, можно строить. Если скотины какой или кошки – нельзя. Тогда место для будущего дома переносят в другое место.
О ВСТРЕЧЕ НОВОГО ГОДА КУР-УРМИЙСКИМИ НАНАЙЦАМИ
(Кур-урмийские нанайцы - нанайцы, живущие в районе рек Кур и Урми, впадающих в реку Тунгуска, которая в свою очередь впадает в Амур (посмотреть место в Яндекс.Карты)
Новый год, - рассказывает Дачи Удинкан, - мы в феврале встречали, по китайскому счёту.
Перед новым годом один день нельзя иголкой вышивать: летающий дракон может иголкой глаз проткнуть. Он в этот день по всему свету летает. Это – добрый дух, но строгий.
Старые люди самые хорошие халаты надевают, и серьги, и кашу-лала варят, гуси-тора (главный столб в доме) араки-водкой брызгают, печку-голдён тоже водкой угощают, там тоже дух есть – Подя - дух Огня. Он кормит нас. И дверь-уйкэ угощают. Чтобы счастливые были. Предки наши через них входили-выходили, пусть и дети, и внуки, и правнуки входят-выходят.
Стариков в гости зовут. Кашей, араки угощают, рыбой хорошей, мясом. Два дня так.
В первый день нового года с полудня ребятишкам нельзя на улицу выходить.
В это время двор сэнкурой-багульником окуривают. А ещё дымокур делают из собачьего дерьма. Кучки прямо у дома жгут, чтобы злой дух не подходил. Чуть стемнеет - из дома негодные метёлки, веники выбрасывают. Они скоро в нечистый дух превращаются, будут ребятишек пугать. Зло людям причинять будут. Вот их тоже дымом сэнкура окуривают.
После окуривания, костёр делают. Варят, как боду – жидкую – чомука – из крупы без соли. Возле костра льют чомука, табак туда бросают сжечь, водкой брызгают… Сидят так, всей семьёй. Потом в дом заходят. Выносят фаня (панё – деревянная фигурка, которая служит временным пристанищем для души умершего). К костру подносят, угощают, чтобы душа покойника своих узнала, сидела, отдыхала во дворе, а в дом не заходила. Это если душу уже в Буни – на тот свет проводили.
Глава 12. МИФИЧЕСКИЕ ПТИЦЫ НАНАЙЦЕВ
Уместно начать эту главу стихотворением, смысл которого объединяет мировоззрение древних народов мира.
ПЕРИСТЫЕ ОБЛАКА
Кто-то удостоен
родиться птицей.
Уподобиться крыльями –
перистым облакам.
Над мирозданьем,
не зная границы,
плыть, парить
по неведомым нам маякам.
Древнему греку Платону
ведомо было, верно,
что и душа человека
крылата
и в ней прорастают перья,
если Прекрасным она
объята.
Душу – птицу – певицу
он различал по тону:
Крылья Любви возносят
душу к Горнему Дому.
Там, на ветвях
Мирового Древа,
вьёт она гнёзда,
птенцов выводит.
Из занебесного лона – чрева
в женское лоно входит.
Соединяет Время и Вечность
поющим своим полётом,
бессловесно звучащим Словом
в космосе душ – звёздном –
с неисповедимым земным.
Встречным.
ПТИЦА КООРИ
У многих древних народов птица – как бы «связной» между миром живых и мёртвых.
Перечитаем эпизод из книги В.К. Арсеньева «В дебрях Уссурийского края».
В один из дней, а, точнее, вечеров нелёгких будней экспедиции 1906 года, предпринятой для топографических съёмок местности с различными целями, бессменный проводник отряда гольд (нанаец) Дерсу Узала «был как-то особенно рассеян. …Пора было идти на охоту. Я, - пишет Арсеньев, - окликнул Дерсу. Он точно чего-то испугался.
- Капитан, - сказал он мне, и в голосе его звучали просительные ноты: - моя не могу сегодня охоту ходи. Там (он указал рукой в лес) помирай есть моя жена и мои дети.
Потом он стал говорить, что по их обычаю на могилы покойников нельзя ходить, нельзя вблизи стрелять, рубить лес, собирать ягоды и мять траву – нельзя нарушать покой усопших».
Но, несмотря на ритуал, как бы отстраняющий живых от мёртвых, связь между ними не прекращалась, но, естественно, принимала другие формы.
Всем нам снятся ушедшие люди, но каждый толкует их иллюзорное явление по-своему. Дерсу «видел тяжёлый сон: он видел старую развалившуюся юрту и в ней свою семью (которая погибла от эпидемии оспы. А.Ч.) в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и совершенно не имели чего есть. Они просили его принести им дров и прислать тёплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек».
Старик нашёл уединённое место подальше от отряда, разжёг костёр. Владимир Клавдиевич стал свидетелем трансцендентальной связи между Дерсу и его семьёй.
Для этого старый гольд проделывал ритуальные пассы. «Уткнув себе в грудь небольшую палочку, он строгал её и тихо пел какую-то песню. Пение его было однообразное, унылое и тоскливое. Он не дорезал стружек до конца. Они загибались одна за другую и образовывали султанчик. Взяв палочку в правую руку и прекратив пение, он вдруг обращался к кому-то в пространство с вопросом и слушал, слушал напряжённо, - но ответа не было. Тогда он бросал стружку в огонь и принимался строгать новую. Потом он достал маленькую чашечку, налил в неё водки из бутылки, помочил в ней указательный палец и по капле бросил на землю на все четыре стороны. Опять он что-то прокричал и прислушался. Далеко в стороне послышался крик какой-то ночной птицы. Дерсу вскочил на ноги.
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костёр листья табаку, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы (китайская материя. А.Ч.), новые китайские улы (обувь. А.Ч.), коробок спичек и, наконец, - пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чём-то задумался.
… В это время опять повторился крик ночной птицы. Дерсу спешно поднялся с места и, повернувшись лицом в ту сторону, что-то закричал ей громким голосом, в котором я заметил нотку грусти, страха и радости».
Чуть позже, там же, у костра, Дерсу объяснил Владимиру Клавдиевичу смысл его ритуальных манипуляций.
«… прошлой ночью он видел тяжёлый сон: он видел старую развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и совершенно не имели чего есть. Они просили его принести им дров и прислать тёплой одежды, обуви и какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом… Тогда я осторожно спросил его о криках ночной птицы, на которые он отвечал своими криками.
- Это «Ханяла» , - ответил Дерсу. – Моя думай, это была жена. Теперь она всё получила».
Детали эпизода требуют пояснения.
Палочка со стружками, которые нарезал Дерсу, возможно, из рябинового или черёмухового дерева, служили оберегом и отгоняли злых духов от места, где совершался ритуал. Подобные стружки – саори (или гиасамса) употребляли и шаманы во время камлания.
Ханяла – значит – тень, душа. Душа умершей жены откликнулась на зов мужа. Как? – Голосом птицы.
ПТИЦА – в силу своих орнитологических свойств – была чрезвычайно важным персонажем в общении реального и запредельного миров.
У коренных народов Дальнего Востока существовал обряд проводов души умершего в «буни», к «верхним людям», на «тот свет»: КАСА-ТАОРИ. Исполнять его мог только сильный «касаты-сама» (шаман, способный проводить душу на «тот свет») через 1-3 года после кончины человека. Обязательно летом, в период солнцестояния.
Обряд был сложнейшим. Я перечислю только его основные вехи.
В полусферическом шалаше – итоан, сделанном из веток земных аналогов Древа Жизни – ивы, черёмухи и коры лиственницы – ставили шаманское дерево – торо, имитирующее Мировое Древо. Шаману предстояло найти душу умершего, странствующую во вселенной, среди неисчислимого множества душ, по приметам, известным только родственникам покойного.
Полёт в поисках заблудившейся души шаман осуществляет с помощью своих 9-ти птиц: буни гаса, которые живут на Мировом Древе. Вот почему на рисунках маньчжурского шамана Туньдэ (из собрания Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН (МАЭ РАН), опубликованных Александром Михайловичем Решетовым), в полном облачении касаты изображены и две птицы, сидящие на его шлемообразной шапке.
Рисунок 1. рисунок маньчжурского шамана Туньдэ "Шаман танцует" из собрания Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН (МАЭ РАН), опубликованный ведущим научным сотрудником МАЭ РАН Александром Михайловичем Решетовым в статье "Ценный источник для изучения маньчжурского шаманизма в собраниях МАЭ" («Избранники духов» – «Избравшие духов»: Традиционное шаманство и неошаманизм. Памяти В.Н. Басилова (1937–1998) / Сборник статей. Изд. 2-е, перераб. и доп. Москва, Институт антропологии и этнологии РАН, 2012, 404 с. (Этнологические исследования по шаманству и иным традиционным верованиям и практикам. Том 17). Стр. 162-173). Рисунок (один из 21-го рисунка) выполнен маньчжурским шаманом Туньдэ (китайское имя Юй Сеюй) в 1907 г. в Санкт-Петербурге по просьбе российского монголоведа Андрея Дмитриевича Руднева. Андрей Дмитриевич попросил Туньдэ нарисовать по памяти сцены шаманских камланий. В том же 1907 г. рисунки и тетрадь с пояснениями были приобретены МАЭ по инициативе старшего хранителя музея выдающегося исследователя шаманизма Льва Яковлевича Штернберга.
В центре итоан-шалаша, по утверждению Л.Я. Штернберга, была подвешена сакральная птица Коори. Её мог иметь только «большой шаман», получивший её в дар от своего предшественника.
Когда шаман доставлял в буни души умерших, птица Коори как бы сама поворачивалась в обратную сторону, ибо на ней шаман возвращался в Средний мир, на землю.
В своё время я попросила Анну Онинка воспроизвести образ Коори, каким он сложился в представлениях нанайцев. На обороте присланного рисунка Анна писала: «Милая анда (друг)! Я Коори никогда не видела. Как думала, так и рисовала её. В сказках описания Коори я не встречала».
«Не видала», «не встречала», а нарисовала в точном соответствии с описаниями «видевших» и «встречавших».
Рисунок 2. Птица Коори
А была эта птица огромной. Если взмахнёт крылами, то одно крыло достигнет правого берега Мангбо - Амура, и левое – другого. И не только великанским размахом поражали её крылья – их перья из железных стрел состояли; когти, словно мечи из стали; клюв, как пешня, способен проломить метровый лёд на замёрзшей реке. Глаза, как ихэрэ – лампа. Большущая голова, как соро – корзина для рыбы. У птицы этой были не земные занятья. Сидит она на вершине Мирового шаманского Древа, ждёт, когда позовёт её Хозяин, чтобы везти опознанную душу в Нижний мир – мёртвых.
На спине духа-помощника Коори отправлялся шаман в Загробье. Путь был опасен. Говорят, что обитатели мира умерших неласково принимали пришельцев. Хотели захватить шамана, оставить у себя навеки. Тогда касаты принимал облик медведя, чтобы души в буни его не узнали.
Выполнив свою нелёгкую работу, спешил в Средний мир, к живым людям вернуться, оседлав своего верного помощника – Коори.
Вот почему в центре шалаша-итоан, космической модели Мира, и было подвешено изображение птицы Коори.
В музее нанайского селения Сикачи – Алян хранится деревянная птица Коори – «внушительных, - как пишут очевидцы, - размеров, с остатками выцветшей шёлковой ткани на плоских крыльях. А нашли её на крыше старого дома, где, возможно, когда-то жил её Хозяин».
Но вот – совсем недавно – пришло ко мне новое напоминание о древней таинственной птице Коори, стоило только в работе над рукописью книги означить тему. Событию этому предшествовало предвестье, которое принесла на крыльях, конечно же, птица. Птичка-синичка. Три дня подряд залетала она в окна моей московской квартиры и не рвалась обратно. Даже на корм не обращала внимания. Неспешно ходила по полу, летала, потом удалялась.
У русских есть старинное поверье, что в облике залетевшей синицы даёт о себе знать чья-то душа. И вскоре из далёкого нанайского селения Ачан в Москву приехала Нина Павловна Гейкер (нанайское её имя – Силэмсэ – «Росинка»), создатель и руководитель теперь широко известного детского фольклорного ансамбля «Тасима» - «Лепёшечки». Главным консультантом его, а также ранее созданного «Народного песенно-танцевального ансамбля «Сиун» - «Солнце» (в 2018 году ему исполнилось 60 лет) с середины 80-х годов был Понгса Киле.
Я давно знала его как приверженца древнего мировоззрения народа нани, имела честь переводить его необычные сочинения. Писала о нём: «Считаю Понгса Киле самым глубоким носителем древней нанайской культуры, уникально самобытным национальным поэтом мирового значения, истинным сыном своей родной земли…»
Весть, о которой предупредила меня синица, оказалась бесценной книгой. Автор её – Понгса Киле, и назывался сборник «Загляни в душу мне…»
Много лет я жила на Дальнем Востоке: на Сахалине, в Хабаровске, бывала на Чукотке. Не понаслышке знаю о горьких проблемах народов, живущих в этих регионах: исчезают национальные языки, а с ними – историческая память о мировоззрении их предков, возникают новые приоритеты в осмыслении Дара Жизни… Ассимиляция.
В книге Понгса Киле собраны духовно-нравственные сокровища его народа: описание игр, в которых «формировался характер, воля, мораль…, что вместе составляет здоровье нации»; рисунки игрушек, сделанных из рыбьих косточек, древесных грибов, травы… «А ведь не так давно ими пользовались во всех нанайских семьях», - пишет искусствовед Г.Т. Титорева в предисловии к главе «Художественное творчество Понгса Киле». Основа его «Поэтического наследия» - стихотворно выраженное мировоззрение нанайского народа. Любовь к нему, не имеющая границ. И, конечно, воззвания к учителям и родителям молодых поколений. «Нам, старикам, больно видеть, как молодёжь совсем не знает историю, культуру нанайского народа. Легенды, сказки. Это мы виноваты, что ничему не научили. … И сейчас не поздно говорить об этом».
Отчего душа плачет?
Казалось бы – беспричинно.
Тихое утро безмолвно, невинно.
Даже ветви с птицами не судачат.
Словно мир объявил
Минуту Молчанья.
Не оттого ли, что
приходил на свиданье
святой человек – Понгса Киле,
обернувшись вещей синицей.
Трижды – день за днём
прилетала в мой дом
малая птица.
Бестревожно порхала,
может, искала
дух
приамурской землицы,
самой милой,
на которой Понгса
рождён…
А потом –
обернулась книгой.
ПЛАЧЕМ
о безводной пустыне
Мангбо – Амура.
О поверженных
Родовых деревьях.
О забытых поверьях
древнего народа нани.
ЗАКЛИНАНЬЕМ,
обращённым
к роду народа –
воротиться в лоно Природы,
вспомнить общую с ней речь.
А иначе –
зачем душе Понгса
вспять возвращаться
обрусевшим нанайцам –
встреч.
В 1989 году по приглашению американского музыковеда Беаты Гордон Понгса Константинович Киле побывал в Соединённых Штатах Америки в составе концертной группы представителей коренных народов Дальнего Востока. Казалось бы – чего ещё желать: благодарные зрители-слушатели рукоплескали его выступлениям в самых престижных залах Нью-Йорка, Вашингтона, Филадельфии, даже в здании ООН. А он в редкие свободные минуты пишет и пишет строки, тоскующие о далёкой родине.
«Ни блеск, ни богатство чужой земли
Не манит, не восхищает,
Потому что твоим, родная земля, дыханием,
Водой Амура я насквозь пропитан…»
Стихи слагаются на нанайском, позже Понгса Киле сам переведёт их на русский. Дважды упоминает он в них «птицу Коори». Сначала видит он её образ в мощной небесной «птице» - самолёте (стихотворение «Земля для всех»):
«Огнём дышащая железная птица Коори,
…Разбежавшись, оторвалась от земли,
Прошив плотный слой облаков,
Вышла на бескрайний простор…»
Читаю, и на память приходит другое стихотворение – «Путешествие», которое в разговоре со мной Понгса называл «Полёт шамана». Сравним образность. В первом из упомянутых «самолёт-птица» «летит в неведомые нам края / Меж океанами облаков под куполом неба». Автор смотрит на «небесный простор» «сквозь иллюминатор».
«И вижу: звёзды весело мигают, провожая нас,
И луна, сияя серебром, улыбается…»
А теперь приведу полностью стихотворение «Полёт шамана» (будем называть его так). Предполагаю, что оно документально, что в нём отразились личные переживания Понгса Киле.
«Друзья и братья, верьте небылицам.
Напевам древним в ложь не оступиться.
Я начинаю песню. Я пою
О том, как был в неведомом краю.
Хоар-гилигдал! Хоар-гилигдал!
Я лыжник крылатый, Я ПТИЦЕЮ СТАЛ!
Хоар-гилигдал – ветер в крыльях ревёт.
Подобный орлу, я взмываю в полёт.
Пюссунди! – Я грудью могучей рассёк
Стосильного ветра могучий поток,
Скрутил его в смерч, покорил, поборол,
Я туч снеговую преграду вспорол…
Туман топкой тьмою меня обволок –
Его пелену я крылами рассёк.
Стихии воздуха я постигаю суть.
Мой каждый взмах, небесным громом будь!
Мне мощь стихий сегодня по плечу.
Я снежным вихрем над землёй лечу.
Лохмачу ветви – волосы кустов,
Раскидываю руки дубняков,
Горбачу рёлки в рабском их поклоне,
Глаза озёр тоской зелёной полню.
Удэн! Нанайский добрый дух!
По следу твоему иду.
По Млечному, по снежному пути,
Взметая лыжами светящуюся пыль.
Свистит под камусом зернистый звёздный снег.
Халатом-парусом я ускоряю бег.
Минуя тени призрачные звёзд,
Ищу ступени облачные гнёзд.
Вниз с запредельных я лечу небес…
Я становлюсь земным, я обретаю вес…
И сотрясаются вершины снежных гор,
И взмахам крыльев вторит горный хор.
Снижаюсь. По тайге гуляет грозный гул,
Деревья падают от шквала на бегу.
Всё ближе, ближе рёлки мёрзлый лоб.
В комок сжимаюсь, не разбиться чтоб…»
Вероятно, таким мог быть полёт птицы Коори , уносящей шамана с обретённой им душой усопшего в космический «неведомый край».
Никому не дано знать, не сам ли шаман-касаты во время камланья обретал свойства птицы Коори, не сам ли ею становился…
В стихотворении, напоминающем камлание, автор сравнивает себя с орлом: «Подобный орлу, я взмываю в полёт…» Старый нанаец Никифор Дзяпи из Кондона в беседе со мной называл птицу Коори «орлицей». И не потому ли в стихотворении «Крик души», написанном в Вашингтоне, Понгса Киле, страдающий от разлуки с родной землёй, ещё раз подтвердит мои запоздалые предположения.
«Я окутан густым облаком страдания.
… Ночи напролёт в мыслях своих
Парю над океаном и городами
В надежде увидеть родные места
Хоть краешком глаза.
ВООБРАЖАЮ СЕБЯ СКАЗОЧНОЙ ПТИЦЕЙ КООРИ».
( Строки выделены мной. А.Ч.)
Одна из тетрадок, присланных мне Анной Онинка, так и называлась «Птица Куй». В ней была записана легенда об этой птице и дано второе название: «Шаман может сделать зло и добро человеку».
В конце тетради, после изложения текста, сказительница приписала «Объяснение, какая птица Куй» и снабдила описание рисунком:
«Давным-давно где-то обитала птица Куй. Вместо перьев, была она покрыта звериной шерстью, и только на хвосте и крыльях росли грубые перья. И было у неё две пары ног, вооружённых когтями. Одна пара росла, как и у всех птиц, а вторая – на крыльях, рядом с верхними перьями, как на «локте». Цветом и шерсть, и перья птицы Куй были тёмно-бурыми, почти чёрными.
Так описывали эту птицу наши отцы и деды. И сейчас многие старые люди могут подтвердить, что шаманы приносили душу - омиа от птицы Куй и дарили её заказчицам, о чём и рассказано в старинной легенде.
Рисунок 3. Птица Куй
ЛЕГЕНДА
(сказительница Анна Онинка)
Жила одна семья. И не было у них детей, как бы ни просили у Всевышнего. А детей всё нет и нет.
И вот однажды собрались к шаману достать им от кого-нибудь омиа – душу будущего, ещё не рождённого ребёнка. Шаман согласился осчастливить эту семью, сказал только, что трудно это и нескоро делается.
Вот шаман летает повсюду, ищет, у кого можно пурипту отобрать и выручить эту несчастную семью. ( «Пурипту» от глагола «пури» - «рожать». Считалось, что это место – ямка в лобной доле черепа, где до поры, до времени у женской особи пребывает омиа - душа ещё не рождённого ребёнка, и нужно её защитить от внедрения злых духов. Девочкам тоже полагалось на затылке носить апиптон – повязку, и тоже с изображением Священного Дерева в виде орнамента, чтобы защитить затылочную ямку ).
И вот – видит шаман – идёт молодая девушка. Вот бы у кого пурипту отобрать. Да не тут-то было: на голове у фудин повязка-гидо, а на гидо вышито священное Древо Жизни, да ещё и с корнями. Оберегает это изображение девушку, чтобы в её пурипту злой дух не вселился. Да и шаману не под силу с этим оберегом совладать.
Делать нечего – дальше летит шаман. Видит: эктэ най – женщина идёт. Да только голова у неё двумя косами обвита. Значит, замужняя эта женщина, если одну косу на две расплела и закрыла ими от нечистых духов вместилище детских душ. Обладали женские волосы такой силой.
ФОТОГРАФИЯ АПИПТОН ИЗ КНИГИ «СКРИПУЧАЯ СТАРУШКА»
ФОТОГРАФИЯ ГИДО ИЗ ИНТЕРНЕТА. РАЗДЕЛ: НАНАЙСКИЕ ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ ДЛЯ ДЕВУШЕК И ЖЕНЩИН
Делать нечего: летит дальше шаман. Ага! Вот молодая женщина идёт: две косы у неё на спину спущены. «Вот удача, - думает шаман, - у неё-то я уж отберу пурипту». Пригляделся шаман: молодая ещё женщина, может, только двое или трое детей у неё. «Пускай ещё рожает, жалко её». Пожалел её шаман. Домой ни с чем возвратился.
Пришла к нему бездетная пара. «Ну, как? – спрашивают. – Выполнил ли наш заказ? Будет ли у нас ребёнок?»
- Нет, - отвечает шаман, - не удалось мне. Но если вы уж так хотите, отберу я душу-омиа у птицы Куй.
- Ладно, - соглашаются заказчики – муж с женой. - Пусть хоть от птицы Куй омиа будет, лишь бы ребёночка родить. Какой уж он родится – нам всё равно, такого и любить будем.
И полетел шаман искать птицу Куй. Увидел её: на верхушке большого дерева сидит. Подкрался к ней и – цап! – отодрал с головы её полосу, которая как раз на переносице была. В ней-то и помещалась омиа-душа будущего птенца.
Прилетел домой, сразу же отдал заказчице полосу с головы птицы Куй. Так обрадовалась женщина, что и не заметила, птичьи приметы.
Много ли, мало ли времени прошло, чувствует молодая женщина, что будет у неё ребёнок. И правда: родился у неё мальчик, да такой крепкий, здоровый. Правда, на спине у него, от шеи до пояса, и на лопатках даже, чёрная шерсть росла. Но и такому ребёнку муж с женой были рады – радёхоньки, полюбили его.
А мальчик этот был от сочетания птицы и человека.
ЛЕГЕНДА О ПРОИСХОЖДЕНИИ РОДА САМАР
Передо мной тетрадь; в ней – записи, сделанные в 1984 году Людмилой Улама'вной Пассар. В тот год мы с моим мужем Алексеем Герасимовым снимали фильм по заказу Хабаровской студии документальных фильмов. Назвали его «Петроглифы на бересте». Название сначала вызывало недоумение: ведь петроглифы (от слова греческого «петрос» - «камень») – это изображения, выбитые на камне. Такие изображения мы изучали на базальтах недалеко от нанайского селения Сикачи-Алян. Древнейшие - предположительно, времён неолита – они являют собой код исходных, первозданных представлений жившего здесь народа о мироздании. Их смысл, прошедший через горнило тысячелетий, трудно расшифровать. Но система таинственных образов эхом откликнулась в тунгусо-маньчжурских преданиях, легендах, сказках… И не только. Сакральные образы, нанесённые в незапамятные времена на гранитные скрижали Сикачи-Аляна, коренные народы Приамурья переносили на одежду, обувь, бытовую утварь, деревянное оружие, детские игрушки, строения для живых и мёртвых, ибо они считались оберегом от злых духов.
Отсчёт времён не кончен. И сегодня, в новых реалиях жизни коренных народов Дальнего Востока, эти образы продолжают жить.
Людмила Пассар родилась в селении Найхин (посмотреть место в Google Планета Земля). Со временем окончила художественно-графический факультет Ленинградского Педагогического института имени Герцена и вернулась в родные края.
Но главным её образованием была культура. А значит, духовные ценности народа нани. Людмила была уверена, что и к ней обращено таинственное послание предков в петроглифах древних базальтов. Не поэтому ли
основой своего творчества она избрала технику художественного орнамента на бересте и бумаге. Эта «техника» в крови у нанайских женщин, своего рода – генетический код, передающийся по наследству. Конечно, важно обновлять этот код, сообразуясь с опытом старых мастериц. Именно за этим занятием мы и снимали молодую тогда Людмилу - дочь Уламы Пассар.
На наших глазах возникал цикл её бумажных панно, посвящённый легендам о происхождении нанайских родов. Так, род Бельды ведёт своё происхождение от тигра – «амба»; род Онинка – от оленя-изюбра; род Киле – от дикого оленя – орон; Дигор – от «мапа» - медведя, а род Самар – от коршуна – «пичуэн».
В упомянутой тетради Людмила Уламавна Пассар записала «Легенду о роде Самар».
«Давно – давно в одном селении от эпидемии умерли все его жители. Одна только девушка в живых осталась. Горюет, плачет – одна – одинёшенька. И вот однажды вышла она из дома, над которым кружился коршун – пичуэн. Помёт его упал ей на плечо. От этого-то и забеременела девушка и родила сына. Выкормила сына молодая мать, пользуясь остатками пищи, оставшейся в селении в домах умерших людей.
Подрос мальчик, в других краях купил себе жену, и родились у этой пары три сына. Храбрыми мужчинами они стали.
Затем часть людей этого рода – самагиров пошла вниз по Амуру до устья реки Гарин (ныне – река Горин) посмотреть место в Google Планета Земля. Здесь они поставили палочку, наклонив её в сторону реки Гарин, чтобы указать идущим следом за ними самагирам куда надо идти. Но вода повернула палочку по направлению низовьев Амура, и сородичи гаринских нанайцев туда и повернули. Дошли они до острова Лянгр, где и сейчас обитают» (остров Лянгр (Лангр, остров Байдуков (Байдукова) расположен при входе в Амурский лиман со стороны Сахалинского залива (залив Охотского моря) посмотреть место в Google Планета Земля).
Фотография Людмилы Пассар, предоставленная её дочерью Викторией Пассар
Людмила Пассар. Фотографии А.В. Герасимова из архива А.Я. Чадаевой
Далее Людмила описывает созданное ею панно «О происхождении рода Самар», вырезанное на бумажном листе.
«На листе изображение коршуна - пичуэн (гуси) – покровителя рода Самар. По обеим сторонам Дерева Жизни – изображение птиц пичуэн, а также пары оленей – изюбров (самец и самка). В корнях Дерева Жизни – изображены лягушки – хэрэ и ящерицы – исэлан».
Два варианта вырезки Людмилы Пассар "Род Самар" (№ 9 - 18,5 х 15,5 и № 4935 - 28,5 х 32, 5 см) из цикла "Происхождение нанайских родов" 1979 г. из собрания художественных вырезок из бумаги Домодедовского историко-художественного музея (информация о музее на сайте КУЛЬТУРА.РФ). Фотографии предоставлены хранителем коллекции художественных вырезок из бумаги Домодедовского историко-художественного музея Асей Алексеевной Петриченко (А.А. Петриченко Copyright 2019, Все права защищены!)
Ещё один вариант вырезки Людмилы Пассар "Происхождение рода Самар"
Приведённая легенда подтверждает, что древние народы не вычленяли себя из сущего Мира, но считали себя единым с Природой целым.
В конце 2019 года мне довелось познакомиться с дочерью покойной Людмилы Пассар – Викторией. Она живёт в Комсомольске-на-Амуре (посмотреть место в Google Планета Земля), занимается общественной работой и успешно продолжает работать в традиционном жанре ВЫРЕЗКИ, которому научила её мать. Виктория прислала мне фотографию одного из её листов, созданного ею ещё в возрасте 15-ти лет. Тема: «Происхождение рода Пассар».
О содержании своего произведения Виктория пишет:
«На картине род Пассар символически изображён в виде Древа с ответвлениями родов (Донкан, Маринкан, Удинкан и других. Всех названий не помню, но их должно быть семь). На концах ветвей размещаются вселенские плоды ТОНДОР, знаки потенции и изобилия. По углам картины изображены драконы – ипостаси шаманов рода. Ну, а сам ШАМАН-ПТИЦА ЧОРОНКУ парит над всем родом, покровительствуя его развитию».
КАК ТОКА – ГАЛКА ШАМАНИЛА
(сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
Жила галка, и было у неё двое галчат. Впроголодь жили, еды совсем нет. Однажды галка отправилась на поиски пищи для детей. Над одним озерком кружила, кружила, видит: недалеко от берега карась-ханго плавает. Подлетела к нему галка-тока, стала готовиться его клюнуть. Собиралась, собиралась, целилась, целилась, а карась тем временем на глубину уплыл.
Галка всё ждёт: «Вот подплывёт карась поближе – тогда и клюну». Да не подплыл ханго, напрасно ждала. От голода свело живот у галки, еле-еле до дому добралась. Говорит детям: «Идите, зовите шамана. Может, он меня вылечит».
Пришёл шаман, стал больную расспрашивать: что, мол, делала сегодня? Куда летала? Галка рассказала, как что было.
Стал шаман в бубен бить, духов-помощников сзывать. Петь начал.
- Вот сегодня
конгар – конгар – тэккуэс
по берегу нижнего моря
конгар – конгар – тэккуэс
кружилась, кружилась
конгар – конгар – тэккуэс
ничего не нашла
конгар – конгар – тэккуэс
над верхним морем кружилась
конгар – конгар – тэккуэс
ничего не видела
конгар – конгар – тэккуэс
над северным морем летала
конгар- конгар – тэккуэс
ничего не нашла
конгар – конгар – тэккуэс
над южным морем летала
конгар – конгар – тэккуэс
ничего не видала
конгар – конгар – тэккуэс …
Пока пел шаман над больной галкой, она взяла да умерла.
К сказке Анна Онинка приписала объяснение: « Конгар – конгар» – это галка так кричит или поёт. Шаман её крикам подражает. «Тэккуэс» - так бубен звучит, когда шаман по нему палкой ударяет. Только в этой сказке у галки-шамана звук неправильный, наверное, бубен был неисправный или шаман неумелый».
Рисунков на эту тему было прислано два. Оба, как и сама сказка-миниатюра, интересны шуточной интонацией пародии на шаманское камлание.
Рассмотрим рисунки.
Рисунок 1
Как и все работы Онинка, они выполнены в плоскостной манере. На рисунке – традиционное убранство старинного нанайского дома – дё. На левой стороне печка – голдён. В центр печки вмазан котёл для варки пищи. Сейчас он закрыт крышкой возле котла лежит ковш-комбо. Печка топится, в её зев подложены тонкие прутья. Над голдён – полочки. На нижней – и это важная деталь – стоит медный сосуд – хо. Он предназначен для сакральных ритуалов. Обычно в него наливали водку, и хозяева дома, окуная в хо пальцы, брызгали ею по углам жилища: чокторили, чтобы изгнать злых духов.
Весь центр рисунка занимает накан. На нём – праздничная, с чёрным узором по краю, циновка – сактан, которые нанайцы обычно плели из камыша. В середине накан стоит деревянная фигурка сэвэна – Аями, хранителя дома. Обратите внимание: на лике сэвэна чётко, чёрными точками, означены глаза. Нанайцы считали, что пока на лике сэвэна нет глаз – это простая деревяшка. Получив глаза, дух, внедрённый в идола, становится живым. Перед Аями стоит чашка с едой.
Далее на рисунке последовательно развивается действие.
Поперёк накана лежит больная галка, закрытая одеялом – полта. Видна только голова на подушке –чиптун. Над больной кружит галка-шаман. На ней – шаманский пояс – янгпа. Кончиками крыльев держит бубен – унгчухун и палочку - мокан. «Целитель» - тока и больная разинули клювы, явно разговаривают.
- Над больной галкой уже нет шамана. Сидит она на циновке, сложив крылья.
- Совсем худо бедняге. Глаза подёрнуты плёнкой, опущены крылья, хвост волочится…
Рисунок 2
На втором рисунке интерьер несколько изменён. На циновке нет Аями. Вместо него, развёрнута широкая полоса с традиционным нанайским орнаментом «амурская спираль». Это оберег, символизирующий Мировое Древо Жизни.
Галка-шаман камлает на полу дома. Динамично передана её поза: закатила глаза, пляшет – ни дать, ни взять – в трансе.
А бедолага – больная бессильно лежит, укрытая одеялом.
- Видно, что ей всё хуже.
- И, наконец, безвольно вытянуто крыло, растопырены ноги…
Нанайские мифические птицы не одиноки в религиозном творчестве народов мира. Индусы до сих пор почитают «священную птицу» Гаруда, приближенную к верховному божеству Вишна – хранителю мироздания. Гаруда – отец и царь всех птиц. Её крылья простираются на много миль. Её голова, крылья, когти, клюв, а тело и ноги, как у человека. Гаруда – ездовое животное Вишну. Он летает на ней и сражается со своими врагами.
В образе этого существа можно увидеть черты, роднящие индусскую царь-птицу с птицей Коори – возницей шамана в запредельные миры, по преданиям коренных народов Дальнего Востока.
ГЛАВА 13. СТРЕЛА ВЫБИРАЕТ НЕВЕСТ МЭРГЭНАМ
(Сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Живут старуха с дочкой. Одни живут. Никаких людей возле них не было. Дочка – молодая. Мать – совсем старая.
Дочка говорит матери: «Завтра необыкновенный гость у нас будет. Он меня замуж будет звать. Ты не запрещай, отдай ему меня».
Наутро слышат: скрипят по снегу тяжёлые шаги. Пришедший дверь отворил. Не человек, а страшилище. Гочиндагорчала – тридцати саженей ростом, значит, шестидесяти метров выше. Застрял в дверях, но кое-как протиснулся всё же. Трубку вытащил из-за пазухи. Трубка большая, как ковш – комбо. Раскурил трубку – дым, как туман. Дышать нечем. Три раза затянулся, говорит старухе: «Отдай мне дочку в жёны». Старуху трясёт от страха, а делать нечего. «Ну, что ж, я не против», - отвечает.
Вышли на улицу оба: великан и фудин. Девушка кожаным ремнём перепоясалась, шапку надела, матери поклонилась. Пошли. Великан такой высокий – не видит её.
- Где ты, фудин? Отстала, что ли?
- Здесь я, мэргэн – горчалан!
Как отошли подальше, она схватила великана за ногу, стали бороться. Он её никак схватить не может – такая она вёрткая, как юла. Крутится, крутится, никак не даётся в руки горчалану. Устала фудин, от изнеможения кровь у неё изо рта пошла. Тут бы и схватить её великану. А пурга, буран, снег – не видно ничего. Вдруг свищет что-то, свищет. Тасс-энн! – стук раздался. Стрела, откуда ни возьмись, в горчалана попала. Великан, как гора, нагнулся, чуть не упал и опять фудин ловит. Тут опять свист раздался, сильнее прежнего. Тасс-энн! Другая стрела, откуда ни возьмись, прилетела с тупым наконечником, опять прямо в великана попала. Насквозь пробила, навылет.
Рисунок 1. Стрела пронзает великана
Закачался он. Как пушка, упал. Фудин села на него, сидит, отдыхает. Отдышалась, стряхнула с себя снег. Кожаный пояс сняла. Один конец ему за голову привязала, другой – себе через плечо перекинула. Потащила по скользкому снегу великана.
Рисунок 2. Фудин тащит по снегу великана
Увидела полынью-олан в реке, льдом покрытой, столкнула туда горчалана.
- Мангбо, мангбо, - просит, - у тебя малые и большие рыбы водятся, пусть сожрут этого великана, отдаю его вам.
Рисунок 3. Фудин возле полыньи
Как бревно, бултыхнулся в воду великан. Ко дну пошёл. Села фудин на снег, дух перевести, думает, откуда эти стрелы взялись? Знает только, что одна прилетела с запада, другая – с севера. Забрала обе стрелы, домой пошла.
Издалека видит: мать возле дома сидит, плачет. Подошла к ней фудин, за плечи трясёт.
- Я же живая вернулась!
- Ты ли это, доченька, или душа твоя явилась?
В дом вошли. Жизнь, как прежде, наладилась. Фудин днём вышивает, мать по дому хлопочет.
Однажды фудин говорит ей:
- Сегодня гости будут у нас. Ты их по-хорошему прими, а я спать лягу, ты меня не буди.
Легла, халат накинула. Рукава поставила, как бинокли. Через них смотрит.
Утром стук раздался. Двое вошли. Один повыше, другой пониже. Тот, кто помоложе, такой шаман могучий. Старший – тоже шаман, но слабее чуть-чуть. Осмотрелись они в доме, видят – фудин лежит на накан, спит. А в окошечке их стрелы выставлены. Фудин заранее выставила.
Старший сел поближе к фудин. Сидит. Старушка в амбар-такто пошла, юколу выбрала, дома буду сварила (рисовый отвар). Позвала их:
- Садитесь, дорогие гости! Спасибо, вы моей дочери помогли.
- Да это не мы, - отвечают. – Она сама великана поборола.
Старуха не соглашается:
- Нет, это вы, вы ей помогли.
Съели они угощенье, говорят:
- Мы знаем, что вы бедно живёте. Зато у вас руки золотые. И юкола, и буда вкусно приготовлены. Когда мы шли к вам, косулю по дороге убили, принесли вам. Достань доску для разделывания, вырежи почки и печень. Накорми дочку.
Ушли оба мэргэна.
Старуха всё сделала, как они велели, дала почки фудин. Та поела. «Вкусно!» - говорит, похвалила.
Потом взяла фудин палочку, голову ею стукнула, превратилась в осу – девэн, полетела. Летит, догнала мэргэнов. Они посередине мари идут, о фудин разговаривают.
- Брат, - один говорит другому, - ты счастливый. Какую жену себе выбрал! А моя стрела далеко была, на севере.
Второй отвечает:
- Я слышал, как кто-то как из пушки палил. Когда я стрелу в доме фудин забирал, на девушку спящую смотрел. Она, как звезда, сквозь халат, на неё накинутый, просвечивала.
Фудин домой прилетела, опять в девушку превратилась. Говорит матери:
- Эниэ, сегодня нарта приедет, гость за мной придёт. Ты опять соглашайся меня ему отдать.
Слышат: скрипят по снегу полозья, нарта приближается. Ведь уж зима была. Ага! Двое ольчи – слуг входят. Упали перед старухой на колени:
Рисунок 4. Слуга – ольчи на коленях перед матерью фудин
- Ма-ма-а, ма-ма! Бабушка! У нас старая хозяйка заболела. Приехали за твоей дочкой. Говорят, она сильная шаманка…
- Нет, не шаманка она, - отмахивается от них старушка. А фудин матери глазами знак подаёт: отпусти, мол.
Поехала фудин с ольчи. Доехали. В доме полно людей. На накан, возле очага – голдён, больная старуха лежит. Стонает, стонает. Люди говорят: «Голова у неё вниз-вверх загибается, трясётся. Не знаем, чем старуха болеет».
Стала фудин в бубен бить, над старухой камлать. Оказывается, это мать её спасителей заболела. Потом подошла к больной поближе, руку ей в рот засунула, до самого сердца достала, вытащила из сердца какую-то фигурку, как бы талисман.
Рисунок 5. Фудин вынимает изо рта больной фигурку
Старший сын, как это увидел, выбежал из дома. Старухе сразу легче стало.
Фудин фигурку на улицу вынесла, на наковальню положила, колотит её изо всех сил. И улетел куда-то этот талисман. Не знаю, куда.
Вернулась фудин-шаманка в дом. А там уж старший мэргэн какую-то девушку обнимает. Зло взглянула на него фудин-шаманка. Нехорошо стало мэргэну от её взгляда. Из дома опять вышел.
Старуха говорит:
- Какой калым тебе за камлание дать?
- Никакой не надо. Не болезнь это у тебя была. Старший твой сын во всём виноват – боль тебе причинил.
Старуха и слышать ничего не хочет, всяких подарков ей надавала и домой отвезла, к матери.
Раз фудин опять обернулась осой – девэн, полетела в дом, где мэргэны – братья живут. В доме – пир горой. Сидят братья, пируют. Младший старшему говорит:
- Э-эх ты, дурак! Если не хочешь на шаманке-фудин жениться, так я на ней женюсь. А ты на той, с которой обнимался.
Старший брат сидит, молчит.
Младший опять за своё:
- Помнишь, мать хотела колотушкой твою девицу убить. Зачем тебе шаманка-фудин? Отдай мне её в жёны!
- У тебя язык – жало змеиное, - отвечает старший. – Теперь сердита она на меня, но я всё равно тебе её не уступлю.
Ссорятся братья, а только старший чувствует, что шаманка-фудин где-то рядом стоит. Покраснел. Младший тоже рассердился. Красный, как кровь, стал. Укоряет фудин: «Чего ты скрываешься от нас невидимкой!?» Потом к старшему обращается: «Чего ты покраснел? Ко мне ревнуешь её, что ли?»
Фудин слушать не стала, домой полетела.
Через какое-то время приехали на лодке к дому фудин старший мэргэн, вместе с матерью. Сватаются к ней. Фудин отвернулась, ничего не отвечает.
Подошёл к ней старший мэргэн, прощенья стал просить:
- Прости меня, фудин, виноват я.
Помирились они. Мать фудин радуется:
- Давно бы так! Всё равно – это ваша судьба, раз лэкэ-стрела её тебе в жёны выбрала.
Сыграли они свадьбу. Фудин предлагает мужу: «Переходи вместе со всем твоим селением – иргэн сюда». Переселились, и младший брат переехал. «С вами буду жить», - говорит.
Только старший на охоту уйдёт, младший тут как тут, льнёт к жене брата: «достань да достань мне такую жену, как ты». Она шалаш поставила. Голову вверх запрокинула, кричит:
- Приходи в гости, подружка-экэни!
Тут облачко на небе появилось, закружилось, к ногам фудин опустилось. Небесная красавица из него вышла.
Рисунок 6. Небесная Невеста с облаком спустилась. В руке держит стрелу.
- Вот тебе муж, экэни. Смотри, какой красавец! Выходи за него.
- Пусть ко мне поднимается, на небо. У меня отец – небесный человек.
Фудин золотую – серебряную бумажки сложила вместе, вырезала вороного коня. Дунула в чонгко – круглое отверстие на фасаде дома – конь на ноги встал, три раза заржал.
- Садись на него, - говорит мэргэну. Ударила по коню палочкой, и взвился конь в небо.
Муж фудин сердится. Видно, и ему понравилась Небесная Невеста.
- Зачем ты, - говорит жене, - не в своё дело вмешиваешься? Без твоей помощи он не мог, что ли, жениться?
Фудин поняла, сетует мужу:
- Разве тебе одной жены мало?
Ну, ладно, помирились.
Тут тучи с неба до земли затянулись. Карета по нему, как по скатерти, катится. Сидит в ней Небесный Человек – отец Небесной Невесты. Опустилась карета на землю, вышел из неё Небесный Человек. Конь снова в бумажку превратился.
Потом свадьбу пировали. И так счастливо стали жить.
И нету и сказка.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО У СВОЕЙ КОЛЫБЕЛИ ПЕЛО ОДНИ ПЕСНИ
Главный персонаж приведённой сказки – стрелы. Их мистическое назначение – выбрать невест двум братьям – старшему и младшему. Анна Онинка из множества собранных мной сказок выбрала эту для подробного – в шести рисунках – иллюстрирования. Они и помогли мне выявить значимые связи, в тексте оставшиеся недосказанными или спрятанными «за кадр».
Прежде чем выявить их для читателя, обращусь к своей книге «Национальная игрушка» (Хабаровское издательство. 1986 год), к главе «Лунный лук».
«Однажды на тони, во время осеннего хода кеты на реке Кур, сидя у костра, на котором жарились рыбьи шашлыки, я слушала старинные нанайские бывальщины и сказки. Старики вспоминали, что перед свадьбой юноши, в том числе, и жених, соревновались в стрельбе из лука. За пятьдесят метров ставили иголку, и стрелок должен был попасть в её ушко. Стрела и лук были «действующими лицами» в свадебной мистерии.
Во многих сказках народов мира стрела «сватает» невесту будто бы наугад, но ложится к ногам единственной, «посланной небом» избранницы, о которой герой чаще всего и не подозревает. ( Вспомните русскую сказку «Царевна-лягушка». «В старые годы у одного царя было три сына – все они на возрасте. Царь и говорит:
- Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесёт стрелу, та и невеста… Большой сын стрелил – принесла стрелу княжеска дочь; средний сын стрелил – стрелу принесла генеральска дочь, а малому – Ивану-царевичу принесла стрелу болотна лягушка…»)
(У мифической стрелы много назначений. Ведь невеста, на которую пал выбор Неба, имеет эпитет «звёздная». Такой предстаёт она в нанайской сказке «Кандемди-мафа» («Покровитель»).
«В серебряном и золотом гианга-такто (сказочные дворцы) живут на небе дочери владельца сказочного селения – иргэнхана. Девять шнуров тянутся от небесных дворцов к земле. Кто одной стрелой подсечёт все шнуры, тому и достанется небесная невеста.
Много съехалось женихов , да не простых: все шаманы и муханы-богатыри. Однако не слушается их стрела, и поживают в своих заоблачных дворцах небесные невесты, ожидая суженого. Но вот старик Кандемди-мафа лук до самого уха натянул, долго-долго метил – и стрельнул. Загудела стрела, через три дня её не слышно стало. Потом начало небо темнеть. Через три дня светлеть стало. Люди говорят: «Что-то с неба падает». Правда: падает медленно с неба золотой дворец, будто птица садится. Дверь сама открылась, красавица вышла. А на груди у невесты на золотых цепочках – сэлкэн (серебряное украшение невесты в форме полумесяца или диска), как месяц, светит, сияет».
Не для себя, оказывается, высватал старик Кандемди двух небесных невест – для двух земных молодцов-мэргэнов, которые и знать не знали своего покровителя. Однако, он только исполнитель воли духов-сэвэнов. «Они и старика послали, чтобы он отвоевал им небесных невест».
Сказочная гипербола обнажает представления нанайцев о луке и стрелах как ПОСРЕДНИКАХ между землёй и небом. Точнее сказать, Земли и Луны, чей знак и носили на груди волшебные и реальные нанайские невесты.
Нужен был лук и касаты-шаману. Выстрелом из лука завершал он большие поминки, убивая тем самым чорта, преграждавшего шаману с душой умершего путь в буни.
В приамурском селении Джари (посмотреть место в Google Планета Земля) я наблюдала, как старик Колбо Бельды делал игрушечный лук-бурикэн и стрелы- лэкэ. Острие стрелы – объёмное – напоминало собой голову птицы, и клюв был острием. Глубоко высверленные глаза не оставляли сомнений в сходстве.
Фотография из книги «Национальная игрушка». Детские стрелы - лэкэ
Мне показалось, что и оснащение стрелы узорами несколько напоминало культовый ритуал. Шлифуя ножом длинное тело стрелы, Колбо не до конца срезал тонкие стружки-гиасу, похожие на те, которыми шаман обвивал свою голову и запястья перед камланием. Резчик оставлял их в хвосте стрелы, затем обвивал ими её остов и поджигал. На их месте оставалась белая змеиная спираль. У стрелы с головой птицы и туловищем с кольцами змеи было и хвостовое оперение: три орлиных пера.
Стрела для мальчика – нани, конечно, имела учебно-практическое применение. Он мог охотиться на мелких птиц. Но лук и стрелы были и оберегом ребёнка от «злых духов», начиная с его младенческих колыбельных лет. Ведь выгнутая форма лука не что иное, как диаграмма небесного свода, защитный купол неба. Селькупы, например, пуповину ребёнка перерезали ритуальной стрелой, наконечник которой имел вид летящей птицы с устремлёнными назад крыльями. Эвены привязывали к колыбели мальчика лук. Селькупы в своём зимнем жилище подвешивали матерчатую колыбель к тетиве лука, подвешенного к потолку.
В нанайской сказке «Стрела выбирает невест мэргэнам», стрела, а, точнее, две стрелы выполняют несколько функций. Прежде всего, они убирают с пути женихов – мэргэнов злого духа великана – Горчалан, который тоже претендует на невесту-шаманку. Непростая ведунья-фудин понимает замысел зловещего «жениха» и, пронзённого нивесть откуда взявшимися стрелами, в прямом смысле убирает его со своего пути, отправляя его тело на съедение рыбам в озере.
Но вот появляются на сцене сказки и братья-женихи (аоян), владельцы стрел, которые фудин, выдернув из тела убитого великана, принесла домой и, в ожидании женихов, выставила в окно. Зная об их приходе, фудин ложится на накан и закрывается халатом, делая вид, что спит. Но это не мешает старшему и сквозь халат разглядеть, что она, как звезда, светится.
Тут-то, казалось бы, и выбрать фудин одного из братьев в мужья. Но – не тут-то было. Нескоро сказка сказывается… Приезжают слуги из другого селенья, от незнакомой старой женщины, и просят фудин вылечить заболевшую хозяйку, откуда-то узнав, что фудин эта – шаманка.
На рисунке Анны Онинка, посвящённом этому эпизоду, в руках приехавшей целительницы нет шаманского бубна. Да и лечить её не надо. Фудин ставит свой «диагноз»: мать двух мэргэнов, избавивших девушку от великана, слегла от обиды на одного из двух сыновей. Фудин вынимает, видимо, «духа обиды» в форме как бы бесплотной, прозрачной фигурки из сердца лежащей старушки через её отверстый рот.
Возникает аналогия, свидетельствующая о том, что героиня сказки – большая шаманка. Предметы шаманского снаряжения у кандидата в касаты – большого шамана якобы «появлялись изо рта».
Что же за «обида» причинила душевную боль старушке? - Один из её сыновей, стрела которого, и мать это, видимо, знала, уже выбрала ему невесту, завёл себе другую девушку. На рисунке она сидит у очага и курит трубку, как у себя дома. Провинившийся сын растерянно развёл руки, виновато опустил глаза. В тексте сказано: «Зло взглянула на него фудин» -гостья.
Однако, через какое-то время, вместе с матерью, приехал провинившийся жених к звёздной невесте свататься. Повинился. Помирились. В ответе матери фудин – смысловая кульминация сказки: «Давно бы так! Всё равно это ваша судьба, раз лэкэ – стрела тебе её в жёны выбрала».
Внутри сказки есть и второй сюжет. Младшему-то мэргэну ведь тоже жена нужна. На этот раз ею оказывается «небесная невеста», подружка фудин-шаманки. На картинке изображена она в облаке, спустившемся на землю. В руке – стрела: знак правильного выбора. Фон – реальный, земной пейзаж нанайского двора: стоит обычный дом, недалеко амбар-такто на сваях. Но вот – другие - «волшебные» детали. Нарисован шалаш, из которого шаманка-фудин взывала к подружке на небо. Ствол священного дерева, перед которым стол с жертвоприношениями: бутылка и миска с едой. На стволе – небольшое углубление, в котором означена фигурка сэвэна. Сам рисунок с двух сторон обрамлён символически орнаментированным Древом Жизни.
Анна Онинка изображает его на многих своих иллюстрациях. Это своего рода оберег счастливого конца сказки и её героев.
Стрела в этой сказке играет роль судьбоносного вестника. Она призвана ещё и для того, чтобы накликать чадородие молодых пар.
Подобное осмысление этой роли стрелы и лука свойственно разным народам мира. В Монголии, например, во время свадебного обряда принято желать: «Натягивайте лук, увеличивайте семью!» В Китае лук и стрелы ассоциируются с плодородием и умножением потомства.
Таков закадровый смысл этой сказки, расшифровать который, хотя бы частично, помогли мне рисунки знатока нанайского мировидения Анны Онинка.
Живы ли сегодня в сознании коренных народов Приамурья эти древние представления, закодированные в обрядах и сказках? Естественно, не получусь за всех, но вот – сравнительно недавний эпизод.
В 1970-е годы прошлого столетия вновь я приехала в Верхний Нерген (посмотреть место в Google Планета Земля), в дом Анны Онинка. На столе лежала бумажная выкройка нанайского женского халата с необычным, не традиционным рисунком. На нём – два Древа. Одно – Древо душ ещё не рождённых детей – Омиа-мони, на котором можно рассмотреть двух птенцов, и «шаманское дерево», за которым прячется злой дух- амбан с рогами, клыками, когтистыми пальцами. А за стволом Древа жизни – противостоящая ему пара: мужчина в нанайском костюме - уже натянул лук и целится в амбана, и женщина, обнимающая живоносный ствол.
Сюжет, для халата – ойла тэчичэури тэтуэ совершенно необычный. Спрашиваю Анну, ЧТО бы он означал? Оказывается, у её родственников – молодой супружеской пары – всё нет и нет детей. Каждая беременность жены заканчивалась выкидышем. Супруги поняли, что виновником был злой дух-амбан, которого следовало убить. Чем? Конечно, стрелой, выпущенной из рода матери взявшего лук мужчины.
- Ну, и что: помог ли рисунок?
- Помог, - отвечает Анна. – Родился у них сынок, назвали «Виктор».
То-то с такой надеждой молодая нанайка обнимала древесный ствол, с ветвей которого слетел и со временем внедрилась в чрево женщины душа ребёнка, которая мыслилась народом нани в образе птенца-чока.
Эпизод многозначен. В нём – древнейшее представление о магической роли ЛИНИИ, нанесённой на камень, бересту, бумагу, ткань. Вспомним наскальные рисунки любого региона планеты, когда охотники наносили образ грядущей добычи на камень и как бы заранее пригвождали его стрелой.
Лук и стрела здесь – не только оружие возмездия, но и способ накликания чадородия.
Я попросила Анну Онинка вышить на ткани её рисунок, и в следующий приезд к ней получила уникальное панно, которое и представляю читателю.
Магические свойства лука и стрелы исповедовали люди древних времён. Недаром в одном из созвездий ночного неба углядели они фигуру СТРЕЛЬЦА, туго натянувшего тетиву поднятого вверх лука, чтобы устремить стрелу в космические сферы. «Созвездие Стрельца» - так звучит в астрономии его название.
ГЛАВА 14. «СОЗВЕЗДИЕ НЕДРУЖНОЙ СЕМЬИ»
Что видит так называемый «цивилизованный» человек, если обратит свой взор к небу? Владимир Клавдиевич Арсеньев размышлял на эту тему в своей книге «В дебрях Уссурийского края». «Небо – синее днём, тёмное – ночью и пасмурное во время ненастья». Арсеньеву казалось, что Дерсу Узала «никогда не задумывался над тем, что такое небо, что такое звёзды. Объяснял он всё удивительно просто. Звезда – звезда и есть; луна – каждый её видел, значит, и описывать нечего… Дерсу удивлялся, что я спрашивал о таких вещах, которые хорошо известны всякому ребёнку». Сообразно своим представлениям, пытался разъяснить непонятливому собеседнику для его народа очевидное, что и пояснять-то не стоило.
- Кругом люди понимай. Разве тебе, капитан посмотри нету? – спрашивал он меня в свою очередь.
Но «капитан» смотрел на небо привычными глазами обычного человека, «ум которого заполнен книжными аксиомами».
Однако диалог сидящих у костра продолжился. Смотревшего на звёздное небо Владимира Клавдиевича вывел из задумчивости голос Дерсу.
- Посмотри, капитан, - сказал он, - эта маленькая «уикта» (звезда).
Я долго не мог разобрать, - пишет Арсеньев, - на какое светило он указывал, и, наконец, после разъяснений понял, что он говорил про «полярную звезду».
- Это самый главный люди, - продолжал гольд. – Его всегда один место стоит, а кругом его все уикта ходят.
В это время яркая падающая звезда чиркнула по небу.
- Что это такое, Дерсу! Как ты думаешь? – спросил я его.
- Одна уикта упала.
Я думал, что он свяжет это явление с рождением или со смертью человека, даст ему религиозную окраску. Ничего подобного. Явление простое: одна
звезда упала.
Для Дерсу не было сомнений в том, что и полярная звезда, и те, что вокруг неё «ходят», и только что упавшая – создания живые, одушевлённые и у них есть своя субординация.
На днях прочла информацию, что современные исследования учёных предполагают те же выводы: земля, как и прочие планеты нашей Вселенной, суть живые организмы.
Древнее «природоведение» знало об этом давно.
Полярную звезду нанайцы называли ХАДАХАНИ – НЕХОДЯЩАЯ.
В созвездии, которое мы называем «Большая Медведица», видели другой, я бы сказала, апокалипсический сюжет. Именовали его «Созвездием недружной семьи».
«СОЗВЕЗДИЕ НЕДРУЖНОЙ СЕМЬИ»
(Сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
«Большая Медведица» - это русские так назвали. У нас по-другому называется: пэулэн.
Жила одна небесная семья: отец, мать, дочь. Дочку выдали замуж. Отец говорит зятю-ходё: «Поди, сделай дэлкан, четыре рогатины вбей, чтобы на них невод класть просушивать». Зять сделал, да неровно рогатины вбил: вкривь и вкось.
Увидел старик – мапа такую работу, рассердился, схватил топор, погнался за зятем, зять – от него, дочка – асиа пиктэ - за ними – мужа от отца защитить…
Так и бегут до сих пор, никто никого догнать не может…
«Ковш», как вы четыре звезды называете, это и есть четыре криво вбитые
рогатины, а ещё три звезды – бегущая недружная семья: дочка к мужу бежит, мапа – за зятем-ходё и топорик - сурэ в руке держит – са-амую звёздочку маленькую… Топориком машет. Вы, наверно, видели, как эта маленькая звёздочка то ярче, то тише бывает… Бежали они, бежали, никто никого не догнал и в звёзды превратились…»
Спрашиваю Дачи-сказительницу: «А что, если они догонят друг друга?»
«Тогда и конец земли будет», - отвечает мудрая нанайка.
Предостерегает людей древняя астрономия: Дружно живите! Иначе плохо кончатся ваши земные раздоры. Погибнет от них земля.
Анна Онинка своими рисунками подтверждает эту притчу. Огораживает бегущих персонажей завитками символического Древа Жизни, тоже – словно предупреждает.
РИСУНОК 1. Бегущая семья.
Второй рисунок тоже непрост. Три Мира связывает собой СЕМИЗВЁЗДНОЕ Созвездие: Нижний, хтонический, населённый ящерицами да лягушками; Средний, проросший Древом Жизни; Верхний, где витают символические завитки облаков, мирных в небесном океане. Мирных – пока…
Рисунок 2. Созвездие «Пэулэн».
Глава 15. МИРОВОЕ ДРЕВО И ЕГО ЗЕМНЫЕ МОДУЛИ
В древнем нанайском сказании о добром духе Хадо перечисление его деяний начинается с главного: «Сделал он большое-большое, толстое, высокое дерево, вершина до облаков доходила…»
Небесное Мировое Древо, известное почти всем народам планеты, в нанайских представлениях имеет свой оттенок, выраженный в названии Омиа-мони – Дерево душ (ещё не рождённых детей). Его зримый, вышитый, портрет можно увидеть на свадебных халатах нанайских невест. Оно не имеет признаков вида. Это – Дерево всех деревьев – всеобщее. Становится ясно, что и сама девушка, облачившаяся в ритуальные свадебные одежды, мыслилась древом жизни, древом ещё не рождённых детей.
Принципиально та же мысль воплощена и в старинных северо-русских вышивках, где Древо Жизни как бы прорастает сквозь фигуру богини-Праматери.
Некоторые нанайские сказки словно отражают реальность этого символа, совмещая действием девушку с деревом. Именно так происходит в сказке «Белая берёза» («Чагдян чалбан», сказительница Дачи Удинкан), вероятно, очень древней по происхождению, ибо в ней участвуют персонажи предания об изначальном сотворении Древа Душ и вслед за ним, как бы вопреки ему - Симбирамони – шаманское дерево.
Главная героиня сказки – девочка- фудикэн – наделена одним качеством: она поёт, и пение её родственно весне, пробуждающей животворящие силы природы. «Льётся песня, как речка журчит. Вместе с песней, и птицы начинают петь, и травы колыхаться-шелестеть…» Первый аккорд сказки ассоциативно сближает девочку и природу.
Понятно, почему не по вкусу пришлось пение девочки смертоносному Чёрному Змею – Сахаридябдян. И превращает он поющую в бездушный камень. Добрый дух Хадо, узнав о злодеянии, возвращает фудикэн к жизни, но – в облике берёзы.
Два портрета обрамляют сказку, зеркально повторяя друг друга, словно прорастая один в другой. В первом – у девочки «волосы на ветру, как берёзовые ветви, играют-переливаются». В финальном – «У белой берёзы ветви на ветру играют-переливаются, словно волосы длинные».
Сказка как бы приуготовляет, репетирует слияние женского начала с древесным.
Такое же совмещение, превращение девушки в дерево - происходит и в сказке «Ивушка». Отметим, что в обеих сказках означен вид дерева: берёза, ива. Иву нани относят к священному дереву, ибо многолистна она, и в каждой развилке веточки предположительно обитал образ птенца – души будущего ребёнка.
Много священных деревьев в Приамурской тайге. Один род ульчей называет себя Дятала» - по виду дерева с розовой древесиной. Я не знаю его дендрологического названия, но присутствовала на церемонии, когда пожилой ульч совершал поклонение своему «предку», каким считали это дерево его соплеменники. Человек подошёл к дереву, встал на колени, поклонился, сказал, подняв руки к дятала: «Вот я пришёл к тебе, дедушка, попросить об удаче в охоте…» И долго ещё разговаривал – молился на своём языке. Потом острым ножом срезал осторожно тонкий слой коры, раз взмахнул, два – и появился на стволе лик, повторяющий лики на сакральных фигурках деревянных сэвэнов.
Вероятно, дерево это почиталось у ульчей священным - пиоха.
Приведу отрывки из нескольких сказок, в которых задействовано священное дерево.
… Вот однажды девушка-пудин с младшим братишкой спасалась от старшей сестры, которая была сумасшедшей и их преследовала. «Шла пудин с ношей день и ночь. Тяжело, устала она. Дело было зимой, голодные оба… Тогда выбрала пудин большое-большое дерево, собрала сушняк, костёр развела, стала бода (рисовый отвар) в железном ковшике, что с собой захватила, варить. Сварила. Наелись. Уснули оба. Во сне слышит треск пудин. Это, оказывается, дерево раздвоилось, вышел из него старик-пиоха, весь светится. «В злого духа, - говорит, - сестра твоя превратилась. Жалко мне твоего маленького братишку, заберу его к себе, а ты сама спасайся». Проснулась пудин – нет брата. А дерево такое же целое, как вечером было, стоит».
По сюжету сказки, вернулся младший брат на землю, могучим муханом-богатырём стал: его ведь сам пиоха воспитал. (Сказка «Как Пиоха воспитал мухана»)
В нанайских сказках священные деревья часто бывают спаяны с темой рождения и воспитания необычного ребёнка, мухана-богатыря. Непорочным, сверхъестественным способом зачала младенца красавица-пудин в сказке «Три ласточки» - «Илан чифяку».
« Упал на голову пудин ласточкин помёт. Забеременела она, а откуда это – не знает. Пришёл срок, пошла она к амиктан - священному дереву в тайгу, большому, высокому. Внизу в стволе этого дерева – большое дупло. Вроде как комната. Вошла туда пудин, соломку, что по дороге собирала, на пол дупла постелила. Возле входа в дупло огонь зажгла – злых духов отгонять.
Родила она мальчика невиданной красоты: светлые волосы у него, зубы, как жемчуг речной, большой палец крепкий, как кость – из лука лучше стрелять.
Залезла пудин на верхние ветки священного дерева, оставила там ребёнка. Вверх, туда, где солнечные лучи и лучи луны живут, небесной пудин закричала:
- Возьми себе моего сына, расти его, выходи потом за него замуж, он муханом – богатырём будет!
И так и было».
Утерянный рисунок Анны Онинка. Пиоха выходит из дерева. Публикуется по книге А.Я Чадаевой «Эдемская память», 2006 г., типография ООО «БЭСТ-принт», стр. 45.
Рисунок Анны Онинка к сказке «Илан чифяку». Юноша – воспитанник Пиоха – обручается с небесной фудин. Их приветствуют родители мэргэна–юноши.
Сюжет на рисунке защищён деревьями – оберегами, а также изображением бабочки-меонги, чтобы никто не посягал на счастье молодой пары и благополучный финал сказки.
Дерево здесь мыслится, как дорога в Верхний мир – для избранных, чьё зачатие и необычная судьба приуготовляются и вершатся силами Неба.
Если же продолжить линию символического совмещения: женщина – дерево, которую мы начали прослеживать в сказках «Белая берёза» и «Ивушка», то намечена она и в сказке «Три ласточки». Чрево женщины вписывается в чрево-дупло дерева, и оно становится как бы причастным к акту рождения ребёнка, напоминая о Дереве душ – Омиа-мони.
А теперь подробнее остановимся на сказке «Ивушка».
ФОТОХА - ИВУШКА
(Сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Когда-то где-то давно жил один юноша – мэргэн с женой, далеко – далеко от людей. Кругом непроходимая тайга была. Очень хотели детей иметь эти муж и жена, а не и нет. Уже стали стареть, уже беспокоятся: «После нашей смерти неужели и следа от нас не останется?»
Вот жена почувствовала: под сердцем что-то шевельнулось, сама не поверила, долго не говорила мужу. Сильнее стало дитя шевелиться. Жена думает: «Это эндур-бог нас услышал».
Муж вернулся с охоты, сердитый, мрачный. Жена, как всегда, обед собирает. Он ест нехотя.
- Ты поешь, отдохни, я тебе чего-то расскажу, - говорит мужу.
«Что женщина знает?» - думает муж.
А в старину говорили: женщина всегда вдвое больше мужа знает.
Муж удивляется: чему жена радуется? Детей нету в доме – и радости в доме нет. Солнце, и то как будто меньше светит. Муж поел, лёг. Жена села в изголовье.
- Мапа, знаешь, у нас, наконец, может, радостный день будет.
Муж сразу догадался, о чём она будет говорить.
Вот живут они теперь весело. Муж всё время на охоту ходит. Без него жена родила ему девочку, такую светлую, такую красивую. Мать у неё лицом хоть и не больно пригожая, зато ласковая, работящая и мастерица. Сколько муж пушнины принесёт, она и кусочка кожи зря не бросит. Из маленьких кусчеов сделает большую вещь.
Не знаю, когда у них в доме кэкэчэн-служанка появилась. Откуда взялась – никому не известно. Всё в доме делает, пищу готовит, от младенца ни на шаг не отходит. Всё качает её, песни поёт. Девочка слушает да уснёт, слушает да уснёт, во сне улыбается. А мать уже приданое дочери готовит: несколько такто-амбаров красивой одеждой заполнила.
Однажды ни с того, ни с сего заболела у девочки мать. Так сильно заболела. Ждёт, скорей бы муж с охоты вернулся. Вечером пришёл мэргэн.
Она только и успела сказать: «Мапа, береги нашу дочь» - и умерла. Муж не
Понимает, что за напасть такая, интересно, утром ни на что не жаловалась.
Похоронил он жену, девочка совсем осиротела. И кэкэчэн как нарочно – исчезла. Сколько жила – мэргэн ни разу её лица не видел, не помнит, какая она была. Дочке уж лет пять-шесть было, маленькая. Что делать? Нельзя ведь на охоту не ходить. Отец её одну оставляет. Вернётся – дочка причёсана, лицо умыто, и дома всё так чисто, будто кто прибирает. Увидит отец девочку – и всё горе своё забывает. Уйдёт на охоту – опять о жене тоскует. Так время и шло, и не заметил мэргэн, когда выросла фудикэн – девочка.
Недалеко от их дома было озеро. Фудикэн любила к нему ходить. А озеро, хоть какой сильный ветер бушует, гладкое и чистое стоит, как маслом налитое. Вот сядет возле озера, опустит в воду косу, тихое течение откуда-то появляется, волосы её как будто расчёсывает, гладит, моет. Хорошо у озера фудикэн, сидит, песни поёт.
Один раз пришёл к ним какой-то юноша, красивый, статный, коса за спиной – толстая, в руке дёбго – острога. Приглянулась мэргэну красавица. Отец радуется:
- Ты откуда, мэргэн, появился? У нас тут поблизости людей нету.
- По свету ходил, забрёл к вам.
Могучий охотник этот мэргэн. Из тайги придёт – много пушнины принесёт, положит у ног фудин.
Вот раз осталась фудин одна дома, слышит: где-то кто-то зовёт её голосом, точно таким же, как у неё. И её песню любимую поёт. Не по себе стало девушке, на сердце нехорошо. С непокрытой головой никогда не выходила она на улицу и лицо закрывала, а тут простоволосая выскочила. Пошла она к озеру, опустила в воду косу. Течение появилось, стало ей волосы гладить… Фудин песню запела. И как запела – пошли вокруг неё круги по воде, волны покатились, вода выше, выше подниматься стала, и вышел из воды, до пояса поднялся мужчина и стоит. Коса толстая, где у неё конец – не видно даже. Красивее был этот мэргэн, чем жених фудин.
Рисунок 1. Водный мэргэн и фудин. Между ними – волны водяные.
Спрашивает: Знаешь, кто я? Помнишь, кэкэчэн тебе песни пела, баюкала тебя? Это я тебя растил, развлекал. И не думай за кого-нибудь другого замуж выйти. Ты – моя невеста, хочу, чтобы ты моей женой стала. Пойдём, я тебе мои владенья покажу.
- Я под водой не могу ходить, - отвечает фудин. – Я ведь земной человек.
- Ты об этом не беспокойся, - говорит мэргэн. И правда. Прямо на глазах фудин расступилась вода, будто кто одеяло откинул. Вниз мраморная лестница ведёт, чем глубже – тем красивее. Спускается по ней девушка. Рыбы ей кланяются. Фудин себя не узнаёт: на голове корона у ней, платье всё сверкает.
Рисунок 2. Фудин и мэргэн во владеньях водного мэргэна.
- Ну, как, нравятся тебе мои владенья? – спрашивает мэргэн.
- Не знаю, что-то холодно мне здесь.
Идут, идут, а кругом золото валяется, как простые камешки, и серебро, и драгоценные каменья, и жемчуг. Большое селение – иргэн показалось. Там люди – не люди: полурыбы, получеловеки, все фудин кланяются, все её приветствуют. А ей неуютно так, холодно, просит она мэргэна:
- Отпусти меня домой, я хоть с отцом повидаюсь. Честный человек никогда обманом не женится.
Тут видит фудин: поперёк дороги появились два ручья. По одному золото течёт, по другому – серебро. Одна её коса упала в золотой ручей, другая – в серебряный. Она этого не заметила.
Рисунок 3. Золотая и серебряная пряди волос на голове фудин.
Вот вышли они на то место, откуда в озеро вошли.
- Смотри, фудин, не забывай меня, а то что-нибудь неброе случится.
- Не забуду. Да только холодно мне у тебя.
- Ничего, - отвечает мэргэн, - привыкнешь.
Пришла фудин домой. Никого в доме нет, отец с женихом на охоту ушли. Заметила вдруг: косы за ней волочатся, одна золотая, другая серебряная.
О-о! Вдруг жених заметит? Уложила она косы в шёлковый мешочек-укульчи, хорошенько его завязала.
Вернулись охотники. Жених улёгся возле фудин, стал ей голову гладить. Развязался мешочек, упал, и рассыпались косы – золотая и серебряная. Жених даже глаза рукой закрыл.
- Откуда это у тебя, фудин? На сердце у меня что-то тревожно стало.
- Мэргэн, у меня второй жених появился. Так, видно, мне на роду написано. Ты откажись от меня, так лучше будет для нас обоих.
Он ответил:
- Если я руку в кулак сожму, уж никогда его не разожму.
Ничего не сказал больше, взял своё дёбго-острогу и пошёл к озеру.
Никогда таким не было озеро: волны, как валуны, ходят. Мэргэн голосом фудин зовёт:
- Мукка Аджяни, Водяной царь! Я по тебе соскучилась. Выходи!
Откуда-то издалека раздаётся:
- Ты не хитри, ты – мой соперник, пришёл со мной биться.
- Нет, я – ива-фотоха. Выходи!
- Я не трус, выйду, если тебе надо. – Поднялся из воды, сначала до шеи, потом до груди.
Мэргэн подзадоривает:
- Выше, выше поднимись, до пояса.
Выше поднялся Мукка-Аджяни, не побоялся. «Я знаю, - сказал, зачем тебе это надо». Мэргэн кинул в него дёбго-острогу, и следом сам на соперника прыгнул…
Рисунок 4. Битва мэргэна с Мукка-Аджяни.
Фудин чувствует: недоброе что-то творится на озере. Выскочила из дома, побежала. Неспокойно озеро, и, вместо воды, кровь в нём. Плачет фудин:
Ни водяного, ни земного жениха не видно, под водой битва идёт.
Рисунок 5. Фудин сидит у озера на сломанном кусте ивы.
Сидит девушка, ждёт, сколько времени прошло – не знает. Стала своё детство вспоминать, служанку ласковую, стала свои песни петь… Потихоньку успокоилась в озере вода, чистая, прозрачная сделалась.
Заглянула в воду девушка, своё отражение увидела: корявая, сучковатая ива – фотоха стоит.
Рисунок 6. Дерево ивы-фотоха.
Не столько дереву, пусть и избранному, поклонялись древние народы, сколько запечатленному в них духу – посреднику между людьми и хозяином Неба – Эндури или Санги-мапа. Дерево оттого и считалось священным, что дух-посредник Фиоха (кур-урмийский диалект) или Пиоха ( средне-амурский) избрал его своим вместилищем и жил, невидимый людям, внутри него.
Даже место возле священного дерева нельзя было осквернять.
Обратим внимание на некоторые детали в рисунках Анны Онинка к этой сказке. На четвёртом рисунке фудин сидит (спиной к зрителю) на низком, почти лежащем кусте ивы. Да ещё к тому же сломанном. И нет на нём никаких птенцов-чока. И означает это, что не быть девушке ни женой, ни матерью. А станет она бесплодной ивою, что подтверждает и пятый рисунок, на котором изображено дерево ивы, красивое, цветущее, но тоже – без птенцов.
Ещё один значимый «персонаж» сказки – волосы героини. Несколько раз повторяется в тексте, что течение в озере как бы расчёсывало её длинные косы. А, по нанайским представлениям, только жених, которому девушка дала согласие на брак, имел право прикасаться к волосам невесты и расчёсывать их. Вероятно, сказка приоткрывает предпочтение девушки земному жениху – водного.
Деталь, чрезвычайно важная, ибо волосы у всех народов мира мыслились как «антенна», связанная с космосом. Есть этому и наукообразные объяснения. Считается, что волосы, подобно нервным окончаниям, воспринимают всю информацию из окружающей среды и космоса, но и сами способны излучать электромагнитную энергию во внешний мир.
На Руси в старину волосы называли «космами»: не от связи ли этого понятия с «космосом»?
Как и у нанайцев, русские девушки заплетали волосы в одну косу. Это означало, что девушка свободна и ищет себе пару. Длинные волосы, считалось, наполняли энергией жизни её тело, душу, дух. В праве мужчины расчёсывать волосы невесты (у русских – жены) предполагалось согласие девушки (женщины) высвобождать свою жизненную энергию и делиться ею
с избранником.
Длинные волосы считались оберегом от злых духов для их обладательницы. Ритуал и нанайцев, и славян предписывал замужней женщине расплетать косу на две и укладывать их вокруг головы с той же целью – оберега.
Сегодня это правило, к сожалению, забыто, как и понимание сакральной роли волос в жизни девушки – женщины. Повсеместна мода – ходить с распущенными «космами». Но ведь «электромагнитная энергия» от волос может нести в себе и негативные свойства. Не потому ли в православных храмах сохранился запрет: девушка, женщина не имеет права входить в церковь с непокрытой головой.
Вспоминаю эпизод из моей «дальневосточной жизни». В конце 70-х годов я возила только что вышедшую книгу нанайских сказок под общим названием «Храбрый Азмун» по разным нанайским селениям. Иллюстратором сказок был талантливый и этнографически образованный художник Геннадий Павлишин. Я показывала сборник, прежде всего, нанайцам старшего поколения: ЧТО они скажут об этнографической достоверности рисунков. Отзывы были восторженными. Но почти у всех вызывала недоумение одна важная деталь. Так, Дачи Удинкан, например, сетовала, что нанайские женщины изображены с непокрытой головой и распущенными волосами. В то же посещение её в селении Улика-Национальная я записала от неё сведения об отношении к волосам женщины.
«Когда женщины шьют одежду охотнику, то завязывают голову платком, чтобы волосы не попали на его одежду.
Если ласточка подберёт волос женщины и вклеит его в своё гнездо, - эта женщина заболеет неизлечимой болезнью».
Теперь, возможно, станет понятнее, почему в сказке «Ивушка» и в иллюстрациях к ней Анны Онинка столь большое символически-реальное значение придаётся роли волос героини – фудин.
Глава 16. МАЛЬЧИК – ВЕЛИЧИНОЙ С ПАЛЬЧИК
ВЫСУ ЭРГЭЛ БУКУ. ЧУМЧУЭН ДАИЛАНИ ПИКТЭКЭН
(Сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
На окраине большого селения – иргэн жили старик со старухой, и не было у них детей. В углу жилища стоял средней величины глиняный сосуд с водкой. Каждое утро старик выпивал ма-а-ленькую чашечку водки из сосуда кочи, величиной с маленький напёрсток.
Однажды утром он обнаружил, что в глиняном сосуде водки на один палец стало меньше. На другое утро – уже на два пальца уменьшилось и, наконец, наполовину уменьшилось водки в сосуде.
Что такое?! - Разгневался старик и говорит старухе:
- Давай сегодня всю ночь караулить будем, кто нашу водку ворует.
И, как стемнеет, стали они водку караулить. Да вот беда: к полночи разбирает стариков сон, и в одну ночь, и в другую… И вот сквозь сон слышат: что-то в сосуде скрипнуло… Вскочили они, светильник зажгли и видят: возле сосуда стоит ма-а-а-аленький мальчик, совершенно голый, в одной ручке держит ковшик – комбо, маленький, с длинной ручкой, а в другой – тоже ма-а-аленький сосуд ХО, из красной меди сделанный, как будто из двух воронок составленный: вверху – поуже, внизу – пошире. Сосуд этот особенный: из него нани своё жилище водкой опрыскивали, чокторили, чтобы ублажить покровителей - духов дома.
А глиняный-то сосуд с водкой куда выше мальчика. Только и чиркает мальчик ковшиком, старается хоть немного водки достать и в хо её перелить.
РИСУНОК 1. Мальчик с ковшиком и ритуальным сосудом ХО
у глиняного сосуда.
Ага-а! Схватил старик мальчика, связал ему ручки да ножки, под накан бросил, думает: «Утром унесу его и убью».
Утром, только собрался из дома с ленником выходить, мальчик и говорит старикам:
- Какая вам польза от того, что убьёте меня? Лучше возьмите меня в дети. Когда выросту, как сын, буду и кормить вас, и одевать. Разве плохо вам от этого будет?
Старик задумался. Спрашивает старуху:
- Ну, что делать будем?
Старуха обрадовалась:
- Давай возьмём мальчика. Пусть нам сыном будет. Ведь у нас-то – век прожили, а детей нет.
Сшила старуха одежду мальчику, старик – игрушки сделал: лук да стрелы к нему. Мальчик играет, а однажды далеко в тайгу ушёл, поднял голову к небу, стал кричать:
- Небесная моя жена! Услышь мой голос! Кинь мне моё золотое одеяние и шапку – Боро, что меня невидимым делает, не забудь!
РИСУНОК 2. Падает с неба волшебная одежда мальчика.
Как только сказал так – упали с неба и одежда его золотая, и шапка-невидимка. Облачился он в них и домой пошёл. Встал перед отцом и матерью, а они его не видят, вокруг дома ходят, чего-то ищут.
- Чего ищете? – спрашивает мальчик.
- Да как будто ты в дом зашёл – и нет тебя, - отвечают.
Мальчик верхние пуговицы на золотой одежде расстегнул, шапку на затылок сдвинул.
- Теперь меня видите?
- Чуть-чуть видим…
Снял небесную одежду мальчик, старикам всё рассказал.
И пошла молва по иргэну о чудесной одежде мальчика.
Дошёл слух до царя, и велел он своим слугам этого мальчика привести.
Пришли они к нему в дом, так и так, - говорят, - царь тебя привести велел.
- А разве я что плохое сделал? Даже никому плохого слова не говорил, - отнекивается мальчик.
- Если царь велит, нельзя отказаться, - упрашивают его слуги. – Если с нами не пойдёшь, царь нам головы велит отрубить.
Жалко их стало мальчику. Надел он своё невидимое одеяние, пошёл с ними. А слуги всё по сторонам поглядывают, спрашивают:
- Идёшь ли ты с нами или нет?
- Иду, иду, никуда от вас не убегу. Жалко мне вас, если из-за меня царь велит вам головы отрубить.
Дошли они до царского дворца. Встал мальчик возле порога, а царь на троне сидит и всё глазами шарит, но никого не видит. Сам себе вслух стал говорить:
- Будто бы кто-то пришёл, а никого не видно. Значит, подвели меня слуги.
- Да нет, не подвели тебя слуги. Вот он – я.
- А-а, - говорит царь, - ну, тогда иди, садись, а то с невидимкой что за разговор.
Мальчик верхние пуговицы на одежде расстегнул, шапку на затылок сдвинул.
- Ну, как, видишь меня теперь?
- Вижу чуть-чуть, - отвечает царь. – А теперь скажи, как твоё имя?
- А имя моё Васу-Эргэл- Буку. (Возвышенная душа? Уточнить.)
- Ну, вот, Васу-Эргэл-Буку, должен ты мне, царю, отдать твоё одеяние. Простой человек не может его носить.
Согласился Васу, снял с себя одеяние, отдал царю. А одеждам своим шепнул: «Это злой царь, кого хочет – убивает, у кого хочет – отнимает, так что вы накажите его».
Облачился царь и стал разговоры разговаривать с Васу-Эргэл-Буку. Сначала одежда на нём свободно сидела, потом всё теснее и теснее стала, потом и вовсе у царя дыхание перехватило. Слова путает, языком еле ворочает. Наконец, взмолился:
- Возьми ты, - говорит, - своё одеяние, носи сам, а мне оно не по плечу.
- Так ведь ты только что говорил, - возражает Васу, - что только царям пристало такое одеяние носить. Как теперь быть? Если мне назад отдаёшь, значит, я – царь и есть, а ты – простой человек.
Да! Твоя правда! – нехотя отвечает царь. – Я простой человек и твой слуга, а ты – царь.
И как только сказал он эти слова, спало одеяние с царя, к Возвышенному мальчику вернулось. Вышел он на улицу и всем объявил, что теперь он – царь! Потом поднял голову к Небу, крикнул:
- Небесная моя жена! Услыши мой голос! Тем, кто рядом с тобой на небесах пребывает, вели на землю ко мне спускаться. Никого не оставляй, а сама иди ко мне последней!
И только он так сказал, с неба, как дождь, люди спускаться стали. Всем им новый царь новые дома дал. Позвал и родителей своих – старика и старуху. И так славно стали жить все вместе, дружно. И радуются – не нарадуются и до сих пор.
В 1970-е годы приехала я в селение Верхний Нерген (посмотреть место в Google Планета Земля), в гости к мастерице Анне Онинка. О многом беседовали мы с ней. Но главной темой обсуждения была ИЕРАРХИЯ ДУХОВ в представлениях нанайского этноса.
Верховным божеством нанайцы, ульчи, нивхи считали БОА ЭНДУРНИ. В переводе: боа – вселенная; эндур – бог; ни – притяжательный суффикс.
Боа Эндурни – Бог Неба (Вселенной).
Раз в год, по свидетельству этнографа Л.Я. Штернберга, - каждая семья совершала моления Небу. Готовились загодя, откармливали свинью для заклания. В молении участвовали мужчины одного рода. Молились около священного дерева ТУЙГЭ, имевшегося у каждой семьи, росшего недалеко от дома, на опушке тайги. Там ставили фигурки домашних и промысловых духов, духов – целителей; предлагалось угощение для них – голова жертвенной свиньи.
Руководил моленьем старейший рода, читал молитвы стоя, остальные – на коленях, кланялись. Гости стояли поодаль. Женщины обычно находились в доме, готовили угощенье для гостей.
Старейший обращался к Боа Эндурни и к духам, просил о благополучии, здоровье, удачи в промыслах.
Молодым передавались формулы моленья Богу Неба.
Понимая, что задаю дерзкий вопрос, всё же спросила я Анну Онинка: «Как выглядел Боа Эндурни? И – как его изображали? А «дерзкий» потому, что удалось мне однажды увидеть ДУСХУ – своеобразные нанайские «иконы». Расстелила их передо мной Дачи Удинкан из селения Улика Национальная. Расстелила, потому что это были полотнища из белой ткани, на которых была нарисована картина Мироздания, как её представляли нанайцы. В центре изображено Мировое Древо Жизни. Однако образа Бога Неба на дусху не было.
Дачи показывала мне дусху с великими предосторожностями, ибо никто чужой, даже взглядом, не должен к ним прикасаться.
… После долгого молчания, Анна Онинка внезапно встала и вышла из дома. А вернулась со свёртком. В нём закутанная в дорогую парчу открылась обнаженная фигурка маленького мальчика с длинной косой, похожая на целлулоидную игрушку.
- Вот это Он и есть, - сказала Анна,- Боа Эндурни, когда ребёнком был.
Далее в разговоре выяснилось, что фигурка эта привезена из Китая ещё в те времена, когда по пограничной реке Уссури нанайцы могли свободно сплавляться в прибрежный Китай и совершать там товарообмен.
Анна хранила фигурку в сокровенном месте на чердаке дома, видимо, воздавала ей почести, о чём свидетельствовала драгоценная «одежда» из дорогой парчи. Так же, как Дачи, просила не говорить никому об увиденном, ибо показывать её - грех – соромбори.
Не знаю, сама ли Анна Онинка сочинила сказку «Мальчик с пальчик», или она уже бытовала в нанайском фольклоре, но это не меняет значительности её содержания, даже если разработка сюжета закамуфлирована сходством с «бродячим» евро-азиатским сюжетом.
А известен он был и в России (А.Н. Афанасьев поместил сказку «Мальчик с пальчик» в сборник «Народные русские сказки»), и в Германии (в Сборнике сказок Братьев Гримм), и в латышском фольклоре, и в английском, в болгарском, и тувинском, и японском … Но – разночтения с нанайским вариантом – велики. В перечисленных задействованы великаны, разбойники, воры, животные, в чьи желудки попадает малютка-мальчик, жестокие, жадные люди.
Однако ни в одной из этих сказок герой не сопряжён с Небом. В нанайской эта связь декларируется с самого начала. Неизвестно, откуда в доме стариков появился Мальчик с пальчик. Но, пытаясь черпать впаки-водку из глиняного горшка, он держит в руках ритуальный сосуд ХО, из которого нани окропляли водкой углы жилища, ублажая покровителей дома – духов. У Высу Эргэл Буку - есть, оказывается «небесная жена». Она и сбрасывает с неба волшебное одеяние «мужу». «Золотое», и не только драгоценное, но и волшебное. Оденет его герой – и становится невидим. Есть и другие волшебные качества у золотой небесной одежды: она послушна велениям хозяина.
Далее возникает мотив неправедного земного Царя. «Он всех обижает, убивает, отбирает всё, что хочет». И у «мальчика» отнял его золотую одежду.
Но пришлось злому Царю поменяться ролями с «мальчиком». Стал он простолюдином, а герой сказки – Царём. Справедливым покровителем своего народа, и земного, и сказочного, который на Небе жил. И каждого сказочно осчастливил – каждый свой дом обрёл. «И никого Высу не обижал», - сказано в финале сказки.
Не такого ли Царя Небесного почитают нанайцы, молясь Богу Вселенной -
Боа Эндурни и храня его младенческий образ в душе, и в потаённых уголках своих жилищ, и, как смею предположить, в этой сказке.
Сказка записана Анной Онинка на нанайском и русском языках.
* * *
У религиоведов издавна бытует термин «язычество». К нему, в частности, в качестве «язычников» относят народы, практиковавшие шаманизм, то есть и коренное население Дальнего Востока и Севера России. Считается, что эти народы поклоняются твари – а не Единому Творцу, поклоняются стихиям, «священным деревьям», некоторым животным, Солнцу или Рассвету и возводят их в ранг «божества»: «бог Огня», «бог Воды»… Тогда как древние этносы создали свою ДУХОЛОГИЮ. У них бытовали понятия: «дух Огня», «дух Воды», «дух священного Дерева», «дух священного животного». Произошла подмена понятий. Прежде всего, потому, на мой взгляд, что свои сакральные представления у этих народов хранились в строжайшей тайне, особенно, для «белых пришельцев». В их метафизической системе взглядов, в сакральной терминологии присутствует понятие Бога Вселенной, в чём мы убедились, исследуя приведённую выше сказку.
Некоторые учёные-этнографы исповедуют теорию об изначальном монотеизме единобожии древних народов, в их числе, нанайцы и нивхи. Так, католический учёный В. Шмидт ещё в первой половине ХIХ века утверждал, что в сознании древних народов существует представление о Высшем Существе, трансцендентном от всего земного. Его называли «Отец» или «Отец Неба». Он не имел определённого культа и конкретного образа. Молитвы и просьбы к нему излагались только в крайних случаях, когда духи природы не могли помочь.
Его имя и деяния считались сакральной тайной и передавались изустно раз в год в обрядах мужской инициации.
Несмотря на высокое духовное развитие, такие племена не были развиты в плане материальной культуры и «технического прогресса». Наоборот, аборигены как бы нарочито отстранялись от такого пути и пребывали замкнутыми в своей культуре».
(Schmidt W. Der Ursprung der Cottesidee. Antropos. 1921. Происхождение идеи Бога).
Такую же мысль разрабатывает Л.Я. Штернберг: «Есть у гиляков (нивхов) смутное представление о Верховном Едином Божестве, Отце всех людей и всего существующего.
… Идея Высшего Существа диктовала социальную организацию жизни этих племён.
… Нравственные принципы общежития, помощь ближним, уважение к жизни и имуществу другого пользуются Божественной санкцией». А вот как мыслит наш современник, и что особенно важно, богослов – архимандрит Платон Игумнов, перефразируя слова Апостола Павла, которые свидетельствуют, что «естественный нравственный закон дан Богом и является общим достоянием всех людей».
В свете цитируемого, становится особенно понятным иносказание нанайской сказки «Мальчик с пальчик», в которой действует «мальчик» - «царь», покровительствующий небесным и земным людям.
В сборнике материалов Гарино-Амгуньской экспедиции 1926 года учёные Н.Г. Каргер и И.И. Козьминский оставили сообщение о поклонении Боа Эндурни. «Другое моление перед началом охоты – в тайге. Здесь сооружается tajra - жертвенник и ставится лиственничная жердь, но охотники обращаются не к Sangi Mapa, а к БОА (мир, Вселенная)… Все жертвоприношения Боа исключительно БЕСКРОВНЫЕ. Вероятно, это моление лревнЕе, чем Sangi Mapa…»
Глава 17. ОЧИСТИТЕЛЬНАЯ СИЛА ОГНЯ
Космогоническое осмысление природы Огня было свойственно всем народам планеты. Древнегреческий философ Гераклит считал Огонь «скрытым разумом вещей», который не только формирует мир, но и различает Добро и Зло. По Гераклиту, душа – частица божественного Огня.
Платон утверждал, что Огонь и Земля – основные компоненты Мироздания.
Словно в рифму античным философам, монгольские племена почитали небо – отцом, создателем огня, а землю – матерью огня.
Как осмысливали природу Огня нанайцы? Рассмотрим нанайскую сказку «Фока – рыбий пузырь». Сюжет её внешне прост.
«Живёт юноша мэргэн. Много рыбы в проруби ловит, на льду её оставляет. Утром приходит – нет рыбы, и следов нет никаких – ни от нарты, ни от человека, ни от зверя. Так всю зиму было. Однако застал однажды вора мэргэн. Оказался им рыбий пузырь Фока. И глаза, и руки, и ноги есть у него. Мэргэн хотел ударить вора пешнёй, а, вместо этого, пешню себе в ногу воткнул. Захохотал Фока и исчез, а мэргэн стал рану лечить. Вылечил, отправился воришку Фока искать».
И вот тут-то начинается главная завязка.
«Идёт. Бугорочек маленький перед ним оказался, как будто ком снежный. Наступил на него мэргэн, и тут же ногу точно пешнёй пронзило, опухоль вздулась. Малю-усенький человечек вышел из бугорка.
- Ты что, - говорит, - …мой домик ломаешь? – Сказал и исчез. Этот человек называется «Подя» - Хозяин Огня. Значит, на этом месте кто-то костёр жёг, головёшки оставил, а их снегом занесло. Мэргэн поэтому и не заметил. На пепелище или на головёшки никому нельзя было наступать: Хозяин Огня обидится. Пришлось мэргэну домой возвращаться… Потом принёс на это место разноцветные лоскутки, кашу-лала, всё оставил для Подя, искупил преступление. На этом же месте костёр разжёг, и сразу нога зажила у него».
Что произошло в этом эпизоде?
Человек нарушил табу – наступил на жилище духа Огня, оскорбив его этим, и тут же был наказан. Но как только в знак раскаяния и в знак почитания он принёс Подя жертву, наказание тотчас исчезло. Мало того, Подя стал союзником мэргэна и помог ему сжечь жилище вора Фока вместе с его обитателями.
Многослоен этот сказочный эпизод. В нём – напоминание об обряде почитания Огня. Костёр, разожжённый в тайге, непременно «кормили», бросая кусочки еды. Когда рубили сухие сучья, чтобы подбросить в огонь, не забывали сказать: «Подя, Подя, убери ноги, а то я тебя пораню». С теми же словами обращались к Хозяину Огня, живущему, по представлениям нанайцев, в земле, если выливали оставшийся невыпитым кипяток. Запрещалось тыкать в костёр ножом, перешагивать через кострище или головёшку и даже наступать на старое пепелище, особенно детям.
В селе Булава на Амуре (посмотреть место в Google Планета Земля, посмотреть место в Яндекс.Карты) мне довелось увидеть культовое изображение духа Огня. Это был грубо обработанный обрубок полена лиственницы без признаков лика. Видимо, предполагалось, что нижняя часть Хозяина Огня скрыта в недрах земли и никогда полностью не поднимается на поверхность.
В древнейшем обряде инициации, свойственном родовому строю, юноша становился полноправным членом рода и получал право на вступление в брак. Обряд был жесток. Предполагалось, что юноша во время его умирал, а затем воскресал уже новым, безгрешным человеком. Огню в этом действе отводилась главная – очистительная - роль. Посвящаемый в тайны рода подвергался действию огня. Его символически сжигали, варили, жарили, изрубали на куски и вновь воскрешали… «Воскресший» получал новое имя. Его обучали приёмам охоты, поверяли тайны рода и верований, правила быта и т.д.
Огню в этом обряде приписывалась очистительная сила, способная выжечь в душе посвящаемого греховное и порочное. Через испытание огнём как бы совершалось истинное духовное рождение юноши. Индивидуальная судьба человека мыслилась сопряжённой с мировым огненным началом.
Сын Неба и Земли, Огонь считался посредником между земным и потусторонним мирами. В нанайском обряде поминовения усопших и в наши дни сохранился традиционный архаический сценарий «кормления» усопшего поминальной едой, передаваемой ему посредством огня.
Мне довелось быть свидетелем этого действа. Повод был печальный. У близкого мне человека Дачи Удинкан в тайге замёрз сын Олег. Похоронили. Поминки отмечали в потаённом овраге под Хабаровском, подальше от чужих глаз. Зная мою дружбу с Олегом и его матерью Дачи, пригласили и меня. Единственную русскую.
Я видела, как на поминальный костёр ставилась коробка, наполненная яствами (от каждого блюда за столом в неё складывали по кусочку), бутылка, в которую каждый, кто приносил водку-араки, выливал стопку, папиросы. Пока ещё не был зажжён огонь, мать покойного трижды наполняла будой – рисовым бессолевым отваром – черпак и трижды выливала буду жестом от себя в место разложенного кострища. Тот же ритуал должен был проделать каждый из присутствующих.
Занялся огонь, стал пожирать коробку. Все напряжённо ждали, как он расправится с пищей, но, влажная, она не разгоралась. Дачи заплакала: «Не хочет от нас принимать еду, обиделся на что-то». Но вот и пищу охватило пламя, и уныние сменилось ликованием: «Принял! Принял!»
Посредничество огня между живыми и мёртвыми мыслилось не механическим, но преобразующим: плоть даров сжигалась в прах во имя высвобождения самой её сути, идеи, адресованной столь же нематериальной душе усопшего.
Анна Онинка записала для меня сказку на нанайском и русском языках, знаковую для понимания темы.
О ЗЛОМ ДЯДЕ-УБИЙЦЕ И О ТОМ, КАК ОГОНЬ СЫНА ВОСКРЕСИЛ ОТЦА
(Сказительница и иллюстратор Анна Онинка)
Давным- давно, в начале Жизни, когда на земле ещё много было зверей и рыбы в водоёмах, когда складывались легенды и сказки, жили в одном селении мэргэн с женой. Были у них дети – девочка и мальчик, удачливый как на охоте, так и на рыбалке. И не знали они ни нужды, ни голода.
В этом же селении жил их дядя – эчэкэ – злой, жадный, сердитый, угрюмый и завистливый. Никого не уважал и на всех злобствовал. Жил он один, без жены и детей. Видел, что у племянника мэргэна всё ладится, и проникся к небу злобой и завистью. Сам же дядя ни охотиться, ни рыбу ловить не умел, да и ленился. Зато спать очень любил. А тех, кто охотился или рыбу ловил – просто ненавидел.
Иногда осенью увяжется за кем-нибудь на охоту. Уйдут вдвоём, а вернётся дядя один – и обязательно с добычей. В селении его никто не уважал.
Однажды дядя к мэргэну пришёл и говорит:
- Вот, мэргэн-племянничек, возьми-ка меня с собой на охоту, хочу вместе с тобой поохотиться.
- Ладно, - отвечает мэргэн, - вместе пойдём и вместе поохотимся.
Собрались, пошли. Шли, шли, добрались до удобного места, сделали из коры шалаш – чоро, мэргэн посреди чоро небольшой огонь развёл, и стали оттуда ходить на охоту.
Мэргэн всякой добычи много приносит, а больше всего – соболей. А дядя ничего не приносит, мэргэн даже и не знает, ходит он на охоту или нет. Спросит его, а дядя молчит, ничего не отвечает, даже и не взглянет на мэргэна, только спит да спит.
Каждое утро мэргэн рано вставал, сварит еду, сам поест и спящему дяде оставит. Поздно вечером вернётся, опять еду сварит, дядю разбудит, поужинают. Поест дядя и без лишних слов опять спать заваливается.
Однажды ночью, когда уставший мэргэн крепко спал, вдруг дядя прыгнул на него, стал ножом резать-колоть да приговаривать:
- Вот сейчас-то я тебя убью, конец твой настал, ты всяких зверей убивал, их мясом питался, удачливым был – а теперь всё забудешь – и о соболях, и какой у рыбы вкус, навсегда забудешь. Тебя убью и с твоей добычей домой пойду. Твоими соболями разбогатею, знатным стану, выше самой высокой лиственницы! Вот этим ножом сейчас доберусь до твоего сердца…
Рисунок 1. Дядя убивает ножом лежащего мэргэна.
Мэргэн плачет, слова льются, как песня:
- За что убиваешь меня,
мой красивый дядя,
мой единокровный дядя!?
Не причини мне смертной раны,
отпусти, пожалей…
Своих соболей половину тебе отдам…
мало будет – всех забирай
Только отпусти, только пожалей…
Дыханье моё не оборви,
сердце оставь стучать…
Что ни попросишь –
Всё отдам тебе…
Только отпусти, только пожалей…
В жёны тебе единственную дочку
без выкупа отдам…
Только убери нож –
глазам больно видеть его…
Но не пожалел злой и жадный дядя племянника своего. Убил.
Там, где горел костёр посреди шалаша – чоро, вырыл яму и зарыл мэргэна.
Домой вернулся с богатой добычей. Один. Люди в селении собрались, спрашивают его:
- А где же мэргэн, племянник твой?
- Не знаю, - отвечает, - мы с ним вместе не были, в разных местах были.
Вырос сын убитого мэргэна. Такой же, как отец, удачливый стал охотник и рыболов.
Однажды осенью собрался он в тайгу на охоту. И пришёл к нему злой родственник – дядя, просится вместе с ним охотиться идти. Юный мэргэн согласился. Собрались. Пошли. И пришли на то место, где шалаш-чоро стоял, а посредине в земле убитый отец мэргэна лежал. Юноша об этом не знал. Стал по обычаю в середине чоро костёр разжигать, а дядя рядом сидел.
И как только разгорелся костёр, искры полетели, дым повалил, восстал из костра отец мэргэна, жив – невредим и громовым голосом говорит дяде-убийце:
- Ты теперь с моим сыном пришёл, чтобы убить его, как меня убил на этом месте и здесь закопал! А меня мой сын воскресил своим огнём!
Вскочил от неожиданности дядя-убийца, «Пришёл мой конец!» - только и крикнул и упал замертво.
Рисунок 2. Воскресший, благодаря огню сына, мэргэн стоит посреди костра. Справа стоит его сын. А злой дядя корчится в смертельных судорогах.
Закопали его отец с сыном. Стали охотиться вдвоём. Потом в селение вернулись. Отец вверх по селению побежал, сын – вниз. Где большими шагами бежали – там большие дома появились. А где маленькими шагами шагали – там дома поменьше появились. И не счесть, сколько там жителей появился – большой иргэн. И все со всеми стали жить дружно и счастливо, и всё своё имущество разделили на всех.
* * *
По древнему обычаю приамурских народов, «новобрачная, переходя в род мужа, должна была брать с собой светильник с зажжённым от родового очага огнём. Это делалась для того, чтобы родовой огонь мог защищать новобрачную и во всём ей покровительствовать, когда она окажется в роде мужа». (Э.В. Шавкунов. Ж-л «Советская этнография». 1975. № 4. С. 117).
Каков он был, родовой светильник невесты? Нанайская сказка «Ихэрэ-фудин» («Лампа – девушка») показывает и сам сосуд, и его ритуальное назначение.
ИХЭРЭ-ФУДИН. ЛАМПА-ДЕВУШКА
(Сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жила одна девушка – фудин. И была у неё старая-старая лампа: пузырёк, наполненный рыбьим жиром, а из него фитилёк торчит. Раньше у нанайцев такие лампы были.
Никогда фудин лампу не зажигала, однако иногда изнутри пузырька сам по себе слабый свет показывался. Заботилась фудин о своей лампе, следила, чтобы ни пылинки, ни соринки на ней не было.
Услышал об этой необыкновенной лампе юноша-мэргэн. Думает: «Наверно, волшебная она, не простая». Пришёл будто в гости к фудин, стал сам её угощать. Удивляется фудин:
- Зачем пришёл? Зачем меня угощаешь? Наши предки так не велели делать.
- А у меня к тебе дело есть, - отвечает мэргэн. – Хочу я твою лампу сватать.
- Ладно, - согласилась фудин, - отдам я тебе лампу, только, смотри, осторожно с ней обращайся, пыль с неё стирай, береги, и пусть она всё время возле тебя стоит.
Завернула ихэрэ-лампу в свой праздничный халат-тэтуэ, со слезами отдала её мэргэну.
В охотничий домик принёс мэргэн свою лампу-невесту. Живёт, как жил: на охоту ходит, зверя промышляет, ждёт, когда же лампа в прекрасную девушку превратиться, ведь недаром же люди говорили, что не простая это ихэрэ, а девушка заколдованная. Ждёт, ждёт, а лампа не светит и не греет. Рассердился мэргэн, выкинул её прямо в снег, в дом вернулся.
А недалеко от его селения-иргэна жил молодой охотник. Шёл он однажды по лесу, остановился возле куста отдохнуть. Слышит вдруг – плачет кто-то. Раздвинул куст – увидел девушку. Одежды на ней нет никакой, в волосы, как в одеяло, завернулась, закуталась, дрожит от холода, слёзы ручьём текут.
Рисунок 1. Плачущая девушка на снегу и рядом с ней мэргэн
- Как ты попала сюда, фудин? – спрашивает молодой охотник.
Рассказала ему девушка, что выбросил её мэргэн в снег. Снял с себя парень халат-тэтуэ, олочи – сапожки из рыбьей кожи, одел красавицу, обул, повёл её к сестре, той, что лампу-ихэрэ замуж за мэргэна отдала. Увидала её сестра – расплакалась:
- Вот какой негодяй был твой муж, зря я ему поверила, тебя отдала.
Разнёсся среди людей слух о девушке невиданной красоты. Первым в её дом бывший муж прибежал, требует у сестры:
- Отдай мне жену!
- Ну, уж нет! – не соглашается сестра. –Так просто её теперь не заберёшь. Девять прорубей проруби, девять раз нырни. Сумеешь – твоя фудин будет.
Только три проруби одолел мэргэн, а в четвёртую уж и не полез: и так зуб на зуб не попадает, руки-ноги от ледяной воды сводит. Домой ушёл.
Не он один – много женихов пробовали в девять прорубей нырнуть – все отступились. Наконец, тот молодой охотник пришёл, который девушку в снегу подобрал. Стал нырять – все девять прорубей одолел, и холод его не берёт.
Ему-то и отдала сестра свою фудин.
- Женитесь, - говорит. – Счастливо живите!
И так и было.
Вот и Анна Онинка подтверждает, что «так и было». Фон её рисунка – разветвлённое Древо душ – Омиа мони. На его ветвях – два птенца-чока: один – над сидящей в снегу фудин, другой – над юношей-мэргэном. Значит, будет у этой пары двое деток в счастливом браке.
В экспозиции сказки уже заложено иносказание: старая лампа – сосуд необычный, в нём таится чья-то жизнь, давая о себе знать изредка светящимся светом, словно ждёт своего часа, чтобы вспыхнуть и разгореться в полную силу. По законам сказки, знающей реальную подоплёку необычного, лампу сватает мэргэн. Но не он, небрежно к ней относящийся, суждён ей в мужья. Она достойна другого человека, который, ради неё, «полезет и в огонь, и в воду».
В сказке совместились родовой светильник и невеста. Светильник как бы выполняет роль невесты, но и она выступает в качестве свадебного ритуального сосуда. И это закономерно: каждая молодая жена должна была продлить жизнь рода.
Глава 18. ДЁДЯН - СУД
Эту, действительно произошедшую историю записала Анна Онинка в селении Верхний Нерген. Описываемые события случились в 1930-е годы в селении Саян, что находится выше Троицкого. Рассказ чрезвычайно интересен описанием суда, издревле практиковавшегося у народа нани.
В одном Бируэ (многолюдном селении) на окраине жили муж с женой. Так хотели они ребёнка, а его всё нет и нет. Так проходил год за годом. С каждым годом жена всё больше и больше старела. Однажды муж и говорит ей:
- Давай, я возьму ещё одну жену – молодую женщину. Может, тогда в нашей семье родится ребёнок.
С радостью согласилась на это его аси – жена. Привёл муж вторую жену, молодую, и стали жить втроём. Старшая жена – мама была большая мастерица, и в последние годы, кроме шитья и вышивания, уже ничего не могла делать. А младшая – шустрая была, всё хлопотала – делала и по дому, и около жилища.
Вот прошло какое-то время, и пришла в дом радость: родился у молодой жены сын. Обе женщины за ним ухаживали. А он рос каким-то шаловливым, непослушным, да и глуповат был.
Старшая жена была из рода – племени Киле, а муж – из рода – племени Бельды.
Подрос сын. Стал с отцом на рыбалку ездить, и на охоту брал его с собой отец. Да только огорчал его сын: всё не так делал, как его отец учил. Да и в селении – младших ребятишек обижал, с ровесниками не ладил, с девочками дрался… К тому времени у него уже младшие братишки да сестрёнки появились, послушные и внимательные.
Стал взрослым парень. Однажды днём, когда отца не было дома, стал он в доме из лука в стену стрелять. Мать его останавливает, а он её не слушается.
Тогда старшая мать стала его уговаривать:
- Ты хоть бы на улице в птиц стрелял, что ли, а то дома ещё заденешь кого-нибудь…
- А-ах, так ты не хочешь умирать! - закричал на неё парень и пустил стрелу в грудь старшей матери. Убил её насмерть. Поднялась суматоха. Собрались люди из рода – племени Киле, откуда происходила старшая мать, решили делать большое «Дёдя» - суд.
У нанайцев в то время существовал закон: «Смерть за смерть. Кровь за кровь». И этот закон никто не имел права нарушить и приговор строго-настрого исполняли. И на этот раз Дёдя – суд вынес приговор: убить этого парня, подняв на копья. Акт этот назывался Сэликэлури.
Но люди рода – племени Бельды, из которого происходил отец убийцы, были против. Они просили род Киле подождать с выполнением этого решения сроком на три дня, до полудня, чтобы состоялся пересуд. А для этого надо было привезти Главного Судью, которого уважали все живущие на Амуре, от истока до устья. И поехали за ним, не считаясь с дальним расстоянием, на пяти весельных лодках, люди рода Бельды.
Вот едут с полудня и всю ночь по течению, и только на другой день вечером доехали до места, где Судья жил. Согласился старик Главный Судья. Люди из рода Бельды привезли ему живого гусака и закололи его возле Торо у дома Судьи. ( Тороан – это священный столб с изображением лика духа. Ему молились и приносили жертвы). Принесли жертву. Сам старик встал перед тороан на колени и просил его подсказать правильное решение в запутанном деле. И трижды чокторил для этого водкой-араки.
Настала ночь. Пора торопиться. Ведь если к следующему полудню люди рода Бельды не вернутся, то люди из рода Киле могут смело исполнить закон приговора.
А в это время люди обоих родов готовили место для казни. Нарубили колья, одни короче, другие длиннее. Один конец каждого длинного бревна заострили. Короткие колья забили в землю, к ним привязали длинные. Повернули их острием к центру казни. Назывались эти колья сэлпиори.
Натаскали песка и насыпали его на место дёдянги. Осуждённого четверо мужчин должны были, подняв за руки и за ноги, раскачать и бросить на поднятые другими мужчинами копья, которые его и пронзили бы насмерть.
… А люди племени Бельды с Главным Судьёй день и ночь гребут против течения. Считают минуты, ведь если не успеть, суд может свершиться. Подъезжают. Старик видит, что к месту дёдянги за руки и за ноги несут парня-убийцу и начали уже раскачивать, а четверо мужчин стоят наготове с копьями.
Выскочил из лодки Главный Судья, изо всех сил пустился бежать к месту казни. Бежит и кричит:
- Подождите – е !!! Подождите !!! Успеете – е !!!
Как услышали люди громовый голос Судьи, так и остановились.
Пришёл Главный Судья на место казни, между сэльпиори ходит, то с людьми рода Киле разговаривает, то с людьми рода Бельды. Выслушивает, что она сторона говорит, что – другая. Внимательно каждую выслушивает. Потом свой приговор сказал
- Братья племени Киле! Братья племени Бельды! Да, убил этот парень женщину из рода Киле. Но ведь была она уже глубокая старуха, сама на грани смерти. В своей жизни она ни одного ребёнка не принесла. Убить за неё молодого парня – несправедливо. А что она была большой мастерицей, так ведь в последнее время плохо уже видела, и ни шить, ни вышивать не могла. Она своё время отжила. А молодой парень пусть живёт.
Выслушали речь Главного Судьи люди. Те, что были из племени Киле, не согласились с ним, галдят – шумят. Тогда снова стал говорить Главный Судья:
- Братья племени Киле! Давайте мы с вами попросим у племени Бельды: пусть за старую старуху отдадут племени Киле какую-нибудь женщину. Женщину – за женщину отдадут. Так будет справедливо. Это моё последнее слово.
Завершив речь, стукнул он своим посохом – болоно по песку. Этот посох был увенчан набалдашником – с медной фигуркой сэвэна – духа.
Так закончился Дёдян – Пересуд.
В тот же вечер люди из рода Бельды привели в род Киле молодую женщину, плачущую и сопротивляющуюся.
Рассказав эту достоверную историю, Анна Онинка пояснила, что «когда над преступником совершалась казнь, ни детям, ни женщинам нельзя было при этом присутствовать. Мы издали смотрели. А Главным Судьёй тогда был Данил Бельды, недавно помер. Он был современным человеком, хорошо понимал по-русски, по-китайски. Самый уважаемый, правдивый и красноречивый человек был. По всему Амуру его приглашали суд вершить. Поросёнка, водку везли ему.
К своему рассказу Анна приложила уникальный рисунок. Если человек совершал байта – тяжёлое преступление и суд приговорил его к казни, то преступника поднимали «на копья». Рисунок – документален, и в этом его непреходящая историческая ценность.
Рисунок Анны Онинка. Таковы были законы правосудия у нанайцев
Глава 19. БОЛО И НЕНГНЕ. ОСЕНЬ И ВЕСНА. МЭРГЭ и ПУДИКЭ
(по рукописи Анны Онинка, иллюстрации Анны Онинка)
В одном доме жила эктэ – женщина с тремя дочерьми. Поблизости никакого селения не было, и они не знали других людей. Старшую дочь звали Туэ – Зима, среднюю – Дёа – Лето, а младшую Ненгне – Весна.
Самая младшая была из них самая умная, смелая, находчивая, подвижная. Эктэ эниэ-мать этих пудикэ – девочек ходила на охоту и на рыбалку, а трудолюбивые дочери в доме всё делали сами. Каждое утро эниэ учила дочерей сначала голову мыть.
И вот однажды вымыли девочки голову, а мать вышла из дому, чтобы воду после мытья вылить. А на противоположной стороне горная река Анюй в реку Амур впадала. И оттуда вдруг появилась огромная Чирим-Голбоа – лодка из красной меди. А в ней сидит то ли человек, то ли ещё кто, не может эниэ понять. Быстро мать в дом вернулась, рассказала девочкам об увиденном и велит им:
- Если человек в лодке, то ничего плохого с нами не сделает, а если чорт – амба, то, наверное, убьёт и съест нас.
Берег у дома пудин был песчаный, весь усыпан галькой. Дё-о-оррр – шуршит по гальке лодка. Пристаёт. И выходит из неё хусэ най – мужчина. Сам чёрный, шириной один добрый мах и ростом такой же. Да так он тяжёл, что, к дому поднимаясь, в землю до бёдер проваливается. В дверь никак войти не может, дверные косяки направо – налево повалились. Вошёл, наконец. Пол земляной его не выдерживает – проваливается. Дошёл хусэ най до накан, сел на хувэ – толстой лиственничной доске, доска под ним прогнулась, но выдержала.
Пошла пуди – мать в амбар-такто, целый пучок дамахи – листового табака подаёт, угощает гостя. Он берёт, удивляется:
- Заз – заз – зачем тат-тат- так много! Ты мем-мем- мне в дод-дод -долг дад-дад- дад -даёшь, что ли?
- Нет, - отвечает пуди. – У тебя трубка-даи большая. Если мало табаку дам – не накуришься.
Боится гостя пудин, а виду не подаёт. Трубка же, и правда, у гостя была величиной с железный ковш – комбо. Стал говорить чёрный хусэ най:
- Тт-тт-ты мим-мим-мне ст-ст-старшую дод-дод-дочку дад-дад- дашь. У мем-мем- меня ес-ес-есть так-так-такой же све-све-сверстник её, напару иг-иг-играть буд-буд-будут..
Что делать пудин? Стала она старшую дочку Дёа, как невесту, снаряжать. Косу ей заплела, в красивые наряды одела. Обняла дочку, поцеловала, плача, на берег проводила. Сажает её в лодку Чирим-Голбоа, сама плачет – заливается слезами.
А у лодки той не было ни руля, ни весел. Своим ходом в устье Анюя поплыла.
Осталась пудин с двумя дочерьми. Плачет, скучает, не знает, жива ли - нет ли старшая дочь.
Как-то утром подмела пол, вынесла сор на улицу, взглянула на устье Анюя, куда дочь увезли, видит: тот же Чирим- Голбоа выезжает и в сторону их дома направляется. Обрадовалась пудин, думает: это старшая дочь в гости едет. А в лодке опять тот же хусэ най сидит. Возненавидела его пудин, а виду не подаёт.
Пристал Чирим-Голбоа к берегу дё – о-оррр. Сошёл хусэ най на берег, идёт, в землю до бёдер проваливается. Косяки в двери раздвинул – кое-как пролез.
На пол ступил – до бёдер проваливается, сел на лиственничный хувэ. Прогнулась под ним доска, но всё-таки не сломалась.
Пудин в такто пошла, принесла пучок дахама – листового табака, подаёт ему. Он своими ручищами взял, трубку набил, сидит – курит. Не выдержала пудин, говорит ему:
- Что ты с моей дочерью сделал? Убил или, может, съел? Ели дочка жива, почему она в гости не приехала?
- Нен-нен-нет, я её не убил, я чет-человека не ем, а о-она мем-меня п-по-послала за ср-средней сес-сестрой, в тр-троём л-ллучше боб-будут вев-весело иг-играть.
Стала пуди среднюю дочку к отъезду готовить: причесала, богатую косу ей заплела, как невесту, красиво одевала, обняла, плача, на берег проводила, посадила в Чирим-Голбоа. И хусэ най тоже сел. Сама сдвинулась с берега в воду лодка, поплыла к устью Анюя. Долго вслед ей смотрела пудин. С тяжёлым сердцем поднялась к своему дому.
Стали жить они вдвоём, мать и младшая дочь Ненгне. Эниэ, как всегда, на охоту ходит, на рыбалку. Что принесёт, дочка сама всё готовит: таксан – кушанье из варёной и толчёной рыбы делает, рыбий жир вытапливает, юколу – вялить на вешала вешает. Матери ничего не даёт делать.
Однажды утром дочери помогла голову мыть: уж очень густые и длинные у неё волосы-нуктэсал были, одной никак не справиться. Вот, вынесла мать после мытья воду вылить на улицу. Вспомнила о дочерях, взглянула на тот берег и опять увидела злосчастную лодку Чирим-Голбоа.
Всё внутри у эниэ оборвалось будто. Догадалась: за третьей дочерью едет. «Ну, думает, что делать, куда бежать, у кого помощи просить, чтобы осилить непрошенного гостя?» Но некуда бежать и не у кого защиты просить. Придётся, видно, ему повиноваться. А то съест или на куски растерзает…
Дё –о-ррр, - пристала к берегу лодка. Вышел великан, идёт, по бёдра в землю проваливается. Дверные косяки направо – налево расталкивает. Вошёл кое-как, в пол по бёдра проваливается, сел на лиственничный хувэ.
Пудин из амбара-такто пучок листового табака принесла, подаёт ему. Он огромными ручищами, чёрными, как смола, трубку набивает…
- Знаю, - говорит ему пудин, - ты за моей младшей дочкой – поянго приехал. Старших-то, наверное, всех поубивал, теперь последнюю съесть решил, а говоришь, что тебя мои старшие дочери за ней послали.
- Н-нен-нет, я нин-нин-никогда не уб-уба- убиваю и не е-ем, о-они сас-сас сами мим-мим- меня пос-послали заз-за сестрой.
Что делать? Стала пудин младшую дочь Ненгне в дорогу собирать. Богато украсила дочкины косы, свадебный халат – амири поверх других надела, кольца, браслеты… Плачет пудин, обнимает дочку…
Пудикэ с матерью на берег идут. А Ненгне – шаг шагнёт – звон раздаётся. Кольца – хонякан, что на пальцах надеты, хоаррр; браслеты- сидэри, сиррр; те, что на запястьях надеты, хоррр; серги – хойпон, хоаррр; сандяха – носовая серьга, саррр; нательная подвеска, куэррр; от свадебного халата - амири подвески, –а-о-о-о…
И всё в мире заполнилось этой музыкой. Проснулись все леса, поля, тайга, луга, горы и озёра… Защебетали птицы, выползли из нор пауки, жучки…
Посадила пудин Ненгне в Чирим-Голбоа, скрылась лодка в устье Анюя.
Плачет мать-эниэ, думает: «Может, и действительно, нашли своё счастье-кэси мои дочери, когда-нибудь о себе, авось, известят…»
И осталась эниэ жить одна.
А Ненгне тем временем с чёрным хусэ най по реке Анюй в Чирим-Голбоа плывёт. Едут, едут, вдруг лодка остановилась. Берега не видно, а из воды гора-хурэн возвышается. Высоченная, гладкая, как будто отшлифованная, крутая, как стена. И тут же пудикэ в воде оказалась. Только маленькая дощечка под ней, а рядом – ни чёрного человечища, ни лодки нет.
Плачет пудикэ. На вершину скалы взглянула, а на ней чёрный человечище скрывается, только его спину видно. И – прокляла его пудикэ.
- Будь ты проклят! Оставил меня здесь, чтобы я умерла. Да, придёт моя погибель, но ты, проклятый, умрёшь раньше, чем я!
День плачет пудикэ, два плачет… Но вот, видит: с противоположной стороны летит к ней птица холи – грач.
Кружится над ней, спрашивает:
- Сестричка пудикэ - Хок! Хок! Почему плачешь – Хок! Хок!
Отвечает пудикэ:
- Привезли меня сюда и оставили. А тот, кто привёз, на горе прячется. Теперь, видно, мне здесь умереть суждено…
- Сестричка пудикэ хок – хок, не смогу ли я тебе хок-хок чем-нибудь помочь хок-хок?
- Пожалуй, можешь, да только осилишь ли? – отвечает пудикэ. – Слетай к моей матери – эниэ, передай ей мои слова. Скажи, что я тебя послала, что муж мой – добрый, богатый, добычливый охотник и рыбак. Скажи ей, что кетовая икра-чапа у меня кончилась, нечем рыбьи кожи мазать, чтобы на кожемялке - гэдику их разминать, пусть икры мне пришлёт. А о том, что я в беду попала – ни слова ей не говори.
Рисунок 1. Пудикэ провожает холи-грача к своей матери-эниэ.
Улетела холи-грач. К дому эниэ прилетела. Видит, мать на берегу Анюя сидит, смотрит на реку, куда её детей увезли, горькими слезами заливается.
А холи кружится над её головой, то на левой стороне хочет сесть, то на правой.
Видит птицу эниэ, ей говорит:
- Вот даже ты, холи, надо мной смеёшься, такая я смешная да старая стала…
Холи отвечает:
- Э-э, хок-хок мимбивэ – меня к тебе твоя дочь послала. – И слово в слово передала её всё, что пудикэ просила.
Обрадовалась мать пудикэ, стала птицу сушёной кетовой икрой угощать. Потом полный мешок – ламбака из рыбьей кожи сушёной кетовой икрой набила, крепко завязала мешок, на спину холи закинула. Еле-еле в воздух поднялась холи с тяжёлым грузом. Всё-таки добралась до пудикэ. Та обрадовалась, тоже в награду ей икры дала. А сама стала икру жевать и этой массой ладони и подошвы мазать.
Рисунок 2. Пояснение Онинка к рисунку: «Вот так лезла пудикэ на скалу при помощи холи - грача. Холи на вершине горы оставила мешок сушёной икры и из него – вязку за вязкой – подавала пудикэ, чтобы она жевала и обмазывала ладони и подошвы. И пудикэ превосходно справилась с этим препятствием».
Как добралась до вершины горы пудикэ, так и кончилась икра в мешке. Осмотрелась вокруг пудикэ – местность ровная, большое селение Бируэ стоит. А недалеко – маленький домик-дё. Зашла в него девушка, а там – всяких сэвэнов – деревянных фигурок полным-полно. Человека живого нет никого. На одной стороне домика – печка-голдён стоит, рядом с ней вверх дном перевёрнутый большущий котёл – хачохан лежит. Взяла она его, вычистила, вымыла, на треногу, что на голдён стояла, поставила. Воды в котёл налила, на полке мешочек из рыбьей кожи – потача нашла, в нём чумиза – дэктэ оказалась. Высыпала сколько нужно промытой чумизы в хачохан, затопила печку. Стала кашу-лала варить. Нашла на полке ещё кеори – пузырь сома с рыбьим жиром, заправила кашу жиром.
Сварилась каша. Разложила её по мискам, стала сэвэнам раздавать. Всем, всем раздала. Себе – в последнюю очередь. Поела пудикэ, на накан легла. Вздремнула сколько-то. Встала, начала мыть миску-муксу.
А среди сэвэнов был Джуллин – самый большой из сэвэнов, из лиственничного дерева вырезан. Вот он и говорит сэвэнам:
- Пудикэ нас накормила! А теперь жду, ЧТО вы скажете. Вы ведь на человеческом языке можете разговаривать. Наш хозяин умер. Кого на его место хотите поставить – хозяином над всеми нами?
Тут все и закричали:
- Пудикэ!!! Пудикэ!!! Никогда мы так сытно не ели, как она нас накормила.
- Да,- говорит Джуллин, - никогда нас так сытно да вкусно не угощали. Пусть пудикэ будет нашей Хозяйкой!
Пудикэ всё в доме прибрала, котёл почистила, вышла на улицу. Дошла до середины, видит: во-о-он там, на возвышенном месте, на сваях, стоит гроб с трещиной. Калтаян. Расколотый. Красной материей обшит. Подошла к сваям, а под калтаян двое убитых элчи – слуг лежат.
Рисунок 3. Гроб на сваях. В нём – мертвый мэргэн, а под сваями – двое убитых элчи-слуг.
Прыгнула пудикэ в гроб, а в нём всё богато убрано дорогими шелками, одеяние лежит из немнущейся материи, а посреди всего этого – мёртвый мэргэн. На шее его нефритовый круг – косон на золотой цепочке.
И тут-то поняла пудикэ, что мэргэн этот – её муж. Красивее его и на свете не было. Волосы у него длинные, густые. А имя ему – Боло – Осень. Обняла его пудикэ, плачет, причитает…
Жаль мне тебя, муж мой,
Несравненный мой красавец,
Сам ты виноват, муж мой,
Когда посреди реки оставил меня одну,
Помрёшь , так помирай, мол,
Живёшь, так живи, мол,
Если бы не холика, муж мой,
Я бы там и умерла, муж мой,
Могла бы в воде утонуть, муж мой,
От слёз зачахла бы, милый,
Твоей красоты не увидала бы, милый…
Так плакала пудикэ, и жизнь ей не мила. Решила вместе с мужем умереть. По его бокам шарила, шарила и нашла нож, который ему отец в гроб положил. Видно, отец очень любил сына: самое дорогое ему в загробную дорогу дал. Даже КОСОН, который на свадьбе на золотых цепочках на шею надевают. Драгоценнее этого камня-косон на свете нет.
Взяла пудикэ нож, острием к своей груди повернула, а рукоять ножа к груди мёртвого мэргэна приставила. Обняла его, и вошёл нож в грудь пудикэ.
Так убила она себя.
Через некоторое время – очнулась пудикэ. Видит, что идёт она по дороге мёртвых – ТАРИМА, а прежде неё, только что – повозка проехала. Поняла пудикэ, что в повозке в гробу её мёртвого мужа везут. Бежит, бежит за повозкой, догоняет. Увидела: двое слуг- элчи эту повозку тащат. Догнала она повозку, запрыгнула в неё, мёртвое тело обняла, плачет.
И тут мэргэн и говорит ей:
- Ты меня прокляла, и проклятие твоё – от земли до неба. Так зачем же ты гонишься за мной?
- Друг мой милый,- плачет пудикэ, - ты в этом сам виноват. Зачем оставил меня на воде на маленькой дощечке, а сам ушёл. Как бы я могла без птицы – холи, одна, без тебя, взобраться на высокую скалу…
- Да, - отвечает ей мэргэн, - тут я сам виноват. А что скала была высокая, так это просто тебе показалось.
Пудикэ ему предлагает:
- Дай, - говорит, - я в волосах твоих поищу.
Мэргэн не соглашается: «У меня голова чистая».
- Да ведь далеко ехать, - настаивает пудикэ, - скучно без дела сидеть.
- Ладно, ищи, - согласился.
Стала пудикэ его волосы перебирать, а сама на руку золотую цепочку от косон на руку наматывает. Схватила она сам нефритовый круг – косон, выпрыгнула из гроба на землю. Цепочка с косон у неё в руке осталась. Побежала пудикэ обратно, а Боло-мэргэн вслед ей кричит:
- Отдай косон, его отец мне на шею надел, чтобы моим костям легче было. Не отдашь – не поеду дальше!
Пудикэ даже и не взглянула на него, бежала и бежала, как в забытьи, и очутилась где дорога мёртвых – Тарима начинается.
Рисунок 4. Пояснение Анны Онинка к рисунку: «На том свете – в буни была пудикэ. Там и оторвала с мэргэна «даи-косон» и в обратную сторону побежала, откуда появилась в буни, когда себя убила.
Пока в буни бежала, заметила, что там такие же леса, озёра, деревья и кукушка над её головой кукует, и кучи – голубь дикий, и обиби – удод, поют свои песни, так же, как на земном свете – элдан.
Обратите внимание на причёску пудикэ. На голове у неё как бы корона – повязка-гидо, обшитая бисером. Такие обереги в те времена носили девочки до 14-ти лет, до замужества».
И ещё, советую я читателю, обратите внимание, что на земном и небесном Деревьях душ ещё не рождённых детей - омиа-мони художница поместила трёх птенцов-чока, в знак счастливого окончания сказки – свадьбой.
В земной мир вернулась пудикэ. В буни она как бы живой была, а здесь оказалась мёртвой, лежащей в гробу – калтаян на сваях, вместе с мэргэном.
Утром к гробу служанка-кэкэчэн пришла, развела костёр, стала плакать:
Э-Э -де Мэргэ-у-у-у!
Э- Э-де Мэргэ –у-у-у!
На-ка гэ-ум-диэ-э! (Накан опустел)
Хо-чи-ко лун-дэм- ди –э-э! ( Снаряд, вьющий верёвку, бездействует).
А пудин Ненгне с мэргэном Боло в гробу-то закрытом посмеиваются над кэкэчэн. Мэргэ ногами об гроб тук-тук-тук постукивает. Кэкэчэн умолкла, слушает, откуда, мол, стук такой раздаётся? По сторонам туда-сюда поглядела – нет никого. Опять плакать стала:
Э-Э-де Мэргэ у-у-у! …
Тут мэргэн ещё громче тук-тук-тук постучал.
Кэкэчэн по сторонам туда-сюда поглядела – нет никого.
Тогда мэргэн крикнул ей:
- Что ты плачешь! Живой я – не умер!
С криком побежала домой служанка, всем рассказала, что ожил мэргэн. А люди не верят: как это так, умереть да ожить? Наверно, кто-то убил мэргэна, и сам чорт-амба вселился в его тело. Собрались люди всем селением, вооружились копьями да луками со стрелами, к гробу идут…
Мэргэн говорит невесте:
- Спрячься под меня, а то люди тебя увидят – непоправимое могут натворить.
Выпрыгнул он из гроба на землю, громко заговорил:
- Да живой я! Меня моя невеста Ненгне оживила. Я тут не один – моя невеста со мной. Вот взгляните на этих двух слуг-элчи, которых вы раньше убили. Они тащили повозку с гробом по дороге мёртвых – Тарима. А теперь и они ожили, благодаря невесте моей Ненгне.
Тут эти два элчи вышли перед толпой и говорят:
- Всю правду мэргэн сказал: нас наша Хозяйка Эде пудикэ оживила.
Мэргэн повернулся к гробу:
- Адя пудикэ! Покажись! Все тебя видеть хотят. Не бойся – не тронут.
Выпрыгнула из гроба пудикэ, рядом с женихом встала. «Какая же она красивая!» - восхищаются все. И пошла эта пара в Бируэ, и все жители за нею. Идёт Ненгне в свадебном наряде, а от него прекрасный звон раздаётся…
И проснулись – ожили и горы, и реки, тайга и луга, протоки, заливы, букашки, бабочки всякие…
В этот день многие молодые нашли своё счастье. Юноши поженились, девушки замуж вышли. И эниэ-мать пудикэ привезли. А в том доме, где одни сэвэны были, превратились деревянные бурханы в девушек. Среди них и сёстры пудикэ оказались. Вышли они замуж за братьев Боло мэргэ. Только один сэвэн бурханом остался: Джуллин, который из лиственничного дерева сделан. Стал хозяйский очаг Боло и Ненгне охранять.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Попробуем разобраться в этой сложной сказке. Что стоит «за кадром» действующих лиц и сюжета.
Мы уже знаем их имена: Ненгне – Весна, Боло – Осень, Туэ – Зима, Дёо – Лето. Знаем и других участников повествования: мать – эниэ, чёрный Великан, грач – холи, нефритовый круг – косон, сэвэн Джуллин и другие сэвэны, слуги – элчи, лодка Чирим- Голбоа…
В образе матери-эниэ сочетаются черты обыкновенной нанайской женщины, в традициях воспитавшей своих трудолюбивых дочерей, но и знающей сакральный смысл этих традиций. Именно она на этом этапе воспитания имеет право расчёсывать длинные и густые волосы своих девочек, понимая, что одна заплетенная у каждой означает её девичество.
Анна Онинка на рисунках продолжает эту тему, рисуя на лбу героини Ненгне налобную повязку – гидо, защищающей темя девочки, где должна помещаться душа её будущего ребёнка, от внедрения злых духов.
Важен момент, когда мать по утрам велит дочерям, прежде всего, помыть голову, а затем она сама выливает использованную воду на улицу. ЧТО кроется в этом акте? Вероятно, старые нанайки помогут читателю в этом разобраться.
Появление чёрного Великана на необычной лодке, приезжавшего трижды, чтобы забрать её дочерей неведомо куда, мать воспринимает как рок, судьбу и, несмотря на тревогу, не смеет ей противиться, но и не оставляет надежду на лучшее.
Необыкновенная лодка Чирим-Голбоа – в переводе: Большая лодка из Красной меди – движется сама, «без руля и без ветрил». Боюсь ошибиться, но Красная медь напомнила мне, что именно из этого материала нанайцы изготавливали сакральный сосуд ХО, куда наливали водку-араки, чтобы чокторить, т.е. брызгать по углам жилища, чтобы ублажить духов.
Пассажир соответствует по необычным своим качествам лодке Чирим-Голбоа. Он сказочно огромен, его речь сбивчива, цели таинственны. Он оставляет третью свою пленницу Ненгне на дощечке посреди реки, а сам скрывается на вершине горы. То, как он с ней поступает, похоже на испытания во время обряда инициации, то есть посвящения в тайны Рода. В данном случае – испытания достоинств будущей жены: её храбрости, находчивости, общения с природой – в лице холи-грача. Потом он скажет, что никакой горы перед пудикэ и не было, что «стена» ей почудилась. Значит, был Великан, по-видимому, Большим Шаманом и, как выяснилось, Хозяином сэвэнов.
По ходу сюжета, далее мы увидим его в облике прекрасного мэргэна, лежащего в гробу, так как слова проклятия, посланные Великану пудикэ, умертвили и его, шамана. Так велика была сила проклятья. И пудикэ поняла, что словом своим она убила не кого-нибудь, а своего будущего мужа.
Теперь ей нужно воскресить его, но сделать это она может, только оказавшись с ним в мире мёртвых. Она закалывает себя его ножом и оказывается на дороге мёртвых – Тарима, где гроб с мэргэном везут двое кем-то убитых слуг. Там, в мире мёртвых, они все живы. В этом читаются представления нанайцев о буни, где умершие как бы живы и ведут образ загробной жизни, похожий на земной. И пейзаж там такой же.
Как же получилось, что ожили в гробу лежащие в нём пудикэ и мэргэн, и везущие гроб слуги?
Вспомним, что пудикэ сняла нефритовый диск-косон с шеи мёртвого мэргэна. Он, увидев утрату, возопил, что косон этот надел на его шею отец, «вдобавок к его костям», и требовал у пудикэ вернуть косон.
И тут всё дело, вероятно, в необычных свойствах камня-нефрит. На Востоке – в Китае, Индии, у народа нани его считали камнем Духов, сгустком любви и Божественной энергии, оберегом от тёмных сил, стимулом сексуальности, источником доброты, силы, справедливости и – радости жизни. В Китае почитали нефрит как Камень Неба, Земли, Мудрости, Вечности, Бессмертия. Украшали им дворцы, гробницы императоров. В Индии будда восседал на нефритовом троне. Император и его свита держали возле губ нефритовые пластинки, чтобы своим дыханием не осквернить Его Небесное Величество при совершении сакральных обрядов.
В 1895 году будущий российский император Николай II получил в дар от Китайского императора нефритовый фельдмаршальский жезл.
Когда в Китае выдавали замуж девицу знатного рода, всё её убранство было усыпано нефритом.
Не менее трепетное отношение к чудодейственному камню было и у нанайцев. Непременный атрибут свадебной одежды невесты – нефритовый диск, который помещали на её груди поверх амири – свадебного халата.
Эту сакральную драгоценность мы видим и на груди пудикэ в рисунке Анны Онинка. В ней- то и отгадка возвращения героев сказки с дороги мёртвых в буни на землю и их оживление, а также – гарантию свадьбы пудикэ и мэргэна.
Не случайны в сказке имена героев. Ненгне – Весна – имя героини пудикэ, и Боло - Осень – имя мэргэна. В этом – второй смысловой пласт сказки, заявленный в самом начале повествования. Когда Ненгне шла к Чирим-Голбоа, от одеяния её исходили радостные, весенние звуки пробуждения природы. Тема повторяется во время свадебного обряда сочетания Ненгне и Боло. Весны и Осени. Проясняется метафизический смысл сказки: Для того, чтобы воскреснуть Весне, ей нужно пережить, на время – умереть и преодолеть все испытания Зимы, образ которой можно усмотреть в чёрном Великане, посылавшем Весне тяжёлые испытания.
У сахалинских нанайцев недавно возобновился обряд «УНДИ» - в переводе – «Таяние». Праздник Пробуждения Природы. Он проводился раз в три года весной, после вскрытия льда на реках, во время прилёта мигрировавших птиц. Обычно шаман обходил селение, двое мужчин шли перед ним с мечом – лохон или с саблей, разгоняя злых духов. Готовилась трапеза: варили голову свиньи. Шаман приглашал на трапезу своих духов, «кормил» их, поедая куски, и распускал.
Поведение Ненгне в домике, где были сэвэны, и она угощала их сваренной ею пищей так сытно, что они признали её своей Хозяйкой, отдалённо напоминает детали весеннего обряда Унди.
Теперь ещё об одном персонаже сказки. Почему она избирает в качестве помощника пудикэ птицу холи – грача.
Вспомните картину художника Саврасова «Грачи прилетели». Многие европейские и дальневосточные народы считали грача, который возвращается с южных широт в родные пенаты раньше других птиц, - вестником Весны, сказочной Ненгне.
Наблюдая за грачами, орнитологи отмечают особенности их поведения.
Они дружелюбно относятся друг к другу, очень любопытны, используют примитивные орудия для добывания пищи, очень сообразительны.
Наблюдательным нанайцам, конечно, известны все эти качества «весенней птицы» - грач. Не потому ли его образ и возник в сказке «Ненгне и Боло»…
И ещё одна важная тема, затронутая в сказке: О ПРОКЛЯТИЯХ. И вообще – о произнесённом слове. Не только «сказочное», но и обиходное слово требовало величайной осторожности в его применении. Им по-своему, во зло людям, могли распорядиться услышавшие это слово злые духи.
Произнесённое «в сердцах», гневное слово было иногда причиной несчастья или даже смерти человека, как это произошло в сказке «Боло и Ненгне», когда пудин послала гневные проклятья чёрному Великану, не подозревая, что в страшном облике ей явился её будущий муж, которого «на том свете» она увидела лежащим в гробу в образе красивого юноши. Он-то и сказал ей, что умертвило его проклятье пудин.
Дачи Удинкан на тему «О проклятиях» поведала мне легенду.
ДАЧИ УДИНКАН О ПРОКЛЯТИЯХ
Две сестры были. Старшая вышла замуж за богатого, а младшая – за бедного. Так маялась младшая фудин: и голодно ей, и холодно. А старшая в счастье прямо купается: в амбаре - такто у ней и чумиза, и рис, и жир рыбий, и одежда всякая.
Умер у младшей сестры муж. Ещё хуже ей жить стало. Пошла она к сестре, хоть чашечку крупы попросить. Ну, дала сестра старшая чашечку чумизы.
- На другой год в это же время верну, - пообещала младшая.
Вот так живёт она, кому постирает, кому дров наколет… Подошло время долг отдавать. «Ладно, - думает младшая сестра, - я на дно чашки песка насыплю, а сверху крупу положу». Так и сделала. Поставила в доме старшей сестры чашку. Ушла.
Стала сестра крупу пересыпать – «Ого! – Обманула меня сестрица!» Разгневалась. Прокляла её.
Недолго прожила младшая сестра. Умерла. Кто-то её похоронил.
А у старшей сестры на дворе откуда-то Чёрная курица появилась. Да такая ласковая, сидит возле ног хозяйки, кудахчет, а уж яиц несёт – больше других куриц. В один день – по два раза яйца в гнезде оставляет.
Так год прошёл. Однажды Чёрная курица так близко к хозяйке подошла, будто сказать чего хочет.
- Ах, негодная! – рассердилась хозяйка. Взмахнула сгоряча рукой, да и убила Чёрную курицу. И так нехорошо у ней на душе стало. «И чего убила, - думает, - ведь вроде несильно и ударила».
Легла спать старшая сестра. И входит к ней младшая сестра – вся в чёрной одежде и говорит:
- Сестра, ты теперь, уж, наверное, довольна. Когда ты меня проклинала, Боа-эндурни услышал, наказал меня и велел: «Иди, долг плати сестре, хоть яйцами». Чёрная курица – это я была. А теперь – прощай!
Люди говорят: нельзя никого проклинать – эндури накажет.
Глава 20. ЗАГАДКА СЭВЭНА БУЧЧУ И СКАЗКА «МАЛА – МЭРГЭН»
МАЛА – МЭРГЭН
(Сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Жил один мэргэн. У него были друзья: Собачий Язык, Тонкая Грудь, Тонкая Шея и Учэ – понос. Так их звали. Все они в одном доме жили. Мала-мэргэн охотится, один еду добывает. Если на охоте задержится, Тонкая Шея в дверь выглядывает: не идёт ли их кормилец. А Тонкая Грудь повесит наковальню на балку, начнёт качать наковальню – гадать, скоро ли Мала придёт.
Однажды началась пурга, семь дней пуржит – не выйти Мала ни на охоту, ни на рыбалку. А в доме уже ни мяса, ни рыбы не осталось, а дров – одна охапка. Даже воды нет. Голодные, холодные – все дома сидят. На Мала смотрят. А чего он в такую погоду достанет? На седьмой день Мала говорит:
- А ну-ка, друзья, идите за водой, хоть из остатков крупы кашу сварим.
Пошёл к проруби Учэ – понос. Ждут его, ждут – не возвращается Учэ.
- Иди ты, Собачий Язык, - просит друга Мала, - посмотри, где там Учэ.
Собачий Язык муэлу – ведёрко из бересты взял, пошёл. Подошёл к реке, видит: Учэ к проруби прилип. Лизнул он лёд, хотел Учэ спасти, и у самого язык к проруби прилип, никак не оторвать. Выглянул из двери длинная Тонкая Шея, заплакал:
- Ой, все погибли... И шея у него от плача лопнула.
Мала думает: «Что за напасти на нас?»
- Ну-ка, - говорит, - Тонкая Грудь, погадай, кто наших друзей погубил?
Тонкая Шея повесил наковальню, стал её раскачивать. Ударила ему в грудь наковальня, умер он. Догадался Мала, что это буччукэна проделки. Как понял это – так сразу погода перестала бушевать, ветер прекратился.
Мала унты, шапку надел, ведёрко-муэлу взял, из проруби воды зачерпнул, дома в котёл вылил, крупу засыпал, стал кашу варить. Полный котёл каши получился. Последний пузырь рабьего жира в кашу вылил, съел её всю. Лёг, про друзей вспомнил: «Я- то сыт, и тепло мне, а они все погбли». Вышел Мала на улицу, достал доски, сделал лодку с трёхрядным веслом. Толкнул лодку – и весна настала. Взял Мала с собой в дорогу котёл да топор, вышел на берег, видит: под лодкой щука – гучэн воду замутила.
- Куда собрался, Мала? – спрашивает.
- Да вот, буччукэн всех моих друзей погубил, с ним сражаться еду. Поедешь со мной, гучэн-щука?
- Поеду.
Против течения поехали. Встретили на пути двух желудей – осякта.
- Куда вы путь держите? – спрашивают жёлуди.
- С буччукэном едем сражаться.
И жёлуди с ними поехали, сели в лодку, гребут. Теперь лодка быстрее пошла. Мэргэн рулевым веслом правит. Встретили сисамайто – каменную палицу богатырскую да колотушку – кунку, да кожемялку – хадга, да двухвостку – капирако, да белку – хулу. Все мэргэна спросили:
- Куда едешь?
- С буччукэном едем сражаться.
Все в лодку сели, вместе с мэргэном, сражаться с буччукэном поехали.
Сильно гребут. Лодка фф-у-у-у быстро едет…
Рисунок 1. Лодка-огда и её пассажиры. На рисунке Анны Онинка изображён, кроме героев сказки, в полукружьях подземный мир с его обитателями – ящерицами - помощниками злого духа – буччукэна.
Утром приплыли к сопке на берегу Мангбо. Там дом стоит, Вышла из дома красивая фудин: волосы мыла, надо воду выплеснуть. Увидала Мала, спрашивает:
- Ма-ала, куда это ты направился?
- Буччукэн баван дайфу! Буччукэна убивать едем!
Тун туруфян!
- Буччукэн басуин дайфу! Буччукэна задавить едем!
Тун туруфян!
Эйхе – хе – е!
Фудин говорит:
- Если вы убьёте моего мужа буччукэна, солнце, что с левой стороны светило, на правой стороне светить будет.
Мала отвечает:
- Сама увидишь, где оно светить будет!
Годра-гуах! Годра-гуах! – Все в лодке дружно гребут. Опять на берегу сопку видят. На ней такой же дом стоит. Вышла из двери молодая фудин, воду выплеснула. Волосы мокрые – голову мыла. Спрашивает мэргэна:
- Куда едешь, Мала?
- Буччукэна убивать едем!
Тун туруфян!
- Буччукэна задавить едем!
Тун туруфян!
Эйхе-хе-е!
Фудин кричит ему вслед – он не останавливается, гребёт:
- Если вы убьёте моего мужа буччукэна, солнце, что с левой стороны светло, с правой стороны светить будет!
Гудара гах, гудара гах – ещё быстрее, сильнее те, кто в лодке, на вёсла налегают.
Через какое-то время третий холм на берегу показался. На холме дом стоит. Вышла из дверей красавица – фудин, выплеснула воду: голову мыла.
Мэргэн думает: «Это, наверное, последняя, младшая жена буччукэна». Она ему кричит:
- Ма-ала-а! Куда едешь?
- Буччукэна убивать едем!
Тун туруфян!
- Буччукэна задавить едем!
Тун туруфян!
Эйхэ-хе-е!
Гуадара гах, гуадара гах! – Вёсла сильнее о воду бьют. Лодка стрелой летит.
Кричит фудин вслед Мала:
- Если убьёшь моего мужа буччукэна, солнце, что с правой стороны светило, - с левой светить будет!
Под вечер увидел Мала: на берегу мрачный холм стоит, на нём – мрачный дом. Пристали они. Лодку подальше спрятали. Подошёл Мала со своими новыми друзьями к двери: дом не дом, холм не холм. Дверь огромная, каменная. Говорит Мала колотушке - Кунку и кожемялке – Хадга:
- Ты, Кунку, над дверью спрячься. Ты, Хадга, у порога ляг.
Жёлуди – Осякта спрашивают:
- А мы где будем?
- Вон, видите, печка-голдён, в золе скройтесь. А ты, двухвостка – Капирако,
У двери амбара-такто караулить будешь.
Сисамайто – каменную палицу на мало – среднем накане положил, белку – Хулу под поленницу спрятал, щуку – Гучэн на берег отправил, там буччукэна караулить. И сам Мала спрятался – притаился. Ждут, когда хозяин дома придёт. Лежат все, не шевелятся.
Вдруг налетел сои-смерч, стал всё крутить, кидать, бросать, и вышел из смерча одноногий буччукэн: лицо острое, один глаз. На плече у него мертвец и под мышкой – мертвец.
Рисунок 2. Буччукэн с мертвецами
- Ффу – тты, откуда чем-то новым, непривычным пахнет?
Сок-сок-сок, - как собака, обнюхивает всё вокруг дома. Ничего не заметил, как всё было, так и есть. Бормочет про себя:
- Это мне только кажется…
Вошёл в дом, хотел мертвецов варить. Наклонился к печке – золу раздуть, радуется:
- Дрова дубовые, сухие, хорошо горят; тальник, как хворост; сосна загорится, как песню запоёт; осталось только угли раздуть… Ффу, - дует.
Тр-р, тр-р, тр-р, - уголёк искрами стреляет в него. Буччукэн говорит:
- Чего ты сердишься на меня? – Два раза дунул – искры полетели. Третий раз только дунуть хотел, жёлуди – бах! бах! – выбили ему глаз. Прыгает буччукэн на одной ноге, в руке выпавший глаз держит. «Откуда тут жёлуди взялись?» - Подошёл к среднему накан, хотел сесть, а кожемялка ему голову в кровь разбила. Буччукэн – в дверь, а колотушка спрыгнула и давай его колотить.
- Откуда кунку, откуда хадьга взялись?! Ой – ой –ой!
Выбежал из дома – за поленницей спрятаться – белка выскочила, в нос ему вцепилась, никак оторвать её не может.
- Откуда взялась эта белка?!
Хулу-ху-ху-ху.
Хулу-ху-ху-ху…
Думает: «Надо кровь с головы смыть», - побежал к берегу, тут его щука за ногу хвать, к реке не пускает. Он – обратно, к амбару-такто, хоть в амбаре укрыться, да двухвостка ему клещами голову откусила…
Тут и Мала из своего укрытия вышел, разжёг костёр, голову, туловище буччукэна в костёр бросил. Ни дома, ни буччукэна - никого не стало.
Рисунок 3. Сгорели в огне и буччукэн, и все его постройки. На рисунке Анны Онинка – изображено по краям Древо Жизни. Оно оберегает и героев сказки – мэргэна, и его друзей, но и нас с вами, читатель, от воздействия злого духа.
Мэргэн - Мала говорит друзьям:
- Нельзя здесь ночевать. Обратно поедем.
Сели они в лодку, поехали. К одному холму подъехали, красавица фудин с тазом из дома вышла, спрашивает:
- Мала, убили – нет буччукэна?
Он отвечает:
- Убили. Одна зола да угли остались.
Фудин на небо посмотрела: и правда – солнце по-другому, не так светит, как раньше, не на левой – на правой стороне.
- Если моего мужа – буччукэна нет на свете, зачем мне без него жить? – заплакала фудин, повесилась на жерди.
Гуадара гах, гуадара гах, лодка дальше плывёт, ночь и день. Мимо второго холма проплывает. Вышла из дома красавица, кричит:
- Мала-а, убили – нет буччукэна?
- Убили. Одна зола да угли остались.
Посмотрела фудин на небо: там солнце с правой стороны светить стало. Заплакала: «Что мне одной, без мужа, делать?» Повесилась на жерди.
Гуадара гах, гуадара гах! – Стрелой летит лодка, к третьему холму подплывает. Старшая фудин вышла из дома:
- Ма-ала! Убили – нет моего мужа – буччукэна?
- Убили. Одна зола да угли остались от него.
Старшая фудин на небо посмотрела: солнце на правой стороне светит.
- Нет мне без мужа жизни! – И эта на жерди повесилась.
А Мала с друзьями дальше едут. Вот спрашивает Мала щуку Гучэн:
- Где ты, Гучэн, жить хочешь?
- В воде, - отвечает щука. – Пусть будущие дети смотрят на меня с интересом, пусть рыбачат, ловят меня.
Нырнула щука в речную глубину.
- Ну, а вы, жёлуди – осякта, куда стремитесь? – спрашивает Мала.
- Хватит нам быть желудями, - отвечают. – В небо улетим, звёздами – хосиакта станем. Пусть будущие дети на нас с интересом смотрят.
Прыгнули жёлуди в небо, звездами стали.
- А вы, Кунку – колотушка и кожемялка – Хадга, куда пойдёте?
- Мы чёрной берёзой станем. Пусть будущие люди нами пользуются, мы будем для них рыбью кожу выделывать.
И тотчас зашумели они зелёной листвой.
И до сих пор нанайцы колотушку и кожемялку из чёрной берёзы делают.
- А ты, двухвостка – Капирако, что делать будешь?
- А что толку мне людей клешнями убивать? Стану тальником – тунгдэ. Пусть будущие охотники из тальника рогатки – хана мастерят, на которых снаряжение охотничье в тайгу понесут.
И превратилась двухвостка в тальники.
- А ты, белка – Хулу, куда пойдёшь?
- Я – в тайгу убегу. Пусть будущие дети охотятся на меня.
И – убежала.
- Ну, а ты, кувалда – Сисамайто, чем заниматься будешь?
- Я будущих детей охранять от беды буду на охоте.
И правда: раньше люди на охоту шли на медведя – всегда с собой кувалду – сисамайто брали.
Бросил Мала - мэргэн лодку, домой вернулся.
- Ну, всё ж таки я отомстил за своих убитых друзей!
ЗАГАДКА СЭВЭНА БУЧЧУ И ЕГО ИГРУШЕЧНОГО СОБРАТА БУЧЧУКЭН
По представлениям нанайцев, ветры жили в глубокой пещере; ко входу был привален огромный камень, и только буччу мог передвигать его с места на место. Он считался повелителем ветров, создавал смерч - сои, но и помогал шаману, провожавшему душу умершего в буни, преодолеть опасный путь. Деревянную фигурку сэвэна буччу - одноногого, без рук, с головой, напоминающей птичью, с дырками, вместо глаз, делали, по свидетельству этнографа Л.Я. Штернберга, «при болезни ног».
- Буччу всё равно что чорт, - приглушая голос, доверял мне культовую тайну
нанайский охотник Василий Донкан из селения Сикачи-Алян. - Раньше встречались такие люди – видели его: такой большущий великан.
Однако, среди игрушек, которые вырезались отцами для мальчиков, была одна, называемая «буччукэн». Суффикс «кэн» - уменьшительный. Буччукэн – как бы игрушечный собрат духа Буччу. Какую роль в театре кукольной игры отводили буччукэну дети? Хозяин такой игрушки мазал буччукэну рот углем, как будто рот игрушки был окровавлен.
Игрушки-буччукэн из коллекции Алины Яковлевны Чадаевой (фотографии Виктории Пассар)
Итак, буччукэн выступает в роли злодея, страшилища. Только ли в игре?
В сказке «Мала – мэргэн», записанной мной от Дачи Уинкан, редкий в нанайском фольклоре образ буччукэна так же устрашающ и жесток. Сказка эта – «золотой ключик» к тайнам загадочного существа - буччукэна. В ней буччукэн явно наследует свойства могущественного духа буччу. И ему, игрушечному, дано повелевать ветрами, взвихряться смерчем – сои, и дверь его обиталища напоминает камень, приваленный во входу в пещеру, где живут ветры. И так всесилен он, что даже солнце смещает своей смертью на другую сторону небосвода в неурочный час.
Эхо культового буччу резонирует в нём. С гибелью зловещего сказочного буччукэна начинается новый отсчёт времён. Звери, насекомые, рыбы, предметы быта и орудия охоты словно сбрасывают с себя какое-то гнетущее иго, а, вместе с ним, и оболочку временной мимолётности своего существа и утверждаются в бытии вечном – в старом ли облике, преображаясь ли, как жёлуди, в звёзды. И всё это – во имя детей будущего – неизменности их охотничьей или рыболовной удачи.
Мистическое начало сказки служило оберегом для слушателей от духа буччу в его жестоких проявлениях. И доказательством этого странные имена (в начале сказки) его друзей, живших в одном доме с мэргэном. Да и существа ли это были? Собачий Язык, Тонкая грудь, Длинная шея, понос – Учэ – это болезни и слабые, уязвимые места ребёнка, каждое из которых живёт в сказке как бы своей собственной, отдельной и непрочной жизнью.
Значит, ребёнка-то и может убить буччукэн. И – не только ребёнка. В одной из сюжетных вершин сказки буччукэн, подтверждая свою кровожадность, каннибализм, появляется с человеческими трупами, которые собирается сварить в котле.
Пока жив буччукэн – солнце с западной стороны светит – в стране мёртвых. Но убит он – и перемещается светило на восток, давая простор возрождению жизни.
Что же, как не желание освободить вечно пребывающую в ожидании зла и несчастья душу нанайца, заставило убить беспощадного буччукэна в сказке? Только в сказке древние народы могли позволить себе раскрепоститься, выйти из повиновения незримой силе мнительных и мстительных духов.
Глава 21. МАЛЬЧИК – БЫЧОК
(Сказка записана от Дачи Удинкан, иллюстрации Анны Онинка)
Жил один мапа-старик. Бедно жил. Жены не было у него, только три дочери были. Такие красивые, но все три – слепые. Мапа кормил их, поил, обувал, одевал – всё сам делал. Ляжет спать и всё думает: как быть с дочерьми, надо что-то делать. Сегодня думал, завтра, потом опять думал. Потом решил: надо их куда-нибудь отвезти да там и оставить. Пусть сами мучаются.
Раз, утром рано, рано встал, унты тёплые надел – зима ведь была. Стал лепёшки-дутун стряпать, дочерям на дорогу, наверно. И говорит:
- Асиа пиктэсэл! Дочери, значит! Поедемте куда-нибудь, вы же нигде не бывали. Вот хоть в большой иргэн – город поедем.
Дочери рады. Обул их мапа, одел, на нарты посадил. Поехали. Ехали-ехали, холодно им стало. Не по себе стало дочерям: если бы иргэн был близко, они бы шум услышали, а то один ветер навстречу бьёт.
Наконец, остановил мапа нарту и говорит:
- Вы здесь оставайтесь, а я на сопку пойду, дров наберу, надо костёр разжечь. Разжёг костёр.
- Вот, дочки, грейтесь, ешьте лепёшки, а я пойду, полную нарту дров наложу.
Ушёл мапа. И нету его, и нету. Ещё холоднее стало. Ветер снег под халаты-тэтуэ набивает. Костёр погасает уже. Сидят-сидят, пошарят – ни огня, ни лепёшек нету. Под утро старшая сестра шарила-шарила – нашла мешочек с лепёшкой, положила лепёшку на угли, да и потеряла. Опять шарила-шарила, другой мешочек нашла, а в нём на дне горошина-тури завалялась. Проглотила она эту горошину – и сразу открылся у неё левый глаз - насал.
- Ой, сёстры! Вот где наши лепёшки: которые сгорели, которые валяются, а от костра одни угли остались.
Сёстры удивляются:
- Разве ты, как отец, зрячей стала?
Стала средняя сестра вокруг себя шарить, пустой мешочек нашла, только горошина ей под пальцы попалась. Съела она её, и тут же открылся у неё правый глаз-насал.
Младшая - асиа нэу в своём мешочке тоже горошину нашла. Проглотила и на один глаз-насал прозрела.
Вот – на троих – три глаза у сестёр.
Бегают сёстры, радуются.
Старшая говорит:
- Что делать будем? Домой уж не вернёмся, раз отец от нас избавиться хотел. Давайте, пойдём, куда глаза глядят.
Взяли они по длинной палке, идут-идут по снегу. Старшая сестра – эйкэ впереди.
Рисунок 1. Идут по снегу сёстры
И, наконец, старшая заметила: во-он там, коряга какая-то чернеется. Ничего не сказала сёстрам, пошла к коряге. Оказывается, там хусэ най – мужчина, какую-то корягу рубит.
Рубит-рубит топором, а сестёр будто бы и не видит. Старшая подошла к нему, поздоровалась:
- Бачигоапу, хусэ най!
А он чего-то так испугался, топор бросил и бегом домой. Сёстры – за ним. К дому прибежали. А дом у него большой, чистый, во двое постройка для скота. Заскочил хусэ най в дом и дверь изнутри запер. Не хочет сестёр пускать. Тут его мать из-за двери говорит:
- Если вы фудинсэл, пусть в дырку в окошке каждая свой палец просунет. Я палец уколю иголкой; если кровь выступит, значит, вы –люди, а не черти-бусяку.
Первой, второй,третьей колола палец, у всех кровь выступила. Пустила их женщина в дом. Видит: о-о! Красивые девушки, только глаз у них мало.
Остались они жить в этом доме, за скотиной ухаживать. Хусэ най на всех трёх сёстрах женился. А младшая жена ему больше всех нравится – самая ласковая, самая работящая.
Вскоре зачала она дитя. Время родить пришло. Мужа тогда дома не было. Сёстры ей говорят:
- Когда первые роды у женщины, надо ей глаза завязывать.
Завязали ей глаза. Родила она. Чувствует – человечек родился. А сёстры ей говорят:
- Не ребёнка – щенёнка ты родила.
Выкинули его в коровник, чтобы корова затоптала. А он – там тут же в телёнка превратился.
Вечером муж вернулся. Они ему говорят:
- Вот тебе и любимая жена! Не ребёнка – телёнка она родила.
Рассердился муж, выгнал её в коровник жить. Она – голодная, холодная и не знает, что в телёнка е сын превратился.
А жёны на её постели спят. Жили-жили, потом поняли, что ребёнок-то телёнком стал. Думают: надо его убить, а то муж узнает.
Одна жена измельчила сухари мелко-мелко, под постилку насыпала, стала кататься – валяться: «Ой! Заболела я! Наверно, умру!» А муж беспокоится:
- Наверно, вы, когда по снегу шли, что-то духам обещали, да не сделали…
- Да, - говорят, обещали, что, если прозреем, то бычка принесём в жертву.
- Так есть же у нас бычок. Только сам я не могу его заколоть, надо кого другого позвать. Пошли просить старика. Он согласился. «У меня, - говорит, - большой нож есть». А у этого старика была маленькая красивая собачка, всё у него под ногами вертелась.
Старик думает: «Уведу я бычка в кусты и там заколю». И повёл он бычка в кусты. А бычок «ме-е –ме-е…» Посмотрел старик, а бычок плачет. Слёзы градом льются, как бусинки, светлые. И на колени опустился бычок перед стариком.
- Бычок, бычок, - говорит старик, - если судьба тебе жить, то обойди вокруг меня три раза и на колени встань.
Бычок обошёл три раза и на колени встал.
- Ну, ладно, иди своей дорогой, а я собачёнку заколю, фудинам сердце принесу.
Рисунок 2. Утерянный рисунок Анны Онинка. Бычок на коленях перед стариком. Публикуется по книге А.Я Чадаевой «Эдемская память», 2006 г., типография ООО «БЭСТ-принт», стр. 46.
И пошёл бычок своей дорогой. День идёт, ночь идёт, листья на дереве пожуёт, опять идёт. Вырос бычок, взрослым стал. Однажды утром увидел перед собой большой иргэн. Люди веселятся, музыка играет. Ближе подошёл. Люди рядами стоят. Впереди – богатыри-муханы, позади – слуги-элчи стоят. А перед ними – царевна, шапку бросает. Кому шапка слёту на голову наденется, тот иргэнханом будет. Три раза бросала она шапку. Никому на голову та шапка не попадала. Только бычку и попадала – все три раза. Люди смеются, а отец царевны говорит:
- Ладно, дочка, эта шапка не глупая, она знает, что делает.
Ещё два дня праздник шёл. Царевна бычка домой привела на верёвочке. А у него колокольчик был на шее. Динь-динь, динь-динь…
Дома у царевны еда всякая, а девица не ест, не пьёт. Бычок лежит, временами тряхнёт колокольчиками динь-динь, динь-динь… Царевна думает: «Хоть бы этого колокольчика не было, итак люди смеются…»
На второй день праздника опять шапку царевна кидала, опять шапка на голову бычку попала. Повела царевна бычка домой. Говорит ему:
- Эхан, эхан – бык! Неужели ты моя судьба?!
- А ты повернись,- вдруг заговорил эхан.
Она повернулась, видит: юноша-мэргэн пригожий стоит. Светится весь.
Стала она его обнимать: «так вот какая моя судьба!»
А слуги – элчи, кэкэчэн думают, с кем это царевна разговаривает, веселится? Самая умная кэкэчэн говорит: «Это неспроста, надо посмотреть». Сделали слуги дырку в двери, смотрят. А там юноша-мэргэн сидит. Побежали к отцу царевны иргэнхану. Надел он простую одежду, стал в дверь стучать: «Открой, дочка! Мы тебе зла не причиним». Открыла она. Отец юношу увидел: «А чего прятаться? – говорит.- Рад я, что у тебя жених такой».
На третий день праздника отец царевны говорит юноше:
- Ты опять в бычка превратись. А когда люди станут смеяться, оборотись юношей.
Третий день праздника настал. Царь и говорит народу:
- Шапка бычка в женихи моей дочери выбрала. Что тут поделаешь?
А бычок-то тут же в красавца-мэргэна превратился. Тут все, кто кричал да смеялся, даже голову не могут поднять от стыда.
Вышла царевна замуж за мэргэна, и стал он одянханом.
Вот раз загрустил мэргэн. Жена спрашивает: «Что на сердце держишь? Может, я тебе не нравлюсь? Или какой слуга тебя огорчает?» Тут стал он ей рассказывать: «Я ведь тоже человеком родился. Не знаю, жива моя мать – нет».
- Так поедем, найдём, - отвечает жена.
Запрягли золотую нарту. Решила царевна одна ехать к дому своего мужа, чтобы его мать найти. Приехала. Тётки мэргэна хорошо её приняли. Она их спрашивает:
- Может, у вас в доме ещё какая-нибудь женщина есть?
- Е-есть, - отвечают. – Щенёнка родила, с тех пор в коровнике живёт. Позвать, что ли?
Позвали. Пришла эта фудин, такая грязная, такая лохматая… Царевна перед ней на колени опустилась. Испугалась фудин:
- Ты казнить, что ли, меня приехала?
- Не-ет, что ты! – Вымыла её царевна, в красивый халат одела.
- Поедем, - говорит, - со мной.
Ещё того старика взяла, который бычка жить оставил. Сели все на нарту, поехали.
Рисунок 3. Едут на нарте царевна, мать мальчика-бычка, старик. А Древо жизни, которое Анна Онинка вверху и внизу картины поместила, их незримо охраняет.
Приехали во дворец.
И стал старик – отцом мэргэну. И свою мать-эниэ узнал мэргэн, обнял её. И стали все они жить счастливо.
Рисунок 4. Стоит мэргэн со своей матерью и отцом названным. Возле них – слуги. И над ними – бабочка–меонги их охраняет.
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ В СТАРИННОЙ СКАЗКЕ
… Испокон веков в сказках разных народов совершались волшебные превращения героев. Нанайские сказки – не исключение. То лампа в девушку-фудин превратится, то фудин – белой берёзой станет, или цветком… Сказка, о которой идёт речь, так и называется: «Мальчик – бычок». Рассказала мне её Дачи Удинкан из селения Улика-Национальная, где в школе учились некогда её дети. Конечно, школьные программы тех лет детей знакомили со сказками А.С. Пушкина, в том числе, и со «Сказкой о царе Салтане…»
И как же близки сюжеты обоих сказок. Тут и там действуют три сестры. Младшую – самую красивую – у Пушкина выбирает в жёны царь, в нанайском варианте – хозяин дома. И тут, и там завистливые сёстры скрывают рождение сына от отца. Царю Салтану посылают донесение:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку».
В нанайской сказке молодой роженице завязывают глаза, якобы – так обычай велел, и выбрасывают мальчика в коровник. А возвратившемуся домой отцу объявляют: «Не ребёнка - щенёнка твоя любимая жена родила».
И тут, и там обманутые отцы жестоко расправляются с ничего не подозревающей женой. Царь Салтан велел «И царицу, и приплод /
Тайно бросить в бездну вод». Нанайский муж, узнав о «щенёнке», «рассердился, выгнал родильницу в коровник жить». Сюжетно близок и финал обеих сказок. Царь Салтан «отпустил домой» покаявшихся в злодеянии «ткачиху с поварихой, со сватьей бабой Бабарихой». Мальчик, превратившийся из бычка в прекрасного юношу-мэргэна, не стал наказывать ни жестокого отца, ни коварных тёток. Радуясь, что обрёл мать, признал своим названным отцом человека, который пожалел и не убил когда-то бычка.
Что ещё выдаёт в нанайской сказке некоторые «русизмы»?
Упоминание «скотного двора» при доме мэргэна, а во дворе этом – «коровник», куда грозный муж сослал несчастную «любимую» жену. Да и сам «бычок» как бы телёнок коровы. Вот и рисунок Анны Онинка это подтверждает.
Спрашиваю молодую нанайскую художницу Викторию Пассар из Комсомольска-на-Амуре, когда это домашнее животное вошло в бытовой обиход нанайцев? Она вспоминает рассказы её бабушки, которая «держала корову». А было это в 30-е годы прошлого века. Тогда советская власть, искореняя древнюю культуру нанайского этноса, старалась перекроить и исконные занятия охотников и рыболовов.
В сюжете сказки «Мальчик-бычок», рассказанном на нанайский лад, просматриваются детали и старинного быта, и древнего мировоззрения нани.
Так, одним из «действующих лиц» сказки является мужская ШАПКА – АПОН – предмет, наделённый волшебной силой. Не сама царевна-невеста, а именно шапка, которую она кидает соискателям её руки, должна выбрать жениха. И – выбирает молодого ихана – быка.
Но почему «сватьей» выступает именно апон? Символика нанайского костюма, мужского и женского, а особенно – свадебного, воплощала идею Космоса, защищавшего молодую пару от воздействия злых духов. Головной убор мужчины соответствовал верхней небесной сфере Вселенной, что подчёркивается образом птицы, которая соотносится с верхним миром, олицетворяя солнце, свет, небесный огонь, гром, воздушную стихию, жизненную силу. Образ связан с Мировым Древом, где она обитает в кроне, символизирущей верхнюю сферу мироздания. Обычно шапка оторочена мехом, над которым – орнаментированный бордюр, тоже являет собой оберег.
Анна Онинка, рисуя счастливый финал сказки, «надела» на жениха-мэргэна шапку, скроенную на китайский манер, отличавшую знатного человека от простолюдина. Зато царевна – невеста предстаёт на рисунке в полном сакральном облачении. Её высокий головной убор напоминает детали образа Мудура – доброго солнечного Дракона. В нём читается и подобие чешуи, над которой возвышается алый шишак, алый цвет подкладки, алые ленты с обеих сторон убора – это цвет пасти и огненных языков Мудура.
Родственность нанайской сказки и Пушкинской – «О царе Салтане» - добрый знак, ибо говорит он о культурном сближении двух народов.
Глава 22. УРОКИ НРАВСТВЕННОСТИ
КАК УДЭ АКЯ ПРОУЧИЛ
(Сказка записана Анной Онинка на нанайском и русском языках, иллюстрации Анны Онинка)
В одном стойбище жили два брата. Одного звали Акя. Не было у него ни жены, ни детей, и жил он в одном доме с младшим братом Удэ. У Удэ и жена, и дочь были, а сам он – удачливый и на охоте, и на рыбалке. Акя, за что не возьмётся, всё у него не ладится. Да ещё к тому же был он ленивый и завистливый.
Однажды просит он Удэ вместе в тайгу за дровами пойти. Удэ согласился. Взяли одну нарту. Пошли. Стали дрова рубить. Акя ту палку рубит, которую и Удэ рубит, и всё старается как можно ближе к Удэ встать.
Удэ говорит: «Ты, брат, подальше от меня руби, а то ты меня топором заденешь, или я – тебя».
Акя молчит, а сам всё теснее, теснее к брату встать. Да как размахнулся, ударил Удэ топором по голове, тот замертво и упал.
Акя со злой радостью кричит ему, мёртвому:
«Вот, умер ты, наконец! Сейчас я домой пойду, с твоей женой и дочкой буду жить и богатым буду!»
Притащил пустую нарту домой.
А Удэ очнулся и не понимает, где он. Пополз куда-то. До одного толстого дерева дополз, видит: под корнем – дыра глубокая. То ли нора мышиная, то ли что – не поймёт. Возле этой норы Удэ сознанье опять потерял. Когда глаза открыл, понял, что на том свете он оказался.
Огляделся Укэ – а там всё, как на земле было: такие же реки полноводные, небо светлое… Идёт, идёт Укэ по дороге мёртвых – Тарима, видит: два мальчика дерутся. У одного лук есть, а стрелы нет, и старается один у другого стрелу отобрать. А у другого мальчика стрела есть, а лука нет, и старается он у другого лук отобрать. Подошёл к ним Укэ, сделал лук, отдал тому мадьчику, у которого лука не было. А другому – стрелу сделал. Так и помирил мальчишек.
Идёт дальше, видит: калакан – котелок с кашей висит над костром; каша выкипает, по земле, как ручей, бежит. Подошёл Укэ, снял котелок с огня, на землю поставил, огонь загасил и дальше пошёл.
Шёл, шёл, видит: мешок, а в мешке полно рыб протухших, сверху мухи да черви кишмя кишат. Взял он этот мешок, понёс к речке, прополоскал, на сучок повесил - сушиться.
Дальше пошёл, видит: дом маленький стоит, вошёл в него, а там старуха одна, больная лежит на наре, стонет. Удэ на пол на колени опустился, возле ног этой старухи, что говорить – не знает. А она бормочет, лёжа:
- Откуда мэргэн пришёл, зачем у моих ног на колени встал и стоит?
- Это я, Удэ, хочу узнать, куда мне дальше идти?
- А ты, - отвечает, - никуда не ходи, вечер уже. Завтра утром пойдёшь, а пока вон на том сундуке – гуйсэ ложись.
Лёг Удэ на гуйсэ. Утром рано встал, начал собираться в путь. Старуха ему и говорит:
- Возьми сундук, на котором ты спал, и домой неси.
- Как смогу я такой большой сундук домой нести? – удивляется Укэ.
- А ты попробуй.
Удэ приподнял гуйсэ, и правда – оказался он лёгким. Взял его на плечи, домой понёс. Идёт, идёт, а навстречу ему – женщина, такая красивая, такая опрятная, да плачет, слезами заливается. Оказывается, за шею привязана она к сучку дерева, выкорчеванного с корнем. Тащит она это дерево на верёвке и плачет. Пожалел мэргэн эту пудин, подошёл к ней, спрашивает:
- Зачем ты привязала за шею это дерево? Зачем его тащишь?
Плача, отвечает пудин:
- Тебе-то хорошо, добрый мэргэн,
Ты к белому свету идёшь,
К любимой жене и дочке возвращаешься,
А мне вот и вернуться нельзя,
На белом свете я жить не могу.
Что бы я ни делала, всё плохо им,
Муж бьёт меня и мучает,
Свёкор во всём меня винит,
Свекровь ругает, поедом – ест.
Суп сварю – не так,
Бода отварю – невкусно,
Лепёшку испеку - опять не так.
Велят оба, чтобы муж бил меня.
Моего мужа увидишь, передай от меня:
«Любимую жену найдёшь,
Родители твои любить её будут.
Счастливо проживёшь.
Я-то уж на том свете иду,
Плачу да дерево за горло тащу…
Жалеет её Удэ, обещает:
- Ладно, если ты не хочешь на белый свет возвращаться, так твоему мужу и скажу.
Рисунок 1. Встретил Удэ пудин с верёвкой на шее…
Дальше пошёл Удэ, до той дыры-норы добрался, что под корнем дерева была, через которую он на тот свет вышел, лёг и уснул.
А очнулся – уж на белом свете он и дорога его к родному дому ведёт. Дошёл, сундук посреди пола поставил, стал крышку открывать. Тут его жена, дочка окружили, и Акя притащился, смотрят все, чего принёс мэргэн. А он – одну за другой – всякие красивые вещи вытаскивает да всякие кушанья вкусные… И чем больше выбирает их из сундука, тем больше он опять наполняется.
Акя позавидовал такому богатству, аж глаза разбежались. Говоит брату:
- Теперь твой черёд меня убить. Давай, сегодня же пойдём за дровами!
Согласился Удэ. Пошли в тайгу, стали дрова рубить. Удэ рубит, а Акя так и норовить свою голову подставить. Удэ отойдёт на другое место – Акя за ним. Пришлось ударить его по голове, раз просит.
Удэ домой дрова повёз, а Акя очнулся и не понимает, где он. Пополз куда-то. До того толстого дерева дополз, где под корнем мышиная нора была. Лёг, уснул. Очнулся уже на том свете.
Вот он идёт, идёт, видит двух мальчиков, которые из-за стрелы и лука дерутся. Подошёл к ним, и лук, и стрелу отобрал, ударил ими мальчишек, а лук и стрелу на мелкие щепки разломал, выбросил.
Дальше идёт. Видит: на костре в котелке каша варится, выкипает, по земле, как речка, бежит. Подошёл к котелку Акя, стал кашу есть, ел, ел, пустой котелок вверх дном бросил, а кашу, что по земле растеклась, ногами затоптал и у котелка ногами дыры протоптал.
Опять идёт. Видит: мешок, а в нём рыба тухлая, сверху черви да мухи копошатся. Стал Акя мешок пинать, так и до избушки, где старуха жила, дошёл. Так он мешок пнул, что и дверь у домишки отлетела, и одеяло со старухи упало. Зашёл Акя и стоит.
Старуха говорит:
- Откуда ты будешь?
- Мне богатство твоё нужно! – отвечает Акя.
- Ты ложись да ночуй. Завтра утром пойдёшь.
До утра спал Акя. Утром собирается уходить, старуха говорит ему:
- Возьми сундук, домой отнеси.
Взял сундук Акя, понёс домой. Дошёл до норы, через которую он на тот свет попал, лёг, уснул. Очнулся - на белом свете он. Домой зашёл, первым делом у сундука стал крышку открывать. Торопится, засунул руку в сундук. И стали из сундука змеи выползать, всего его обвили так, что и головы не видно. Жалят-кусают Акя.
Так он и умер.
Рисунок 2. Змеи из сундука душат жадного Акя
Похоронил Удэ брата, стали спокойно жить.
Пояснение Анны Онинка к сказке
«Сказитель не должен называть героев по имени, так как он о некоторых из них и рассказывает плохое. Духи, слушающие сказку, могут за это сказителя лишить жизни, поэтому в нанайских сказках людям часто даются названия животных. Ведь и в этой сказке – АКЯ значит КАБАРГА – САМЕЦ, а УДЭ – КАБАРГА – САМКА.
В сказке, древней или, как эта, - современной, всегда просматривается метафизический смысл, основанный на представлении народа о мироздании. Так, перейти границу, отделяющую мир живых от мира мёртвых, можно через некий естественный «тоннель» - колодец, яму, дупло, нору животного, вырытую под деревом. Через эти же «отверстия» герои могут возвратиться и обратно, в мир живых.
Необыкновенные персонажи, чаще всего, - сказочные старухи как бы экзаменуют попавших в «тот мир» людей. Удэ и Акя тоже подвергаются встретившимся на их пути испытаниям. Но преодоление их у двух братьев – антиподно. Поступки Удэ благородны, у Акя – хамски бесцеремонны. Соответственно: Удэ получает за них воздаяние, Акя – возмездие.
Сказка-арбитр представляет своего рода «кодекс нравственности», свод неписанных законов поведения.
К коллекции поучений можно отнести и БЫЛЬ, записанную Анной Онинка. Она назвала её "Как старик Урикэ семерых победил".
«КАК СТАРИК УРИКЭ СЕМЕРЫХ ПОБЕДИЛ»
Старик УРИКЭ (от глагола УРЭ – расти. А.Ч.) был силачом, роста высокого, просто великан.
У него были трое сыновей, одна дочка. Сыновья, как и отец, тоже были крепкого телосложения, могучими. Двое старших были уже женаты, а младший сын и дочка семьи ещё не завели.
И вот решил отец-мапа сына женить, а дочку замуж выдать. В соседнем селе у старика Кокто тоже сын был неженатый и незамужняя дочка. Ленивый был сын, ничего не умел делать. А дочка, мало того, что красавица, шустрая была, рукодельница и работящая.
Приехал к старику Кокто Урикэ, стали о сватовстве договариваться. Урикэ говорит:
- Ты отдай свою дочь за моего сына, а я свою дочь за твоего сына отдам. Тогда нам с тобой и калым за детей давать не нужно.
- Вот и хорошо, - отвечает Кокто. – Давай, я через три дня свою дочь к вам привезу, а твою заберу как невесту моего сына.
Так и согласились. И так и сделали.
Да только судьба у обеих пудикэ по-разному сложилась. Дочку Кокто все в доме полюбили, умная, ласковая она была. Сам старик Урикэ никому не позволял худое слово о ней сказать.
А вот дочке Урикэ сильно не повезло в доме молодого мужа. Бьёт он её ни за что, ни про что. Родители то и дело её хулят, о всём её обвиняют, хоть и вины за ней никакой нет. Терпела она, терпеда, да и бежала от мужа. В дом отца вернулась.
Урикэ сыновьям говорит:
- Пусть живёт у нас пудикэ, сестрёнка ваша, но и дочку Кокто, жену младшего брата вашего, обратно не отдадим, раз там так обижают её.
Прошло время, настало лето.
- Пора нам в летний стан ехать, - распорядился Урикэ.- Рыбу, мясо заготовим на зиму.
Собрались, уехали. Сделали балаган из бересты-тало, стали в нём жить. Жёны сыновей тоже с ними приехали – помогать.
Вот однажды младший сын уехал на рыбалку на берестяной оморочке. Видит – на правой стороне реки лодка плывёт. Пятеро гребут, один рулит и ещё один в середине лодки сидит. Понял младший сын, что это за его женой её братья, сыновья Кокто, едут. Быстро, быстро завернул в заливчик, с задней стороны балагана пристал. А отец его Урикэ с двумя старшими сыновьями в балагане были, что-то их задержало. И женщины с ними в балагане – пищу готовили. Рассказал им об опасности младший сын.
- Вы спрячьтесь, - велит сыновьям Урикэ. – Я сам с ними справлюсь.
Пристали к берегу незваные гости, а берег был крутой и высокий. Вышел Урикэ, встал посреди дороги и стоит. А самый старший, тот, что на середине лодки сидел, выскочил, прямо к балагану бежит, на бегу косичку в клубок закручивает, на приветствие Урикэ не отвечает. Заскочил в балаган, за волосы пудикэ – жену младшего сына Урикэ – схватил, к лодке потащил. Она плачет, упирается… Бросил её в лодку, стал на Урикэ нападать.
- Ты-то свою дочь, мою жену сбежавшую, в своём доме оставил, а нашу сестру в тот же день должен был вернуть! Сейчас ты за это поплатишься! – Только размахнулся, чтобы Урикэ ударить, тот его опередил и рукой одним махом в воду отправил. Выскочили из лодки остальные, хотели окружить Урикэ, да он всех в воду побросал – и второго, и третьего, и четвёртого, и пятого, и шестого, и седьмого. Всех семерых выкупал. Сильно рассердился на них.
А была у него привычка: как в ярость придёт – хохотать начинает, да не так, как все люди, а хехх – хехх – хехх.
- С одним со мной не справились, а едете драться! Я – один, а вас семеро, что будете делать, если мы вчетвером на вас нападём!?
Хехх – хехх – хехх… Вот посмотрите на нас, я ведь не один – четверо нас. – А сыновья уже в ряд стоят, сигнала от отца ждут. А Урикэ, смеясь, к лодке направился. По пути длинную палку взял, постукал по земле – крепкая палка – на плечо положил. Подошёл к лодке, а там все семеро, с головы до ног мокрые, сидя, грести приготовились. Подошёл старик вброд по воде к левому борту, размахнулся палкой да как ударит! – Все уключины одним махом выбил. Гребцы на правую сторону шарахнулись, чтобы их палка не задела. А Урикэ обошёл корму – по шею в воде стал – и на правой стороне таким же манером уключины палкой выбил. Вышел на берег, палкой лодку оттолкнул: Теперь уезжайте!
Но глуповаты, видно, были Кокто сыновья. Нет, чтобы и без вёсел по течению плыть, да пристать где-нибудь на мелководье, уключины сделать. Крутили, крутили кормовым веслом – к тому же месту, гда старик с палкой стоял, пристали. Урикэ, посмеиваясь, вброд к лодке подошёл, повернулся спиной к пудикэ – невестке своей:
- Залезай на мою спину, поянго!
Она будто только этого и ждала. Обеими руками обняла его за шею. Он на спине её понёс. В руке – палка. Сам посмеивается:
- Ну, что, видели, как старик Урикэ семерых победил. Больше не возвращайтесь!
Рисунок 1. Старик Урикэ несёт свою дочь, спасённую им от её жестокого мужа.
К этой быличке на обороте иллюстрации Анна Оника написала очень важное пояснение к теме О РАЗРЕШЕНИИ СПОРНЫХ ВОПРОСОВ МЕЖДУ МУЖЧИНАМИ: "В таких делах дерутся лишь силою, а не вооружившись ни копьём, ни стрелой, даже палкой нельзя драться. Тогда почему же Урикэ палку применял? Да, дед Урикэ взял палку, но только для того, чтобы уключины выбить, а боли он никому не причинил. Уключины деревянные были. Если же во время драки – сила на силу – кто-нибудь применит оружие, то это будет считаться преступлением, и человека этого будут судить на Байта или Даи Дёдян, то есть могут приговорить и к казни".
КАРТИНКА ИЗ ПРОШЛОГО
Сентябрь 1974 года. Село Улика-Национальная на берегу реки Кур. На теплоходе «Заря» я приехала в это селение к сказительнице Дачи Удинкан. В доме жил и Олег, один из её сыновей, настоящий таёжник. Кончил лесотехникум в Вяземском, работает в селе Кукан помощником лесничего. Всю зиму – в тайге, да и в гостях у матери – с утра пропадает на реке. Вечером приносит ондатру, вынул из капкана. Это уже пятая. Капкан – хитрый: без приманки. Охотник соревнуется со зверем: кто кого перехитрит. Если защемил капкан лапу, она его за собой в воду тащит и там захлёбывается. Вынешь из воды, - говорит Олег, - встряхнёшь шкурку – вода с неё, как с гуся, и мех сухой. С ружьём на этого зверя не охотятся: строгий запрет.
Олег снимает с распялки другую шкурку, чтобы обрабатывать. В банке с водой растворяет соль, пальцами втирает раствор в шкурку – снимает мездру, выщипывает сухие жилки. Шкурки ондатры шли на изготовление меховых шапок.
Вечером мы с Дачи садимся «против-напротив», она – рассказывать сказки, которых у неё «полное собрание», я – записывать, Олег помогает матери переводить их на русский.
- Да только в переводе сказки как бы обнажаются, теряют много. Как адаптированный английский текст, становятся… - говорит Олег. И он прав, и я изо всех сил стараюсь уловить интонации Дачи, звукоподражательные вкрапления…
Олег – тихий, застенчивый, скромный. «Как девушка - фудин», - Дачи говорит.
В одно прекрасное утро Олег взял меня с собой ставить капканы на ондатру. Вода прибыла, и без оморочки капкан не поставишь.
«Женщина в лодке – удачи не будет», - ворчит Дачи, но как отказать гостье…
Идём на берег, к оморочке. «Оморочка» - обрусевшее слово, - поясняет Олег. – По-нанайски, эм – значит, один; ороч – человек. Лодка на одного.
Она сделана из трёх досок каких-то еловых пород. Лёгкая, как осенний лист. Олег достаёт двухлопастное весло – память отца. «Это он делал». Лжна лопасть поломана, но заботливо сшита заново. Я сажусь на доску на дне лодки, держусь руками за свои колени. Олег удивляется: никогда на оморочке не плавала, а за борта не хватаюсь. Я и сама удивляюсь: вероятно, интуицией, что ли, чувствую, что так не сместится центр тяжести.
Сегодня южный ветер, волны, рябь. Оморочка хлябает по волнам. У другого берега течения почти нет, идём «под пятитычинковыми ивами». Из ветвей выпархивают птицы. Для Олега – старые знакомые: «Это – серая трясогузка, а эта – белая. Это вот дятел маленький, очень редкий – с красным брюшком. По-научному, малый трёхпалый дятел.
Через боны вплываем в протоку – с вчерашнего дня вода поднялась. Олег даёт мне весло. Чувствую себя «в каное». Осваиваю движения «винтовое», «восьмёрочное», отчаянно стучу веслом по борту ребром весла. Олег, смущаясь, говорит, что достаточно усилить движение гребка с одной стороны, и лёгкая оморочка повернёт. Пытаюсь, и вёсла вдруг ощущаются крылышками, выросшими с бортов.
По берегам, на рёлках, дубы, осины, берёзы, даурский клён – кустарник, словно красным прожектором, подсвечивает снизу жёлто-коричневые кроны деревьев. В воде – аппликациями – листья водяного ореха. Под ними прячутся рогатые, в зелёной коже, приросшей к косточке. Олег ножом раскрывает плотные, точно кость, створки ореха. Даёт попробовать мякоть сладковато-мучнистого ядра. Это – пища ондатр.
Олег рассказывает, как дважды не убил – пощадил ондатру. Один раз следил за ней, а она – за ним. Высунулась из воды, как пловчиха. Хвост внизу, вертикально. Смотрит на меня. Глаза в глаза – как убьёшь? Другой раз – вследил, видит: она ношу тащит, надрывается – пучки водяного ореха, втрое больше её ноша. Живи, трудяга! Живи, строитель! Ондатра ведь умная. В капкан лапа попадёт, она травы нагрызёт, подкладывает под капкан, чтобы увеличить себе сушу. Ждёт, рвётся из капкана. Косточка на лапе лопнет, - она уплывает. Свободна.
Как-то, - говорит, - убил ястреба – тетеревятника. Теперь жалеет: Природа сама знает, кто вреден, кто нет…
В воде – след на дне, прорытом, как узкий тоннель. В нём песок – светлый. «Это ондатры ход». На берегу – хатка из земли. В воде плавает трава: «Это ондатра нагрызла». И на берегу трава, словно подстрижена ножницами: «Ондатра ела». У конца «тоннеля» на дне – вода чистая, не «замученная»: «Здесь ондатры не было». Там, где «была», ставит в воду капкан. Ружьё с собой не берёт: «Это убийство будет. А капкан: кто кого хитрее. Хитрость на хитрость».
Нашли куст дикого винограда. Олег ест прямо с косточками. Т калину ест. Тайга – родной дом. «В городе совсем быть не могу, - говорит Олег. – В Хабаровске недавно сел в автобус – плохо стало».
Пора возвращаться: «Роса с листьев капает – это к дождю». А пока – торопится рассказать о таёжных сокровищах.
«Смотрите, вот маака – черёмуха амурская, акация амурская, акатник, чернодуб. Сведина белая, ею крохали-утки питаются. Ягоды у ней синие. Прутья – осенью – малиновые… Наша учительница Анфиса Васильевна, когда мы в 1-м классе учились, заставляла из таких прутьев счётные палочки резать. Сначала первый десяток, потом второй.
Олег тоже много сказок знает: слушал в детстве, как мать рассказывала на родном языке. (В школе учительница не разрешала детям говорить по-нанайски). Помнит приметы: «Когда раньше на рыбную ловлю собирались, - нельзя было страшные истории рассказывать: по земле слух далеко разносится, по воде – ещё быстрее и дальше. Тогда говорили: злые духи всё слышат…»
… Прибрежные деревья и песчаный плёс – отражаются в протоке перевёрнутыми, словно измеряют бездонность дна, и плёс становится сводом пещеры, где светло и разноцветно от листьев, и просторно. Стоит тронуть веслом воду – и верхушки деревьев размываются, смешивают краски, как акварель на мокрой бумаге…
В короткой «охотничьей пасторали», если такое сочетание понятий возможно, - образ таёжного человека Олега Удинкан. В нём – зоркость опытного следопыта, добытчика, каким были и его нанайские предки. Но и нравственная чуткость, и милосердие. В нём – общая для народа нани «кровь» Дерсу Узала. В.К. Арсеньев в своей книге «По Уссурийской тайге» приводит эпизод, когда Дерсу отпустил пойманную белку-летягу. «Его птица нету, мышь нету. Его нельзя убей. И он принялся мне рассказывать о том, что белка-летяга это душа умершего ребёнка. Она некоторое время скитается по земле и только впоследствии попадает в загробный мир…»
Наблюдательность людей, для которых тайга и реки тысячелетиями были родным домом, воплотилась в «звериный пантеон» сказок. Одна из наиболее лирических – "Кэку - Кукушка".
«КЭКУ - КУКУШКА»
(сказительница Дачи Удинкан, иллюстратор Анна Онинка)
Добрый дух Хадо сотворил доброе Дерево, кукушку – кэку т топто – ночную птицу, кукушкину сестру. Кэку – это нянька в природе. Она кукует весной, и от её голоса распускаются все травы и листья. Дуб дольше всех почки не распускает; кукует ему кукушка, кукует, устанет; сколько сил дубу отдаст, пока на нём листья не зазеленеют. Некогда бедной о себе позаботиться, гнездо вить. Есть у кукушки слуга – никангу, маленькая птичка. Ей в гнездо и кладёт кукушка яйцо. Та её атенца нянчит, кормит, растит.
И травы, и цветы – все любят кукушку. Цветы ей доктон – узорные чулки подарила, поэтому у кэку лапки то серенькие, а то синенькие. Какая-то птица свим перышком по спине кэку провела – и спина у неё пёстрая стала. А кукушка весной свой цвет другим птицам, и зверям, и гадам, и травам отдаёт. С ними делится своей красотой.
Ночью кукушку топто заменяет, у неё голос нежный, мягкий.
Кукушка. Аппликация Анны Онинка. Оригинал аппликации на сегодняшний день утерян. Приводится по книге Алины Яковлевны Чадаевой "Древний свет"; Сказки, легенды, предания народов Хабаровского края; Очерки о фольклоре, запись и литературная обработка сказок Алины Чадаевой; Хабаровское книжное издательство 1990 г.
ПОЧЕМУ У КАМБАЛЫ – КАРИ ОДИН БОК БЕЛЫЙ
(сказительница Дачи Удинкан)
Жила красивая девушка-кари-камбала. Посватали её. И стали дочку-невесту родители к свадьбе готовить. Много разноцветных халатов приготовили. Гаки – ворона услышала, что свадьба вот-вот будет. Прилетела к дому кари, ждёт. А кари-карпани всё халаты на себя примеряет. Все надела, как невесте полагается. В окно выглянула. Тут гаки её увидала – «О-о, какой вкусный глаз у кари», - думает. Р-раз! И глаз у неё выклюнула, да мало того – и саму невесту когтями схватила и с ней и улетела.
Летят они над морем. Камбала из когтей вороньих вырывается, шлёп-п! – упала в море. Гаки не отступает, над ней кружит, сторожит, как бы её снова схватить. Что делать кари? – И стала она с себя халаты снимать, чтобы обмануть ворону. Четыре сняла – один остался. А ворона тут как тут. Тогда карпани и последний - серый халат сняла, легла на дно, этим халатом один бок прикрыла, другой бок-голым остался. Так и спаслась она от вороны.
С тех пор кари-камбала серый халат на одном боку носит.
Множественность халатов-тэтуэ на камбале – кари – не каприз сюжета, но общеизвестная нанайцам бытовая деталь. Нанайские невесты облачались в несколько халатов, чаще всего – пять. Возможно, возникновение этой сказки, где главный мотив – спасение невесты – камбалы, благодаря множеству её халатов, восходит к древнему представлению нижне-амурских нанайцев – ульчей о существовании Карпани – Морской Матери. Её олицетворял сэвэн, вырезавшийся в виде плоской рыбы с глазами, находящимися на одной стороне, и выемкой-углублением. Обращались к Карпани во время обряда «кормление воды» с просьбой об удаче в рыбном промысле. (Цитирую по Сборнику «Этнография северной Азии». Новосибирск. 1980 г. Стр. 74.)
Девушка-невеста, женщина – Морская Мать явно подразумеваются, но не называются с обычной для сказки целью: дезориентировать своих самых пристрастных слушателей – духов.
Сказка о камбале – своего рода заклинание, оберегающее Морскую Мать от враждебных посягательств и накликающее её щедрость к людям.
Желтопёрая камбала (Limanda aspera) – одна из самых многочисленных камбал в Татарском проливе (обитает вдоль берегов Дальнего Востока от Кореи до Чукотского моря и по тихоокеанскому побережью Северной Америки на юг до острова Королевы Шарлоты); иллюстрации из энциклопедии «Жизнь животных», том 4 «Рыбы», издательство «Просвещение», Москва 1971 г., таблица 51 (Камбаловые).
ТЮЛЕНЬ – ГИОКСА
(сказительница Дачи Удинкан)
Вот один человек хусэ най – уже в летах. Живёт в селении, не так далеко от моря. Как-то вышел в тундру. Топор у него. Смотрит: тюлень-гиокса передвигается по земле. Беззащитный совсем. Думает человек: «Не стану его убивать, посмотрю, куда он направляется». Тюлень сначала испугался охотника, потом свой путь продолжал. Идёт на своих ластах. Человек за ним дорогу пошире расчищает.
Оказывается, гиокса прямую дорогу к морю знал. А люди только кривую дорогу знали. Значит, тюлень людям прямую дорогу к морю показал.
До этого небогато жил хусэ най. А после того как пощадил умного тюленя, удачлив стал – и он, и дети его, и внуки, и правнуки. Потом когда-то по «тюленьей дороге» люди канал прорыли.
Изображение тюленя
ФУДИКЭ – КУКУ. ДЕВОЧКА – ЛЕБЕДЬ.
(Сказительница Дачи Удинкан)
Живёт одна семья. Полный дом родственников: отец-мапа, мать-эниэ, братья: старший–ага, младший-нэу, сёстры: старшая-эйкэ, младшая-асиа нэу, жёны братьев и – самая маленькая девочка-фудикэн. Все её любили, жалели, любовались ею.
Вот выросла эта девочка. Подошло время её замуж выдавать. И жених нашёлся. Родители согласны. Стала вся семья патала – девушку к свадьбе готовить, свадебный наряд делать. Женщины гарон-наголенки ей вышивают, мужчины чашки (алио гэрбуни) - ложки (хонян) деревянные делают, да не простые, а с узорами-оберегами, украшения изготавливают. Много их невесте полагается: и носовая серьга сандя-ха, и бронзовые диски для лэлэ – свадебного длинного нагрудника… А ещё – дорогие ракушки – каури, мелкие подвески бронзовые с изображением личин – надо на подол халата пришить – всё это в Китае когда-то нанайцы покупали. И все украшения звучали – каждый по-своему. Ходит невеста, а от неё приятный звон раздаётся.
Раньше нанайских девочек рано замуж отдавали. «Меня, - говорит рассказчица Дачи Удинкан, - в семь лет к свекрови отправили. Да и Арся – будущий муж – ещё мальчиком был. Пока ждали, когда мы вырастем, свекровь меня учила, как хозяйство вести, как будущему мужу угодить. Хорошая была. И тоже приданое к свадьбе заранее понемногу готовили».
- Ну, теперь к сказке вернёмся.
… Пока все взрослые заняты были, патала пить захотела. Просит:
- Эниэ – мама! – поёт. – Я пить хочу!
Мать отвечает:
- Видишь, некогда мне. Сестру попроси.
- Видишь, некогда мне, - сестра отвечает. – Я тебе приданое готовлю.
Рассердилась невеста:
- Ну, и оставайтесь с вашим нарядом свадебным, а я от вас улечу!
Никто ей не поверил, а она вышла на улицу, три раза руками взмахнула, такая гордая, такая красивая – в лебедя – куку превратилась, улетела.
А кто-то видел, как это совершилось.
Родные плачут, горевают: для кого же мы свадебный наряд готовили…
Зима наступила. В селении тоько и судачат об этом событии. Весна подошла. Птицы прилетают всякие, букашки шевелиться начинают…
Мать невесты-лебедя всё с ковшиком воды из дома выходит, плачет, пролетающих птиц спрашивает:
- Ласточки – чифяку, не видали ли мою дочку? Может, какие новости слышали?
- Нет, не видали, нет, не слыхали…
Хоть какая птица пролетит, эниэ всех спрашивает, и плачет, и причитает.
Гуси позже всех прилетели.
- Гуси, гуси (нёнгня), вы вон какие большие да сильные, вы выше всех птиц в небе поднимаетесь, не видали ли мою дочку-лебедя? Может, какие новости слышали?
- И видели, и слышали, - отвечают гуси. – Скоро лебеди сюда прилетят.
Вот, видит эниэ – стая лебедей – куку мандони летит над её домом. Позади стаи – одна лебедь летит. Такая красивая, такая гордая…
- Доченька, доченька, асиа пиктэ! – кричит мать. Сама ковшик с водой в руках держит. – Вернись домой! Мы все перед тобой виноваты. И воду тебе дадим! Пей, сколько хочешь!
- Го-га! Го-га! – отвечает девушка-лебедь. – Я бы и вернулась домой, но я – гордая, я – изо всех птиц самая красивая! Го-га! Го-га!
Плачет птица-лебедь, а сама дальше летит.
Вот поэтому, как увидят пролетающие лебеди дым из трубы, что недалеко от дома стоит, так и начинают кричать: Го-га! Го-га!
Изображение стаи лебедей
«Лебединая песнь» этой книги не случайно звучит темой «ЛЕБЕДЯ» в ареопаге древних предпочтений, и не только нанайского народа.
По представлениям жителей Эллады, бог Аполлон летал из своей южной страны на север, в страну Гипербореев, на колеснице, запряжённой лебедями. В Древней Греции считали, что перед смертью лебеди взлетают к солнцу с последней «лебединой песнью».
У айнов бытует предание о происхождении человека от лебедя.
Славяне видели в стае лебедей сопровождающих Ярило.
У нанайцев существует запрет на отстрел диких лебедей. В них они видели превращённых в этих птиц людей.
В этой связи вспомним «Сказку о царе Салтане» А. С. Пушкина. «Царевна-лебедь» в ней – превращённая в лебедя «Царь-девица».
«Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил», - говорит она спасшему её от коршуна царевичу.
Её образ у Пушкина, как и в представлении многих народов – светозарен
«Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит…»
Можно и не прибегать к описаниям лебедя орнитологами. Кто же из нас не представляет облика этой безупречно прекрасной птицы, ставшей символом возрождения и, как в нанайской сказке «Куку-фудин», символом гордого одиночества, чей язык - Небесной птицы - уже не подвластен людям.
К этому же разделу советую читателю открыть в интернете материал сайта life-on-earth.ru: "Традиционная свадебная одежда (нанайцы)" http://life-on-earth.ru/dalnij-vostok-rossii/troitskoe Перейти к материалу. В нём мастерица из села Троицкое на Амуре ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА БЕЛЬДЫ показывет свадебное облачение нанайской невесты и рассказывает о каждой детали вышивки и украшений.
Кстати сказать, ни у одного из дальневосточных или северных народов России свадебного облачения невесты, подобного нанайскому, не было.
Глава 23. КАК ЧЕЛОВЕК НАНАЙЦЕМ СТАЛ
(Легенда записана от Анны Онинка, иллюстрация Анны Онинка)
Вот человек идёт, идёт, не знает, куда и зачем. Ещё и не пробовал этот человек говорить, не знает, что язык его может какое-нибудь слово произнести. Голый, нагой идёт человек, но не знает, что он нагой.
До одной прекрасной поляны дошёл и вдруг видит: из земли появилась женщина, с головы до ног вся в меховые одежды одета и в левой руке держит какую-то шкуру. Шкура эта была лисья. Остановилась женщина, смотрит на человека, а он – на неё. Спрашивает женщина:
- Ты кто?
Человек молчит, ничего не отвечает.
Женщина от него добиться ответа хочет:
- Вот я, и меня зовут «НА» - «Земля». А ты – «НАЙ»? Значит, «Человек»?
Человек молчит, ничего не отвечает. Женщина на себя, потом на него несколько раз показывает, повторяет:
- На, Най. На, Най.
Так и не услышав ответа, окинула его колючим взглядом.
- Стыдись! – сказала, кинула ему лисью шкуру, он на лету поймал – и женщина в землю ушла.
Человек думает: «Значит, я – НАНАЙ – Человек Земли. Этими шкурами нанай одеваться будет и обуваться и, как эта женщина, стыдиться своей наготы».
С тех пор человек стал зверей убивать, из их шкур одежду и обувь шить. Стал рыбу ловить, из рыбьих кож одежду и обувь делать. Стал стыдиться голым ходить. Ведь сама На – Земля одетой и обутой показала себя человеку.
Вот так человек стал нанайцем.
Рисунок 1. На – Земля в образе женщины. Най – человек с лисьей шкурой в руках. Между ними – Мировое Древо
Любой этнос мiра издревле волновала тема происхождения Вселенной, нашей планеты, человека и весь тварный мир на ней.
Для нас, европейцев, исходная позиция - в Книге «Бытие» Ветхого Завета.
«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою».
И – слова Творца, обращённые к уже познавшему грех Адаму: «Из земли взят и в землю отыдеши».
Предполагалось многими народами, что «земля» эта – глина. Недаром ведь в античном Мифе о Прометее назван он «глиномазом» и будто бы вместе с братом своим Эпиметеем вылепил из глины первого человека. Близкий по смыслу миф бытовал и у восточных славян, и глина также была «строительным материалом». Правда, первоначально Творец якобы наделил человека крыльями, но в виду непрочного глиняного тела – крылья отпали.
По верованиям хантов и манси, верховный бог Нум Торум создавал людей из лиственницы и глины. Создание из лиственницы ожило, убежало в лес и стало духом. Глиняное же стало человеком. Но так как глина – материал непрочный, то и люди не могут жить долго.
Что же за тайнопись кроется в избранном людьми «материале» для создания человека? Не с целью разгадки, но с целью научного исследования, учёный В.Вернадский в начале ХХ века изучал глину и обнаружил в ней свойства, которые свидетельствовали в пользу «глиняных» мифов. В составе глины оказались все макро-и микроэлементы, присутствующие в организме человека, и – что ужсовсем удивительно – почти в тех же пропорциях.
Тема мирового Мифа, предполагающего Откровение, данное людям в Ветхом Завете, легко угадывается и в нанайской легенде.Естественно, она облачена в национальные одежды – в прямом и переносном смысле. И здесь фигурирует «Мать-Земля» как родоначальница всего живого. И перед ней ответственен человек за «наготу» своих помыслов, если заглянуть в подтекст.
В рисунке Анны Онинка не для «красоты» ветвится Мировое Древо. Его спасительная, защитная сущность, пронизывающая земное и небесное пространства, вЕдома всем народам планеты.И легенда, и символ Древа вписывают мироззрение и культурный фонд нанайского этноса в общую для народов мiра систему сакральных познаний.
Глава 24. ЗАКОНЧЕНА КНИГА
Точнее сказать – часть книги, так как в моём архиве хранятся записи множества пока не востребованных нанайских сказок и живых документов о бытовании нанайского народа в 1970 – 1980-е годы прошлого столетия.
Я выбрала для публикации сказки, наиболее короткие и более доступные современному читателю любой, но, прежде всего, нанайской национальности. Впервые занесённые на бумагу, а прежде передававшиеся из уст в уста, от поколения к поколению, они передают бесценный опыт познания мироустройства предками.
Конечно, постичь его во всём объёме невозможно, тем более молодым поколениям, во многом утратившим, в силу разных причин, знание родного языка. Но – стоит настроить слух, и даже в переводах на русский, «по-нанайски» заговорят сюжеты сказок;имена действующих лиц «вспомнят» древний обычай, когда ложными «именами» старались обмануть внимание злых духов, отвести их от человека; люди, птицы, животные, цветы, деревья в сказках ещё не утратили взаимопонимания с людьми, а космогонические мотивы и представления о загробном мире вовсе не так наивны, как кажется на первый взгляд…
Я смотрю на возможность таких «припоминаний», которые транслирует сказка, с оптимизмом: каждому народу Свыше дарован свой генокод. Он, как говорится, «в крови». Я много раз наблюдала, как старые и молодые нанайки без всяких предварительных рисунков вырезают национальные орнаменты на бумаге, ткани, других материалах. У меня хранится несколько пластов обработанной бересты, на которых Дачи Удинкан создавала на наших глазах тиснения древних узоров. Видела, и как ловко Очи Росугбу плела из ивовых прутьев урэктэми – огромное плоское блюдо для свежепойманной рыбы. И как Дачи Удинкан пальцем вводила древний орнамент на черёмуховых лепёшках. А узоры эти повторяли таинственные спирали на базальтах Сикачи-Аляна. И как Василий Донкан создавал деревянные изображения сэвэнов. И как Людмила Пассар вырезала на цветной бумаге – мистическую историю происхождения нанайских родов. И все эти деяния производились без предварительных чертежей и рисунков. Потому что - «в крови». Так же, как и в «сказках», повторявшихся «из рода в род».
Сегодня, на фоне этих древних воплощений нанайцами ушедшего поколения, возникает закономерный вопрос: КАК молодые наследники воспринимают эти послания и ЧТО привносят своим творчеством в осмысление этой древней сокровищницы? Иными словами: жив ли в их крови национальный, спасительный ГЕНОКОД?
На этот вопрос мне ответила дочь Людмилы Пассар – Виктория, тоже большой мастер старинного жанра «вырезки». Предварительно она прислала мне фотографии её прежних и новых работ.
Современные работы Виктории Пассар (фотографии предоставленны автором работ)
Приведу полный текст письма Виктории Пассар:
«Относительно наших картин, могу сказать, что не могу следовать точному выполнению канонов нашего искусства. Сейчас другие времена, и я знаю и умею много того, что не было доступно предкам. Как и они, в свою очередь, умели то, чего я не умею. Нас разделяет пропасть времени. Я стараюсь только, со всем уважением, творить на основе того, что передала мне мама (Людмила Уламавна Пассар), нечто новое. Иначе нет смысла перепевать то, что превзойти невозможно».
ЧТО в этой позиции: спор Вечного и Временного? Или – и Временное таким образом становится Вечным? У меня нет на это ответа. Время рассудит.
Главное, на мой взгляд, способствовать возрождению нанайского языка, в чём бы он ни проявлялся: звучит ли родная речь, прежде всего, в семьях, в образовательных учреждениях, в танцевальных ритмах ансамблей, например, «Сиун» и «Тасима» в Ачане, в «вырезках» (как у Виктории Пассар) или картинах маслом у Сиби Ходжер из Маномы, в видеозаписи рассказа Зинаиды Бельды о мистической семантике облачения нанайской невесты, в сборнике произведений радетеля и пропагандиста национальных обычаев – Понгса Киле…
А также в репродукциях древних сказаний, быличек, сказок. Попытку сохранить их я и предприняла в этой книге, сочетая древние предания многих сказителей с иллюстрациями нанайской сказительницы и мастерицы Анны Онинка.
Уверена, что этнография БЕЗ метафизического осмысления древнего мировоззрения – мертва есть.
БИБЛИОГРАФИЯ
и совет читателям обратиться к указанным книгам
1. АЛЕКСАНДР МЕНЬ. «История религии». Том II. Изд. Слово. М. 1991 г.
2. Л. Я. ШТЕРНБЕРГ. «Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны». Изд. Хабаровск. 1933 г.
3. П. П. ШИМКЕВИЧ. «Материалы для изучения шаманства у гольдов». Либроком. 2012 г.
4. И. А. ЛОПАТИН. «Гольды Амурские, Уссурийские и Сунгарийские». Владивосток. 1922 г.
5. А. В. СМОЛЯК. «Шаман. Личность, функции, мировоззрение». «Этнические процессы народов Нижнего Амура и Сахалина». М. Наука. 1975 г.
6. В. Г. ТАН-БОГОРАЗ. «Восемь племён». Восточно-Сибирское кн. изд. 1987 г.
7. ЭДУАРД ТЭЙЛОР. «Первобытная культура». Терра. 2010 г.
8. ВЛАДИМИР САНГИ. «Песнь о нивхах». М. «Современник». 1989 г.
9. АЛИНА ЧАДАЕВА. «Древний свет». Хабаровск. 1990 г.
10. АЛИНА ЧАДАЕВА. «Национальная игрушка». Хабаровск. 1986 г.
11. АЛИНА ЧАДАЕВА. «К югу от северного сияния». Хабаровск. 1982 г.